Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

На домах расклеили приказы временной военной администрации. Все банки национализировали, все частные счета с балансом больше тысячи литов, тоже. Коммерческая и личная недвижимость площадью больше ста семидесяти, квадратных метров переходила государству. Предприятия, где работало больше двух десятков человек, становились общественной собственностью.

– То есть советской, – кисло поправил себя пан Витаутас.

Кафе, и квартира, по новым правилам, больше ему не принадлежали. Недвижимость было не продать, даже за бесценок. Он вспомнил, что в Германии, Гитлер, ариизировал имущество евреев:

– Никакой разницы, – подытожил хозяин, – бандиты, что один, что другой. Рука руку моет.

Некоторые литовцы переходили границу на севере, чтобы оказаться в Мемеле или Кенигсберге. У хозяина кафе имелись знакомые, ставшие подданными рейха. Многие считали, что Гитлер, по крайней мере, разрешает людям оставаться предпринимателями, и, вдобавок, избавляет их от еврейской конкуренции. Пан Витаутас ничего против евреев не имел, а Гитлера считал сумасшедшим:

– Хорошо, что удалось Янека уговорить в леса не отправляться…, – единственный сын хозяина, студент коммерческого факультета университета, намеревался, в свои восемнадцать, сражаться с большевиками в подполье. Пан Витаутас потратил много времени, убеждая сына, что Советы, все равно, рано или поздно, найдут и уничтожат всех инакомыслящих.

– О независимой Литве можно забыть, – жестко заметил он сыну, – как и о независимой Польше. Наша страна, навсегда, исчезла с карты…, – они с женой положили в багаж маленький, литовский флаг, взяли гимназические учебники языка, сборники стихов и кусочек балтийского янтаря. Камень они с женой нашли в Паланге, двадцать лет назад, гуляя по берегу, во время медового месяца. Пан Витаутас вспомнил теплое, золотистое сияние:

– Хорошо, я позвоню метрдотелю, пианисту…, – он решил, что мужчина, наверное, тоже эмигрант:

– Советские люди так хорошо не одеваются…, – хозяин «Ягайло» насмотрелся на офицеров и солдат, заполнивших город. На улицах попадались и мужчины в штатском, в плохо сшитых, почти одинаковых костюмах, с неприметными лицами. Все знали, что это работники НКВД.

Незнакомец посмотрел на простой, стальной швейцарский хронометр:

– Очень хорошо, шановный пан. Моя благодарность, разумеется, измеряется в твердой американской валюте…, – он достал из саквояжа пухлый конверт:

– Не забудьте пригласить цыган…, – на красивых губах заиграла улыбка, – с гитарами…, – русские рестораны в Каунасе, предусмотрительно, закрылись, но пан Витаутас знал, где найти музыкантов. Кивнул, он принял деньги. Незнакомец поднялся. Глаза у него были голубые, яркие, словно спокойное, летнее небо. Он протянул сильную руку: «Рад познакомиться».

Мужчина не представлялся, а пан Витаутас решил не задавать лишних вопросов. Он только поинтересовался: «Это частная вечеринка?»

Визитер улыбался:

– Можно и так выразиться. Не забудьте о водке, шампанском, закусках…, – Волк вышел на аллею Свободы, помахивая саквояжем. Он взглянул на уличные часы. Поезд Аарона миновал Минск, а его светлость, и семья приземлились в Стокгольме. В кармане пиджака Волка лежал билет на завтрашний дизель, до Вильнюса. Одежду он хотел забрать в Москву. Было жаль расставаться с итальянским саквояжем и английской шерстью.

Утром, одного из пареньков пана Юозаса, говорившего по-русски, отправили в офицерское общежитие комендатуры. Юноше прицепили на лацкан потрепанного пиджака красный бант. Литовские коммунисты вышли из подполья, вместе с молодежной организацией. Глядя на дежурного по общежитию, искренними глазами, паренек спросил, как можно записаться в советскую армию. Юноша ушел со свежим номером «Комсомольской правды» и обещанием, что скоро в Литве начнется осенний призыв. Во дворе общежития он, незаметно, оставил на сиденье эмки комбрига Воронова конверт.

Записку соорудил Волк.

Давешняя пани, на ломаном русском языке, страстно намекала на желание продолжить знакомство с комбригом. Дама приглашала его в кафе «Ягайло». Максим был уверен, что Степан Семенович клюнет. Он видел, в бильярдной, как Воронов, искоса, посматривал на танцующих в зале женщин.

Пани обустраивалась в Стокгольме, но недостатка в дамах не предполагалось. Пан Юозас привозил в кафе, как он выразился, лучшие кадры Каунаса, больше десятка девушек. Гостями на вечеринке стали ребята пана Юозаса. Волк успел собрать быстрое совещание, в особнячке, раздав четкие инструкции:

– Когда в кафе приедут военные, после начала, – Волк поискал слово, – представления, уходите через служебную дверь. Она будет открыта…, – у ребят имелось оружие. Он предупредил пана Витаутаса, что зал может пострадать:

– Зеркала, стекла, столы посуда…, – литовец, мрачно, сказал: «Мне все равно, шановный пан. Мы завтра на рассвете на север отправляемся».

– А я на юг…, – закурив папироску, Волк гуляющей походкой направился на рынок. Он собирался купить в дорогу провизии. В Минске его ждало дело братьев Пупко. По возвращении в первопрестольную столицу, Максим хотел заработать год колонии общего режима, за карманную кражу. В его положении Волк должен был, время от времени, появляться на зоне:

– Тем более, сейчас, – размышлял он, – когда этих бедняг НКВД в лагеря отправляет. Евреев, поляков, людей из Прибалтики. Многие русского языка не знают. Надо послать весточки, чтобы их не трогали. Следующим летом выйду, вернусь в метрополитен имени Кагановича…, – Волк, невольно, усмехнулся:

– Жаль только, что не узнаю, как у семьи дела. Псы все письма читают, что из-за границы приходят, что туда люди отправляют. Незачем внимание привлекать, – решил Волк. Вдохнув запах колбас, аромат жареных семечек, он пропал в толпе между торговых рядов.

Кафе «Ягайло» было ярко освещено. Остановившись перед входом, Степан прислушался. Оркестр играл джаз. Сквозь большие, чисто вымытые окна, он увидел танцующие пары. Комбриг поискал глазами знакомую, кудрявую, голову. В записке пани объясняла, что плохо себя почувствовала, в тот вечер. Дама, потом, искала комбрига, и узнала, где он остановился. Степан рассердился на себя:

– Я ушел, не дождался ее. Надо было цветы купить…, – он посмотрел на пустые руки. Темноволосых, невысоких девушек в зале оказалось несколько. За витражной перегородкой, отделявшей зал от бильярдной, двигались тени.

Степан переминался с ноги на ногу. Сделав доклад о состоянии бывшей литовской военной авиации, он мог возвращаться в Палангу, на базу. Брат позвонил из Шауляя. Петр собирался прибыть в город завтра. Степан не придумал, как объяснить брату исчезновение заключенного Горовица. Комбриг вздохнул:

– Объясню, что я выпустил невиновную жертву беззакония. Пусть Петя лучше найдет мерзавца, избивавшего раввина…, – Степан не хотел говорить брату о японце. Это бы вызвало слишком много ненужных вопросов. Петя, родной человек, все равно, служил в НКВД.

Пани, в записке, обещала позвать Степана в гости. Он мимолетно подумал о бумажном пакетике, в его портмоне, во время подготовки встречи с товарищем Горской. Степан, до сих пор, не понял, что в нем лежало:

– Но что-то нужное, наверное…, – он толкнул дверь кафе. Музыка оборвалась, он услышал знакомую мелодию. Невысокий, черноволосый паренек, с гитарой, поднялся:

– К нам приехал, к нам приехал, советский летчик, дорогой…, – Степан пришел в своем авиационном кителе. Он, невольно, покраснел. Гости вставали, он услышал аплодисменты:

– Ура сталинским соколам! – крикнул высокий, красивый, белокурый мужчина, в отменном, штатском костюме: «Ура, товарищи!»

Волк, собираясь в «Ягайло», с отвращением пристроил на пиджаке красный бант. Цыган наступал на Степана, звеня гитарой:

– Выпьем за комбрига, комбрига дорогого,

Свет еще не видел, красивого такого…

Максим, едва заметно, повел рукой. Рядом с Вороновым оказалась хорошенькая девушка, с подносом. Волк предусмотрительно выбрал даму, чем-то похожую на кузину Регину:

– Степан Семенович не вспомнит, как она выглядела…, – усмехнулся Максим. Он оказался прав. Девушка что-то щебетала, по-польски. На подносе, в стопочках, сверкала водка. В зале кричали: «Пей до дна, пей до дна, пей до дна!». Комбриг, решительно, опрокинул стопку. Волк, перекрывая шум, велел: «Бутылки на все столы!». Подождав, пока девушка устроит Воронова на бархатном диванчике, Волк повел бровью в сторону хорошенькой блондинки. Она сразу обвилась вокруг Максима. Волк, покачиваясь, подошел к столику:

– Товарищ летчик! Позвольте выпить за ваше здоровье, за доблестную советскую армию, охраняющую покой и благоденствие жителей нашей страны…, – темноволосая пани, прижималась к Степану сбоку, высокой грудью. Она шептала что-то, по-польски.