Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

– Ну и жопа!

– Да, итальянки попадаются – закачаешься.

– Нет, наша, я её на Рублёвке встречал.

Миновав рассевшуюся за столиком кафе компанию соотечественников, среди которых был и сразу узнаваемый Кит Марусин, разливавший что-то крепкое по стаканам, Германтов было залюбовался бледной гладью лагуны и тут же поморщился – ему хотелось тишины, созерцательного покоя, он надеялся также на промельки новых мыслей, подстёгнутых впечатлениями от вполне загадочного – при всей обыденности своей – обеда, но тут с двухпалубного вапоретто, прибывшего, наверное, с Лидо, пахнуло вонью, жаром мотора… От кромки воды и гомонящей толчеи на пристани Arsenale он опять метнулся к стене фасадов.

Он не успел заметно удалиться от дворца Беретти, а с Верой хотел увидеться, чтобы спросить…Странно, Вера казалась уже такой далёкой, такой недостижимой, даже черты лица её будто бы стирались в памяти, хотя вот он, дворец её, и расстались только что, а завтра вместе с ней, на Saab'е её, они поедут в Мазер.

Но что, что хотел он спросить у Веры – что ещё ему могли бы дообъяснить дополнительные слова?

До садов не дошёл, сворачивать влево, к Арсеналу, было поздновато, смеркалось, а встречи с балканскими воришками в малолюдных местах, да ещё и в сумерках, в планы его никак не входили.

Назад? Под карнизом расположился на ночлег выводок венецианских львов…

Сумка привычно оттягивала плечо.

Купола делла-Салуте ласкало, снижаясь, вечернее солнце.

Остановился на мостике через канал, пятнисто поблёскивающий; да, di Dio.

В изогнутой расщелинке канала уже сгущалась тьма, во многих окнах домов, стоявших визави вдоль канала, было зажжено электричество.

Автоматически повторял: «За золотой чешуёй всплывших в канале окон – масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь…»

В одном окне – угол шоколадно-коричневого деревянного кессонированного потолка, а в другом окне – потолок тоже деревянный, но антрацитово-чёрный, с золотом, в третьем – потолок расписной, с синевой и облачками в обрамлении пухлой лепнины. Тускло светилось и окошко на первом этаже, заглянул – и узнал свою спальню, только большую-большую, с раздавшимися стенами, с массивным длинным столом, заваленным какими-то бумагами, картонами, вдоль стола, жестикулируя, прохаживались два расплывчатых силуэта…

Отпрянул.

Венеция, конечно, сказочное место, здесь так легко утратить чувство реальности. И что же с ним? Где он? – растерянно посмотрел по сторонам: всё было таким знакомым. Он, однако, утратил чувство реальности уже в ту минуту, когда в миланском аэропорту увидел Веру; а уж потом был он зван на обед с впечатляющей чередою блюд, но – обманно-обычный, светский, с разговорами обо всём и ни о чём, обед, так его… После этого вкусного обеда оставался он не в своей тарелке.

Скрипучий резкий вскрик чайки, неожиданно громкий и требовательный, как у океанских чаек, вывел его из созерцательной задумчивости, и тут же заметил он две фигуры в чёрных плащах и белых масках.

Они?

Где, где они? Будто бы растворились.

Назад?

Но он вспомнил, что за Пьяццеттой, за боковым фасадом библиотеки Сансовино и группкой молодых пушистых сосенок продолжение Словенской набережной упиралось близ дворца Джустиниан в тупик и…

Да, всё знакомо вокруг, а всё-таки где он, где?

Он решил присесть на парапет у воды – голубоватой, с бледно-розовым лоском, с чёрными штришками лодок.

Чуть в стороне готовились к съёмке очередного эпизода своего бесконечного «Преступления…» киношники, по набережной прогуливались праздные люди, среди них были странно разодетые… Карнавал продолжался?

Или это была массовка?

Вспыхнул белым огнём софит.

Впрочем, люди прогуливались по набережной за спиной Германтова, он никого из прогуливающихся не мог увидеть, так как смотрел на лагуну, на глади которой, как на мокрой палитре, искали себя, меняясь, акварельные цвета и оттенки вечера.

Прихотливость желаний, перепады настроений, которыми заполнился «атмосферный» день… И вдруг захотелось ему открыть компьютер. Нет, нет, он не собирался сразу погружаться в файлы свои, ему, такому непоследовательному сегодня, неосознанно захотелось встряски, да, встряски.

Неосознанно?

Да он как в воду глядел…

Вытащил из сумки и открыл ноутбук.

В этот самый момент за спиной его прошла Ванда: вечер был дивный, она прогуливалась по набережной.

Случай?

Но что посчитать случаем – невстречу?

Да – невстречу!

И досаду, если не сказать – метафизическую тоску, эта случайность, воспринимаемая как случайность со знаком минус, вызывала не только из-за упущенной возможности описать бурлескную сцену встречи – ведь если бы сейчас, в этот вот момент Германтов и Ванда неожиданно для себя увиделись на Словенской набережной, всё могло бы быть по-другому, всё.

Германтов, однако, не обернулся, когда мимо него проходила Ванда, а привычно открыл ноутбук.

Пробежаться по теленовостям?

Так: союзническая операция «Дружественный огонь» не завершена, американская и французская авиации продолжают ночные налёты на Ливию… Жестокие бои идут в Сирии, исламисты в районе Алеппо обстреливают из тяжёлых миномётов правительственные войска, по непроверенным свидетельствам исламистами применено химическое оружие… И ещё: взрыв в Ираке, унёсший около двухсот жизней, обострение обстановки на границе Израиля и Газы… Барак Обама сталкивается с трудностями в Конгрессе, который не склонен безоговорочно одобрять нанесение ракетных ударов по… В Париже произошли стычки между сторонниками и противниками закона об однополых браках, закон готов подписать непопулярный президент Олланд… в Италии не утихает дискуссия о книге миланского исследователя, доказывающего, что Марко Поло никогда не бывал в Китае…

Что на Родине?

В футбольном клубе «Зенит» обостряется конфликт между главным тренером-итальянцем и ведущими игроками…

Что ещё?

«Романтика романса».

И:

– Был вечер ясный, был тихий час…

И:

– Но вы прошли с улыбкой мимо и не заметили меня… Так-так, долой неумирающие трогательные советские шлягеры.

Так.

Сначала побежала непрерывная строка РБК: казаки и православные активисты напали вчера на музей Набокова на Большой Морской, выбито оконное стекло, оскорбительная надпись, оставленная на цоколе, уже смыта… Пока не удалось устранить аварию на теплотрассе в Ульянке, спальном районе Петербурга, горячая вода разливается… За изнасилование певицы Варвары арестован бывший сенатор от Башкирии, а ныне – банкир Семён Пробкин, адвокаты банкира намерены обжаловать арест, в дальнейшем не исключается обращение в Европейский суд по правам человека… А-а-а, вот уже и картинки криминальной хроники: появляется подворотня с торчащими из неё ногами в модных острых туфлях, затем экраном завладевает хорошо знакомая нам красавица с чёлкой, она говорит, что заказчиков убийства Ашота Габриэляна следует искать в Москве, тьфу ты, да это же повтор, этот сюжет Германтов видел ещё в Петербурге.

В это же самое время под Москвой, в заснеженном Сергиевом Посаде, под звон колоколов – звонили к Вечерней – спецназ МВД захватывал особняк Кучумова. Но нельзя было бы не дополнить это сообщение о торжестве справедливости, пусть и запоздалом, тем, что вдобавок ко всем своим преступным деяниям Кучумов к этому времени, буквально за полчаса до штурма его особняка, успел заказать через верных посредников ещё и устранение Рыжего. О, Кучумов потерял терпение, на возвращение долга уже не надеялся, и когда ему доложили, где находится Рыжий, он в сердцах…

Где находится? Тоже Бином Нютона… Конечно, в это же самое время Вольман прогуливался по Словенской набережной.

И Бызова прогуливалась по набережной.

А вот Инга Борисовна Загорская задержалась в гостиничном номере – очень устала после экскурсии, ноги гудели, туфли, недавно купленные на Петроградке, пока не разносились. А экскурсия удалась, Инга Борисовна даже заулыбалась, вспомнив забавного старика-экскурсовода, переполненного стихами Бродского. Она прилегла и, просматривая каталог аукциона со своими пометками, машинально подумала: ответит ли Германтов на её письмо?

Ведута на зеленоватой стене номера, купола за окном.

Загорская работала скрупулёзно, для неё не существовало мелочей, а тут сошлись несколько разных задач: в Театральном музее готовилась выставка, посвящённая давней знаменитой постановке «Живого трупа» с Николаем Симоновым и Ольгой Лебзак в заглавных ролях, и в дополнение к графическим материалам – изящным рисункам Юркуна? – которые музей надеялся приобрести на венецианском аукционе и, возможно, включить в экспозицию выставки в качестве иллюстраций к «близкому кругу лиц» – специальный раздел выставки с экскурсами в творческие биографии актёров, «Вокруг спектакля», как бы расширял его временные рамки – ей надо было окончательно уточнить кто же был на фото вместе с Ольгой Лебзак. И одновременно с подготовкой к выставке Загорская завершала работу над важной для неё книгой о последних днях Всеволода Мейерхольда, о последних днях перед его арестом на ленинградской квартире. Да, Загорской с помощью экспертов «Мемориала» удалось собрать страшные подробности – то, что органы учинили в одну ночь с Мейерхольдом в Ленинграде и его женою в Москве, было какой-то кровавой дьявольской театральщиной, тут впору было бы и ещё одну книгу написать: «НКВД и театр».