На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Для безопасности? — спросил Неведомский.

— Именно. Вчера кружным путем прибыл сюда из Петербурга офицер с телеграммой от государя императора. От самого Петербурга ехал в штатском.

— Нет, не переоденемся, — сказал Логунов. — В чем войну воевали, в том и поедем. И потом мы едем со своими солдатами, господин полковник.

— Какие там теперь «свои солдаты»! — воскликнул с недоумением Есипов.

Извозчик вез шагом чемоданы. Нина, Логунов и Неведомский шли пешком. Впереди шагали запасные с мешками и сумками.

На вокзале не было ни полиции, ни жандармов, ни публики. Китайцы-разносчики расположились со своими корзинами на перроне. Продавали жареную и соленую рыбу, булки, бобовые орехи, колбасу.

Емельянов купил огромную соленую рыбу и бережно нес ее двумя руками.

— Вашбродь, — сказал он Логунову, — а Жилин пропал. Как пошел с вечера к своему женскому полу, так до сего не прибыл.

— Уедет со следующим.

— Человек он такой… — Емельянов не кончил, — Принимай рыбу! — крикнул он, подходя к теплушке.

Нине на верхних нарах отгородили угол.

Она разостлала матрасик, два одеяла, положила подушку.

— Помните, Емельянов, как вы мне готовили фанзу для ночевки после того боя?

— А вы все равно спать не спали, так пустая и простояла.

— Я от раненых не могла уйти.

Емельянов перегнулся через чемоданы и спросил тихо:

— А свадьба когда?

— Что вы, Емельянов, разве теперь время?

— Для этого дела всегда должно быть время, — убежденно сказал Емельянов.

— Но ведь и в деревне свадьбы гуляют осенью, после страды.

— Емельянов, ты дров напас? — спросил солдат в шинели без пояса.

— А разве мне запасать?

— Милый человек, только тебе!

— А топор у кого?

— Топоров здесь целая пара.

После полудня состав отошел от Харбина. Неведомский и Логунов стояли у приоткрытых дверей. Мелькали будки, стрелки, стрелочники с флажками и рожками. Впереди открывалось широкое пространство Сунгари и мост, легко и как бы стремительно переброшенный через реку.

— Вашскабродь, — сказал Емельянов, — прошу к нашему солдатскому обеду — рыбки отведать.

… Через неделю после отъезда Логунова «Маньчжурию» закрыли.

Закрыли за фельетон, написанный Горшениным по поводу зверского поступка капитана Шульги.

В эти дни многие солдаты перестали отдавать офицерам честь. Не трезвый и не пьяный, капитан Шульга шел по Диагональной улице. Был день. Было много народу. Из переулка вышел запасный солдат Жилин. Вполне возможно, что он не заметил капитана Шульги.

— И ты туда же! — крикнул капитан. — Честь отдать, мерзавец!

— Был мерзавец, а теперь фью-фью, — ответил Жилин и показал дулю.

Капитан выхватил шашку и наотмашь ударил его по лицу. Жилин упал, обливаясь кровью.

Солдатский патруль, видевший расправу, бросился к капитану с явным намерением поднять его на штыки.

В это время, откуда ни возьмись, священник. Заслонил убийцу, поднял нагрудный крест:

— Остановись, братцы! Пусть он сотворил злодейство, — вы не творите! Не поднимайте руки на офицера и брата своего во Христе!

Солдаты остановились, собиралась толпа. Капитан юркнул в ближайший дом. Из дома он вышел неизвестно куда. Но правосудие обязано разыскать преступника.

В конце фельетона Горшенин призывал солдат немедленно и повсеместно отстаивать свое человеческое достоинство.

Газету закрыл генерал Фок, назначенный на место Надарова.

16

Ханако приехала во Владивосток с письмом от отца к Леонтию Коржу.

Отец просил старого охотника приютить девушку и отправить ее на пароходе в Японию.

Несколько дней она прожила в Раздольном.

В доме Леонтия за это время перебывало множество людей. Одни были веселы, посмеивались, отходили с Леонтием в уголок и шептались. Другие, растерянные, испуганные, просили защиты.

Приехала высокая, красивая Таиса Пашкова. Она была сама не своя. Ее муж Су Пу-тин исчез с деньгами. В банке ни гроша, дома пи гроша, только наличность в лавках. Оказалось, Су Пу-тин бежал в Китай. И будто в Китае у него есть китайская жена, а Таиса, по китайским законам, будто и не жена ему вовсе и дочки ее от него вроде не его дочки… А сколько лет жили, по-православному лоб крестил…

Таиса боялась грабежа. Если разграбят супутиновские лавки, она на вдовьем положении пропадет. Она хотела перевезти к Леонтию самые ценные товары.

— Вот уж эту твою просьбу я не могу удовлетворить, — сказал Леонтий. — Твой муж Су Пу-тин много беды принес людям. Я лучше других знаю его делишки.

— Так ты не хочешь мне помочь, Леонтий Юстинович?

— Душевно хочу, но не могу. Никогда не торговал, а ты предлагаешь мне устроить у себя целый торговый склад!

Провожали Ханако на пароход два человека — Леонтий и Донат Зимников, вернувшийся во Владивосток.

— Решено, что вы будете писать мне, — говорил Донат, прощаясь. — А уж я, сообразно обстоятельствам, буду действовать дальше… Адрес мой прост: Раздольное, Леонтию Коржу… С приписочкой, что для меня… Много еще предстоит борьбы, но все будет хорошо.

Уезжая, Ханако видела на одной из батарей, расположенных высоко над городом, красный флаг. Он гордо реял в зимнем безоблачном небе.

Пароход доставил се в Нагасаки. Когда-то в раннем детстве она жила в этом городе. Тогда это был один из оживленнейших городов Японии. Его называли русским городом. Здесь зимовала русская Тихоокеанская эскадра, вот на этих горах до сих пор стоят маленькие домики, в которых жили семьи русских моряков.

Она шла по улице и читала вывески, написанные по-русски:

«Гостиница Венеция».

«Гостиница Триест».

«Фотограф», «Фотограф», «Фотограф»…

Да, фотографов было много, русские в Японии любили сниматься — в кимоно, на фоне японских гор…

«Здесь продают рубашки».

«Изделия из черепахи».

Теперь все закрыто, остались одни вывески. Улицы Нагасаки пусты, в порту стоит всего восемь пароходов.

Нагасаки торговал с Россией, война разорила его.

По крутой дорожке, мимо заколоченных домиков русской колонии, по той самой дорожке, по которой она ходила в детстве, она поднялась к гостинице «Бристоль».

Вот на этой площадке отец ее познакомился с матерью.

Гостиница заколочена. У дверей почтовый ящик. За стеклянной доской ящика Ханако увидела письма, адресованные по-русски, русским людям.

Письма пришли сюда до войны. Если это письма морякам, то, вероятно, тех, кому они адресованы, уже нет в живых.

В большом сквере перед «Японо-Европейским соединенным клубом» Ханако увидела толпу.

Говорили сразу несколько человек.

Говорили о застое в делах. Из-за войны не только замерла вся жизнь города, но совершенно упали кустарные промыслы Японии, кормившие миллионы людей.

На столик вскочил господин в коротком пиджачке и сказал, что правительство нашло выход:

— Японию выручат деревянные шляпы!

Начался шум. Господин закричал, подняв обе руки:

— Деревянные шляпы! Мы, японцы, всё сумеем сделать из дерева.

— Какие шляпы? — спросила Ханако соседа.

— Соломенные шляпы непрактичны, — пояснил сосед, — деревянные, из тончайших стружек практичны.

— А кто их будет покупать? — кричали с разных сторон.

— Американцы и англичане введут на них моду!

— Теперь, после войны, англичане и американцы другие.

— Глупости! Будущим летом Япония выпустит полтора миллиона шляп и получит миллион иен. Разве это не поддержит мелких ремесленников?

Ханако не слушала дальше.

Вечером она села в поезд. Вагоны побежали мимо длинных рядов госпитальных бараков. Выздоравливающие раненые сидели в палисадниках. Потом начались горы. Все здесь было знакомо Ханако: и приземистые деревушки, и крошечные поля террасками по сопкам, и крестьяне, шлепающие босиком или в проношенных варадзи.

Она спала в кресле у открытого окна, теплый ветер обвевал ее, скоро она увидит мать!

… Мать состарилась за время разлуки. Она жила теперь у брата, помогая ему в его возросшем хозяйстве, потому что он разбогател за войну. Она трогала руками Ханако, смотрела в ее глаза и не могла прийти в себя от счастья.

— Кацуми здесь, — сказала она таинственно. — Он не захотел быть солдатом и бежал… Он не одобряет войн между государствами; по его мнению, есть только одна истинная война — война против врагов народа. Если захочешь его повидать, я укажу тебе адрес.

Мать смотрела испуганными глазами, но губы ее улыбались. Может быть, и в самом деле дети правы? Слава богу, что они живы и дочь дома.

Под вечер Ханако пошла к Кацуми. Он жил в маленьком домике у вдовы солдата, погибшего под Ляояном.