Падение - Альбина Андерсон

— Вы ее спросили? Хочет-ли она быть goody bag для нашего заказчика?

Глеб с трудом сдерживается, чтобы не нахамить и сказать что-то вроде: Жалко что Туровцыну не захотелось вашей жопы, тогда двадцать миллионов были бы уже у нас в кармане.

— Он напористый мужик, и так или иначе заполучит ее. Так пусть лучше это сделаем мы, и заработаем бонусные очки. Ну что тебе стоит? Она же сама потом благодарить будет. — Шеф многозначительно вперивается в Глеба. — А у тебя ипотека. Ты кредит от компании получил?

Он испуганно замолкает, увидев злобно сощуренные глаза Глеба. Шеф не выдерживает этого тяжелого взгляда, и трусливо переводит глаза на свои ногти.

— Ты что, меня пугаешь? — спрашивает Глеб.

От ярости он начинает тыкать ВикВику.

— Да что ты, перестань, я полностью на твоей стороне. Если что, мы же вместе взойдем на эшафот. Пойми, с ее стороны вообще никаких обязательств. Поужинает с нами и все, наша дело сторона. А вдруг это судьба? Ведь он все для нее сделает. И не руби, вот так сразу. Пожалуйста, сто раз подумай, на кону все!

В отделе к Глебу подсаживается Лидия и включает его ноутбук.

— Ты так уже полчаса сидишь. Неудобно работать с выключенным компьютером. Мучаешься совестью? Я же вижу.

— Ты про что?

— Я все знаю, — она хлопает по столу рукой. — Вместо того, чтобы заниматься тендером, мы должны сводить заказчиков с девками. Не нужно было ее приглашать на этот вечер.

Глеб молчит. Она вкрадчиво шепчет:

— Хотя, почему бы и нет? Все способы хороши…

— Почему нет? Потому что к этой девке я имею некоторое отношение, она не чужой человек. И этот не стесняющийся, раззвонивший по всей Москве о своей похоти стареющий бабуин…

— Он не старый, ему всего сорок пять, для бабуинов это расцвет.

— Ты считаешь эту ситуацию нормальной?

— Да что мне считать? Я только деньги считаю…Глеб, пусть сами разбираются. Ты же доброе дело творишь! Туровцын из нее человека сделает. От него даже пахнет свеженапечатанными купюрами. Какой бы бездарью она не была, он купит ей главные партии. Пусть не любовь, но она только выиграет. Здесь отщипнет кусочек, там откусит — ему незаметно, а у нее жизнь сложилась. Они все одинаковые, вспомни свою Марину. Какая была любовь? А все равно бросила тебя ради плешивого недомерка на Бентли. Ну что ты морщишься? О чем ты думаешь?

— Я думаю, что вы все с ума посходили, — огрызается он.

— Кира только спасибо скажет, не всем так везет. Свистни, в очередь выстроятся. И не такой колхоз, как твоя Милованова. И что нашел альфа-самец Туровцын в такой зиготной дамочке из провинции? В Москве какие девицы! Табунами ходят, гривами трясут. Нет, — горестно вздыхает она, — Не понимаю я мужчин.

Глеб всматривается в экран и ничего не видит. Хоть бы Лидия поскорее отсела от него. От ее крепкой Шанели он задыхается. Откатившись на кресле, он встает.

— Курить? Я с тобой, — заявляет она.

— В туалет…В мужской, — отрезает он.

Ему просто необходимо побыть одному. В отдел входит Фима, на ее лице зависть и недоумение. Она все знает, — догадывается Глеб. Андрюша с самого утра сам не свой, в расстроенных чувствах. Кира ему нравится, но воробушку не соперничать с эпиорнисом. От отчаяния он, наверное, поделился с Фимой, а она конечно, разнесла по всему офису.

— Фима, зачем пришла? — спрашивает ее Лидия.

— По работе.

Лидия роется в сумке и вытаскивает сигареты.

— Смотри не надорвись. Карьера Фимы прервалась, потому что она умерла… Сгорела на работе. Это мы повесим на доску объявлений, перед тем как собрать деньги на венок, — издевается Лидия.

Фима, как ни в чем не бывало, садится рядом с Андрюшей. Ее мучает, что она не запомнила эту Киру Милованову. Какой сыр-бор из-за незаметной девицы! Как такое могло произойти? Пока она-Фима мечтает, другие тихо и споро устраивают свою жизнь.

— Серая совсем, ну никакая… — возмущается она. — Даже пары слов связать не могла, и такая маленькая, а на шее булыжник. И что Игорь Алексеевич в ней нашел?

— Она бедрами орехи колоть может, — замечает Лидия. — Была примой в Ташкенте, теперь будет примой в Большом. А ты что можешь предложить ему, кроме педикюра?

Глава 18

Много лет назад, оказавшись в нужном месте в нужный час, Туровцын не растерялся, хватанул и присвоил. Половина жизни прошла в угаре страха, бессонных ночей и решительных действий. Тогда все мерились остротой локтей. Кто быстрее пробьет себе дорогу к большим деньгам. Кровь разливалась на тротуарах, в машинах, подъездах. Жрали друг друга как арахниды в банке. Много места на кладбище заняли его враги и друзья, такие же корниворы как он. С черных, в три метра мраморных надгробий, надменно смотрели его побратимы, накручивая на преступных перстах ключи от мерседеса — символа богатства и власти девяностых. Тогда в его жизни все было в полном соответствии с ужасной эпохой. Первое десятилетие просвистело пулями, и кануло в прошлое. Потом пыль улеглась, и все встало на рельсы. К концу девяностых все было налажено на Урале, отработана логистика и схемы, открыты банковские счета в оффшорах. Туровцын наконец вздохнул. Еще нужно было быть начеку, нельзя было поворачиваться спиной. Но все-таки было уже не так страшно. Появилось больше свободного времени. Пару лет прошли в относительной тишине и безумных тратах накопленного и бешено растущего капитала. Много роскоши и много сочных женщин прошли через его руки, но он неожиданно заскучал. Все было, но чего-то не хватало. Он стал беспорядочно заполнять свою жизнь. Зачем-то разводил йоркширских свиней в Подмосковье. На собаках ездил со шведами по Арктике. Пускался в плавание на военной подводной лодке. И однажды, тайно от всех, съездил в центр духовного рождения мира. По Гималаям к горе Кайласа, поговаривали что на ослах. Оттуда он вернулся еще более разочарованным. Партнер по бизнесу, его школьный друг объяснял своей жене: теперь у него все есть, а ему нужно хотеть. Он не человек цели, он человек процесса. Через пот, кровь, по трупам идти к ней, и тогда все опять обрастет смыслом.

Однажды во время переговоров Туровцын выставил за дверь бестолкового переводчика. Сам он учил язык давно, но все как-то неудачно. Не помогли и частные уроки с американцем, преподававшим в одной из престижных, московских школ. В этот раз он решил заняться английским основательно и ранней осенью, неожиданно для всех, уехал в Кембридж.

Жесткий, несгибаемый Туровцын. Но была, была и у него, как выяснилось, струнка за которую можно было дернуть для неожиданно нежного звука. Кембридж показался ему провинциальным и скучным. Языковой Белл колледж, в который он записался на целый месяц, удручал спартанской бедностью. Короткие обеды между уроками были несносны. Группа состояла из молодых японцев, и они как и положено настоящим островитянам, общались только между собой. Туровцын уже подумывал бросить все и дернуть в Ниццу, где у него была вилла на береговой линии, но вдруг через неделю все изменилось. Ее звали Ишбел…Куратор пригласила его группу (видимо для ознакомления с культурными ценностями, в общем это было в программе…) в грязную, студенческую пивнушку. От скуки Туровцын, обычно очень осторожный с алкоголем, решил в этот вечер надраться. Ишбел…Знакомая куратора. Галло-кельтский кровавый коктейль первой группы под прозрачной северной кожей. Водопад ярко-рыжих, густых кудрей, сыровато-розовый с дождя нос, аквамариновые глаза, нежные бледные губы. Она порывисто протянула ему маленькую, крепкую руку. Прямой, решительный, без тени кокетства взгляд. По-мужски, деловито спросила Туровцина что он пьет. Развинченной, мальчишеской походкой вернулась от стойки с двумя огромными пинтами пива. Он все посматривал на ее маленькие ступни, обутые в кеды с принтами булавок, вдоль шнуровки. Она по-простецки хлопала его по плечу, улыбалась полной ярких белых зубов улыбкой, и задавала очень много вопросов. — Да, он служащий, из Министерства…скажем, статистики. Да, ему нравится Кембридж… Что? Английские женщины тоже. Из Шотландии? Шотландки еще больше чем англичанки… — Он удивлялся этой особенной легкости скользящего разговора. Тогда он еще не знал, что способность британцев говорить много и ни о чем является частью национальной культуры. Это умение огибать острые углы в беседе, этот талант — прыгать по пустячным темам «small talks» ни к чему не обязывающих тем, присущ даже детям. Туровцын был очарован.