Сочинение на вольную тему - Анатолий Кудравец

— Вопщетки, не надоело. Только я рассуждал так: раз они считай что в открытую пришли ко мне, то чего-то ж хотели. Хлеба, луку — это одно… А другое… Вот я и решил пошукать их и сказать, чтоб выходили. Что они там высидят? Сдаваться надо. А не сдадутся — перестреляют. Как тетеревов.

— Ты это всерьез? — Павел посмотрел на Игната как на полоумного. — Ты д-думаешь, они сами н-не знают, что м-можно выйти? Что-то ж их не п-пускает.

— Что не пускает? Страх или неизвестность. Придется сказать им, что ничего страшного тут нет, надо выходить к людям, коли с людьми жить мыслишь.

— А ты з-знаешь, кто т-там? Что-то ж он м-мыслил, идя в п-полицию. М-может, там у которого руки по локти в к-крови. Может, тот же М-мостовский…

— Этот, вопщетки, все может… Хотя стреляли все-таки, чтоб не попасть, а?

— Сегодня не п-попали, завтра п-попадут…

Игнат ничего не ответил, и на том разговор прекратили.

Конь стал тревожно фыркать и всхрапывать еще далеко от груши, а подъехали метров за двадцать — и вовсе заупрямился, попятился на передок саней, выламываясь из хомута. Пришлось взять под уздцы и почти силой тащить ближе. Рычала, скалила зубы, вздыбив на спине шерсть, и бросалась из стороны в сторону сука.

Павел подошел к волку, взял за загривок, приподнял.

— Ну, б-брат, и л-ломина. Совладать с т-таким — дай боже.

— Я ему хорошо угодил. Погляди.

Игнат показал на смерзшуюся сплошной корой левую лопатку, на окровавленную голову, куда он попал уже напоследок.

— М-молодца. Т-такого свалить — редкая удача.

Игнат достал из торбы ошейник Галуса:

— Вот она… удача.

Волка взвалили на сани, поверх кинули соломы, поехали.

Начинало смеркаться, пошел снег, и надо было спешить.

Было уже совсем темно, когда приехали в Липницу. Игнат подвел коня с санями к самому крыльцу. Отворили дверь и через сенцы втащили в хату мерзлого, как дуб, волка.

— Ей-божечки, волк? — глазам своим не поверила, вскинула руки Марина.

Волка приставили к столу. Припорошенная снегом спина его горбилась почти вровень со столешницей. Перекошенная судорогой, вздернутая верхняя губа открывала желтые зубы. Казалось, зверь живой, только затаился.

С опаской, но все ближе к нему подступали дети. Соня и Гуня смотрели на зверя с брезгливым любопытством. Леник был смелее всех, дернул его за хвост.

— Укусит! — пристрашил отец.

— Не укусит, гляди, — Леник смело дотронулся до жестких черных волосков на волчьей морде.

И тут Игнат услышал то, чего давно ожидал. Марина спросила:

— А где же Галус, что-то не слыхать?

— Вопщетки, Галуса нет, — не сразу, виновато ответил Игнат. И кивнул на волка: — Вот он вместо Галуса.

— Разорвали? А боже ж мой!.. — заголосила, точно по человеку, жена.

Игнат прикрикнул на нее:

— Тихо, не вой! Их там целая стая была. Пока я подоспел, во что оставили. — Он достал из торбы ошейник, передал Ленику: — На, держи… Будешь растить другого Галуса. — Повернулся к жене: — А нам с человеком пристрой перекусить: и наездились, и намерзлись.

— Где ты хочешь л-лупить его? — поинтересовался Павел.

— А вот тут, — Игнат указал на матицу возле печи. В матицу был вбит большой железный крюк, на котором когда-то вешали зыбку.

Игнат принес из сенцев веревочные вожжи, расцепил зверю челюсти, захлестнул мертвым узлом морду и клыки. Морда оскалилась, будто в последней бессильной злобе. Вожжи накинули на крюк, подтянули волка вверх. Подвешенный, он казался еще больше: нос был у самого потолка, а хвост лежал на полу.

— Ну что ж, брате вовче, начнем последнюю операцию, — с грустной улыбкой проговорил Игнат. — Сегодня нам пофартило. Ты думал, что ваша взяла, а вышла небольшая поправка…

Наутро ждать завтрака Игнат не стал. Кинул в торбу краюху хлеба, сала, взял ружье, патроны.

— Если кто будет спрашивать: потащился куда-то на зайцев, — сказал Марине. И добавил: — Зайду к Змитроку, а от него, наверно, в район.

Марина окинула его взглядом.

— Все знают, что на зайцев ты не так одеваешься.

— Мало кто что знает.

— Попросил бы коня. И скорей, да, может, купил бы что детям.

— Как-нибудь другим разом.

Игнат прошел в конец села, свернул в поле и стал приглядываться к снегу. Ружье лежало на левой руке, правая — на курке. Дошел так до леса, свернул налево. Двигался краем, пока не обогнул село. По стежке через болото выбрался к мельнице. Почему захотелось завернуть сюда, он и сам не знал, а завернул не зря. Обошел вокруг мельницы.

Стоял еще полумрак, но санный след, что вел не с дороги, а с поля, Игнат прекрасно разглядел. Туда, в поле, выходило зарешеченное и заставленное изнутри дощатым щитом окно. Около него кто-то походил с ломом: и рамы и решетки были выдраны живьем. На то была причина: как раз накануне смололи двадцать пять пудов жита из соседнего колхоза «Искра». За мукой искровцы должны были приехать сегодня. Мешков с мукой не было: кто-то опередил. Не исключено — те самые «кто-то».

Игнат поспешил за председателем.

Змитрок выслушал его молча, молча оделся, молча шел по улице. Оглядев выдранную решетку, прошел по санному следу: метрах в пятидесяти от мельницы он выходил на накатанную заледенелую дорогу.

— Подыми руку и опусти. И скажи: пропало, — произнес он наконец глухим, как будто еще сонным голосом.

— Поднять и опустить руку — не шутка. А все-таки… — Игнат ждал, что скажет Змитрок.

— А все-таки, — тот поглядел Игнату в глаза, — зараз запрягай коня и езжай прямо в район. Это уже серьезно. Расскажешь все, а там скажут, что делать дальше. Понял?

— Не дитя, пора кое-что понимать.

Запряженная в легкие санки молодая лошадка ходко бежала трусцой, и двадцать километров до района не показались длинными.

Полозья, повизгивая, скрипели на морозе, санки бросало из стороны в сторону по раскатанной дороге. Такая езда клонит в сон, однако Игнату не дремалось. Было самое время подумать о многом. Но больше всего мысли вертелись вокруг событий последних дней, в которые он оказался вкрученным, как буравчик в бревно: и не вывернуть, и не вырвать. Оставалось одно — крутить дальше. Ночные гости, лисий след, Галус, волки, человечьи следы с раскатом, черные картофельные пригарки, выстрел в Штыле. Теперь — мельница… Решиться на такое мог очень рисковый человек. «Может, хлеб есть, хозяюшка?..» Точно так просили хлеба солдаты-окруженцы в начале войны, пробираясь по тылам вслед за линией фронта. Так просили хлеба и они с Тимохом на Витебщине, пока не встретили партизан…

«Может, хлеб есть?..» Какой им хлеб, какое «может»? Какое они имеют право?.. И опять же: почему так получается? Встретились бы они в войну — все понятно: враг есть враг. Откуда же эта мягкость у него сейчас? Надобно было увидеть то, что они натворили у Поли, надобно было услышать свист пули над головой, чтобы вернулась настоящая злость?..

«И ты дал им хлеба?..» Дал, дал! Того хлеба, которого не догадался принести ее детям.

Он чувствовал, он был уверен, что в Штыле за ним следили, он был на мушке. Там можно было его прихлопнуть, можно было. А что дальше? Человек не вернулся с охоты, пойдут искать его, непременно пойдут. И все обнаружится. Нет, лучше тихо. А может, он, Игнат, ничего не заметил? А если заметил, так, коли благоразумен, будет держать язык за зубами. А если не имеет разума, если дурак? Что тогда?.. Тогда будет то, что на самом деле. Мало что вы хотели, мало что вы хотите… На каждое хотение всегда найдется обруч, а обруч нелегко разорвать, даже если большую силу приложить.

Лейтенанту Галабурдову было немногим больше двадцати, но и этих лет достало на войну. Дошел до Германии, привез оттуда несколько осколков в теле и довольно пустое, бессмысленное присловье: «Хендэ хох унд зибен-зибен», которое он повторял без всякой надобности. Уйти в запас не захотел — попросился в милицию.

Работа в милиции всегда колготная — то украли, то убили, а ты разбирайся. Но жить можно было, если б не эти «хлопчики». Банду взяли в прошлом году под Голынкой: двое были убиты в перестрелке, пятеро сдались, а трое выскользнули. И выскользнули только потому, что не оказались «дома», когда брали всех. Кто-то Северин из Брянщины, Стась Мостовский из Липницы и его «адъютант», его тень, Любомир. Несколько месяцев после Голынки они молчали и вот подали голос. И на что только надеются? Хотя на что… Ни на что…

Лейтенант ехал вместе с Игнатом. На их санях сидел также немолодой молчаливый сержант Силивончик, на соломе лежали автоматы, ружье. Сзади шли другие сани, на них было четверо, тоже все при оружии.

Ехали в Штыль, к бывшим партизанским землянкам. Молчали, если не считать скупых слов, которыми перекинулись лейтенант и Игнат.

— Скажите, а почему вы не пришли к нам вчера? Сразу, как по вас выстрелили? — поинтересовался лейтенант.