Игры капризной дамы - Сергей Трахименок

— Отпустить, говоришь?.. Не в моих силах отпустить тебя. У нас не частная лавочка.

— Тогда убей, как обещал.

— Нет, брат-батюшка, теперь это не имеет смысла.

— Тогда я повешусь.

— Не повесишься: во-первых, грех это большой, а во-вторых, не дам я тебе повеситься.

— Отпустил бы ты меня…

— Ну, заладил. Не могу я тебя отпустить: пропадешь ты теперь без меня, я сейчас для тебя и царь, и бог, и воинский начальник, и уж если ты мне станешь не нужен, то уже никому не нужен будешь.

— Отпусти, Христа ради…

— Не сегодня, не сегодня. Если уж ты так хочешь, надо подумать. Подожди немного.

— Нет сил, батюшка, ждать.

— Ну, опять за свое. Возвращайся домой и больше в рясе не приходи…

Фигура отца Никодима медленно тает в тумане. Военный некоторое время смотрит ему вслед, а затем скрывается в избушке…

Слышится звук мотора, и перед избушкой появляется машина с открытым верхом. Возле нее, словно возникнув из-под земли, оказывается военный.

— Где задержался? — спрашивает он у водителя.

— На переезде, — отвечает парень в восьмиклинке.

— Случилось что?

— Батюшка под поезд бросился.

— Не мог немного подождать, — говорит военный. — Поехали.

Автомобиль с военным и стажером исчезают с глаз так, как никогда в реальности не исчезают предметы, и Федя понимает, что это опять был сон, и просыпается.

Пробуждение, однако, не принесло ему облегчения. Сон, который он увидел, испугал его так, как пугает человека видение, значения которого он не понимает, но интуитивно догадывается, что с ним связано наступление событий, не сулящих ничего хорошего.

Он долго лежал в постели, соображая, что же изменилось пока, наконец, не понял: он потерял уверенность в правоте того дела, которым занимался. Медленно подтачивалась скала его убеждений волнами общественного мнения, и сейчас он был похож на мужика, которого все убеждали в том, что он — свинья. Мужик еще не верит в то, что он свинья, но в том, что он человек, уже сомневается.

Все это не было бы так страшно, если бы касалось только его самого. Но он привлек к работе не один десяток людей, он был предан своему делу и привил эту преданность другим. И вот теперь в душу его закралось сомнение…

И сомнение это, даже если оно со временем будет опровергнуто, может привести к скверным последствиям. Он, как стрелок в цирке, ни на секунду не должен сомневаться, что попадет в яблоко, лежащее на голове партнера по номеру. Партнера, который ему доверился, понадеявшись на его уверенность и мастерство. Если такое сомнение появилось, лучше честно отложить в сторону пистолет или уж сказать партнеру, чтобы он не подставлял лоб под выстрел сомневающегося человека…

В семь с копейками Федя был на маршруте возле дома, носившего название «крейсер». Спичка небрежно торчала у него в зубах, когда он прошел мимо спешащего на работу Кондратьева.

Потом он позвонил Николаеву и тоном, не терпящим возражений, попросил вечерком сходить к кому-нибудь в гости. Николаев от такой наглости малость ошалел, но все же согласился.

В половине седьмого вечера Федя уже шел к «свечке». «Контрразведка» была на месте, но Федя не стал выбирать удобный момент для проникновения в дом, пошел напрямую — ему нечего было терять…

Та же тщательно убранная холостяцкая квартира зануды Николаева. Из-за этой занудливости от него куда-то ушла жена и разбежались друзья. Тот же диван, радио и даже чистое полотенце, предназначенное для «гигиенических нужд» Феди.

Федя уселся на диван и стал ждать.

Каждый опер постоянно ищет себе источники информации. Без них он слеп, как котенок в первый день рождения. Источники делятся на несколько категорий: от нейтральных, которые иной раз и не догадываются, что являются источниками, до таких ребят, как Кондратьев.

Таких, как Кондратьев, немного. Они штучный товар. Их долго ищут, потому что не каждый может выполнять эту неблагодарную работу. Ребят этих обучают разным штучкам-дрючкам, о которых мы говорить не будем, дабы не перейти ту грань, которая отделяет повествование от служебной инструкции. Иногда в результате этой работы получается классный специалист по выявлению и проверке лиц, изучаемых «как возможные разведчики других государств».

Иногда такого специалиста не получается, и причин к этому много: то ли опер был плохой психолог и переоценил качества будущего помощника, то ли не смог найти подход к хорошему парню и сделать его полезным для этого вида человеческой деятельности.

Когда-то таких ребят называли агентами. Но время шло, термин сей посчитали неблагозвучным и не отвечающим истинному назначению данного источника информации. В закрытой печати появились статьи о том, что суть названия «агент» в принадлежности его к враждебной среде, а поскольку такой среды в нашем обществе давно нет, то и название потеряло смысл. С того времени была сделана попытка назвать эти источники словом «помощник».

Слово это прижилось наполовину. Его чаще всего стали употреблять большие и маленькие оперативные начальники, поскольку положение обязывало их говорить языком инструкций и приказов. В среде оперов эта категория стала зваться по-разному. Наиболее неприхотливые и не отличающиеся большой фантазией звали их просто — людьми: человек сообщил, человек считает, надо с человеком посоветоваться… Те же, в ком работа еще не вытравила оперативную романтику, называли их каждый по-своему, но с непременной любовью или дружественностью.

Феде нравилось слово «апостол». Правда, тот же Надеин говорил, что апостол в большей степени — посланник, а не последователь или приверженец. Но здесь Федя был упрям. Употребив его в шутку и прилепив к своему первому источнику, второму, третьему, четвертому, вскоре он уже не мог без него обойтись.

Кондратьев был у него двенадцатым.

Приехав в Каминск, Федя начал искать тех, кто мог бы помочь в работе на самых неблагополучных участках. Медленно, как песок сквозь сито, просеивал всех, кто имел хоть малейшее отношение к станции и «ящику». Ячейками того сита были: память, умение расположить к себе людей, разбираться в людях, разговаривать с людьми, оценивать поведение людей…

Далее следовал второй этап поиска: среди энного количества «приятных во всех отношениях молодых людей» определить с большой степенью вероятности того, кто мог бы выполнять деликатные поручения и при этом не поделиться полученной информацией даже с любовницей. А потом начиналась работа с самим кандидатом в апостолы.

Но еще до личного знакомства у всякого опера, если он действительно искал апостола, возникает чувство, что он нашел то, что искал. У Феди такое чувство либо не возникало вообще, либо возникало на последней стадии изучения кандидата. Так было и в тот раз. О будущем своем апостоле Федя знал все от его рождения до приезда в Каминск на работу, знал его друзей и соседей, отношение к нему на работе начальства и подчиненных, знал даже то, чего не знал никто в окружении молодой семьи, а именно, что будущий апостол не отец их единственного с женой ребенка. Это была семейная тайна, и то, как он ее хранил, подтверждало предположения Внучека: ему можно доверять, он никогда не расскажет о контактах с опером ни во время ссоры — жене, ни по пьянке — друзьям.

Чем больше работал Федя вокруг кандидата, тем ближе и роднее становился ему тот, и у Феди начало возникать чувство, знакомое всякому оперу, чувство родственной души, но души не простой — скрытной и спрятанной за завалами общественного мнения и различными комплексами, среди которых первое место занимал известный всем профессионалам «комплекс стукача». Психологи понимают под ним «совокупность представлений о том, что оказание помощи государственным органам на негласной основе является позорным, постыдным и всеми осуждается».

Комплекс этот, считает Федя, феномен чисто русского свойства. Им болели и болеют западники и славянофилы, красные и белые, демократы и консерваторы. У него глубокие, если не сказать глубочайшие корни, потому что произрастает он на благоприятнейшей почве русской, а шире — славянской души.

История России похожа на большие качели, где организующее и упорядочивающее начало борется с анархиствующим. Организующее начало представлялось государством, анархиствующее — негосударственными формами. Помогает тому или другому началу общественное сознание; оно периодически ослабляет одно начало в угоду другому, и качели набирают размах, соответствующий российским просторам.

Стоило государству потянуть качели в свою сторону, как общественное мнение тут же становилось на сторону противоположного начала, вспоминало о человеческих ценностях, всячески уничижало методы государственного управления обществом и в конце концов добивалось своего. Сила государства убывала, качели возвращались в состояние равновесия, но тут другая сила вытягивала их в обратную сторону и начинались события, страшнее которых не придумаешь… Тогда снова вмешивалось общественное сознание, вспоминало о государстве, призывало государство вмешаться, навести порядок, так как «причиняется ущерб человеческим ценностям». В этот период, если и говорили в обществе о том, что государство — зло, то всегда упоминали, что это зло необходимое, обеспечивающее стабильность, безопасность и дающее надежду на будущее. С этого момента начинался крен в другую сторону, и так без конца…