Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 21
Начеку
Этот потрясший меня поступок не произвел большого впечатления на Рультабийля. Мы снова сидели у него в комнате; даже не упомянув о подсмотренной нами сцене, он принялся давать мне наставления на ночь. Сначала мы пообедаем. После обеда я войду в темную комнатку и буду ждать сколько надо, пока чего-нибудь не увижу.
– Если вы заметите что-нибудь первый, – объяснял мне мой друг, – дайте мне знать. Если этот человек войдет в главный коридор не из бокового коридора, вы увидите это раньше меня, так как вам виден весь главный коридор, а мне – только боковой. Чтобы меня предупредить, вам нужно лишь распустить завязку портьеры на окне, которое находится рядом с темной комнатой. Портьера упадет, закроет окно, и, если смотреть снаружи, на месте светлого прямоугольника появится темный, так как коридор хорошо освещен. Чтобы опустить портьеру, вам нужно лишь высунуть руку из комнатки. Я же, глядя через окно бокового коридора на окна главного, сразу замечу, когда одно из них станет темным, и буду знать, что это означает.
– И что тогда?
– Тогда вы увидите, как я выхожу из-за угла.
– И что я должен буду делать?
– Идти в мою сторону за этим человеком. Я же тем временем окажусь рядом с ним и увижу, попадает ли его лицо в круг…
– Который вы мысленно очертили, – с улыбкой закончил я.
– Чему вы улыбаетесь? Зря. Впрочем, потешьтесь еще немного – очень скоро у вас уже не будет для этого повода.
– А если он ускользнет?
– Тем лучше, – равнодушно отозвался Рультабийль. – Я вовсе не стремлюсь его схватить. Он сможет ускользнуть, сбежав по лестнице в вестибюль, а вы даже не успеете добежать до площадки, поскольку будете в самом конце коридора. Я дам ему уйти после того, как увижу его лицо. Увидеть его лицо – вот все, что мне нужно. Меня устроит, если для мадемуазель Стейнджерсон он будет мертв, даже оставаясь в живых. Если я схвачу его, мадемуазель Стейнджерсон и Робер Дарзак, возможно, никогда мне этого не простят. А я их весьма уважаю: они достойные люди. Я видел, как мадемуазель Стейнджерсон наливает снотворное в стакан своему отцу, чтобы он этой ночью не проснулся во время ее разговора с убийцей; поэтому, сами понимаете, она будет мне не очень-то признательна, если я приведу к ее отцу человека из Желтой комнаты и таинственного коридора со связанными руками, который к тому же будет готов говорить! Нам, вероятно, очень повезло, что ему удалось исчезнуть словно по волшебству из таинственного коридора. Я понял это в ту же ночь, увидев, как просветлело лицо мадемуазель Стейнджерсон, когда она узнала, что он скрылся. И еще я понял, что для того, чтобы спасти эту несчастную, нужно не поймать этого человека, а каким-то образом заставить его замолчать. Но убить – это вам не шутки! Да и не мое это дело – если, конечно, он меня не вынудит. С другой стороны, заставить его замолчать, если она мне не доверится… Для этого нужно прежде все отгадать – с начала и до конца. К счастью, друг мой, я отгадал, то есть, скорее, додумался, и сегодня вечером ничего не хочу от этого человека, кроме как увидеть его лицо, которое должно войти…
– В круг…
– Вот именно. А лицо его меня не удивит.
– Но я понял, что вы видели его лицо, когда ворвались в спальню?
– Плохо. Свеча стояла на полу, а потом, эта борода…
– А что, сегодня вечером ее не будет?
– Уверен, что будет. Но в коридоре светло, к тому же теперь я знаю или, по крайней мере, знает мой мозг, а значит, глаза увидят.
– Но зачем нам оружие, если речь идет только о том, чтобы его увидеть и дать ему уйти?
– Затем, друг мой, что, если человек из Желтой комнаты и таинственного коридора знает то, что знаю я, он может пойти на все. Тогда нам придется защищаться.
– А вы уверены, что сегодня вечером он появится?
– Так же уверен, как в том, что вы здесь. Сегодня в половине одиннадцатого утра мадемуазель Стейнджерсон весьма ловко устроила так, что вечером ее сиделок не будет: под благовидным предлогом дала им свободные сутки; на время их отсутствия она пожелала, чтобы у нее дежурил ее дорогой отец, который ляжет в будуаре, – он с радостью согласился исполнять эти новые обязанности. Такое совпадение – отъезд Дарзака (особенно после того, что он сказал) и необычные приготовления мадемуазель Стейнджерсон – места для сомнений не оставляет. Мадемуазель Стейнджерсон подготовила приход убийцы, чего так опасался Дарзак.
– Невероятно!
– Не спорю.
– А ее поступок, который мы подсмотрели, это чтобы усыпить отца?
– Да.
– В общем, сегодня мы будем действовать вдвоем?
– Вчетвером: привратник с женой будут на всякий случай наготове. Надеюсь, они нам не понадобятся – вначале. Но привратник может пригодиться потом, в случае убийства.
– Вы полагаете, что произойдет убийство?
– Если преступник захочет – да.
– Почему бы не предупредить папашу Жака? Сегодня вы не собираетесь прибегнуть к его услугам?
– Нет, – резко ответил Рультабийль.
Я помолчал, потом, желая добраться до самых сокровенных мыслей Рультабийля, вдруг спросил:
– А стоит ли предупредить Артура Ранса? Он может оказаться весьма полезен.
– Вот как! – со злостью ответил юный репортер. – Вам хочется посвятить в секреты мадемуазель Стейнджерсон всех на свете? Пойдемте обедать. Пора. Сегодня мы обедаем у Фредерика Ларсана, если, конечно, он все еще не гоняется за Робером Дарзаком. Он ведь не отпускает его ни на шаг. Впрочем, если даже его нет сейчас, то уж к ночи появится наверняка. Вот кого мне хочется оставить в дураках!
Тут мы услышали в соседней комнате шум.
– Должно быть, он, – сказал Рультабийль.
– Забыл у вас спросить: в его присутствии о планах на вечер ни слова, да? – спросил я.
– Разумеется: мы действуем одни, на свой страх и риск.
И вот мы обедаем у Фредерика Ларсана. Он был у себя, сказал, что только что вернулся, и пригласил за стол. Настроение за обедом у всех было прекрасное: я сразу же понял, что это следует отнести на счет уверенности и Рультабийля, и Ларсана в собственной правоте. Рультабийль сообщил Большому Фреду, что я приехал по собственной инициативе и что он задержал меня, чтобы я помог ему доделать большой материал, который он сегодня же вечером должен передать в «Эпок». По его словам выходило, что я уеду сегодня одиннадцатичасовым поездом и заберу с собой его статью, в которой он прослеживает основные события, происшедшие в Гландье. Ларсан улыбался этим словам, как человек, которого не проведешь, но который из вежливости никак не комментирует вещи, его не касающиеся. Необычайно осторожно выбирая слова и даже интонации, Ларсан с Рультабийлем завели беседу о появлении в замке Артура Ранса, о его прошлом в Америке, которое им хотелось бы знать лучше, в особенности все, что касается его отношений со Стейнджерсонами. В один из моментов разговора Ларсан словно почувствовал какую-то боль и с усилием проговорил:
– Мне кажется, господин Рультабийль, что в Гландье нам осталось сделать немного и долго мы здесь не проживем.
– Я такого же мнения, господин Фред.
– Стало быть, вы полагаете, друг мой, что дело закончено?
– Да, думаю, закончено, и выяснять нам больше нечего, – ответил Рультабийль.
– Вы знаете виновного? – поинтересовался Ларсан.
– А вы?
– Знаю.
– Я тоже, – признался Рультабийль.
– Интересно, это один и тот же человек?
– Не думаю, если вы, конечно, не изменили своего мнения, – произнес юный репортер и с нажимом добавил: – Господин Дарзак – честный человек.
– Вы в этом уверены? – спросил Ларсан. – Я вот уверен в противном. Значит, бой?
– Да, бой. И победа будет за мною, господин Ларсан.
– Молодости свойственно не сомневаться ни в чем, – заключил Большой Фред, с улыбкой пожимая противнику руку.
– Ни в чем! – словно эхо повторил Рультабийль.
Ларсан поднялся, чтобы распрощаться с нами, но вдруг схватился руками за грудь и покачнулся. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на Рультабийля. Знаменитый сыщик был необычайно бледен.
– Что же это такое? – простонал он. – Неужели я отравился?
Он растерянно взглянул на нас. Мы принялись его расспрашивать, тщетно – опустившись в кресло, он молчал. Мы не могли вытянуть из него ни слова. Волнуясь и за Ларсана, и за самих себя, потому что ели то же, что он, мы принялись хлопотать вокруг него. Боли Ларсан, похоже, больше не ощущал, но голова его тяжело склонилась к плечу, веки сомкнулись. Рультабийль наклонился и стал слушать сердце. Когда мой друг выпрямился, его лицо
