Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции - Борис Прянишников

После этого он познакомил с делом А. А. Якушева, достигнутыми его поездкой в Ревель результатами, перепиской между ним и г-ном X. и г-на Г. В это же время я узнал, что из Ревеля прибыл в миссию для ведения разведки бывший русский офицер, Роман Бирк, через которого Кияковский и Сосновский поддерживают связь с Ревелем. Ведение переписки с г-ном X. и г-ном Г. значительно облегчало то обстоятельство, что ГПУ регулярно получало копии писем, отправляемых ими в Берлин ВМС-у. К Роману Бирку в миссию я ходил всегда с Кияковским. За бутылками водки Р. Бирк оказался весьма слабым на язык и говорил очень много лишнего, не только про свою разведывательную работу, но и про руководящий состав штаба… Все это впоследствии было весьма ловко использовано Кияковским при вербовке Бирка в секретные сотрудники.

Через Бирка связь со штабом налаживалась, ширились знакомства и в заграничной миссии, но монархическую линию успешно я развивать не мог, потому что не только не был знаком с основными положениями монархической идеологии, но и весьма слабо представлял ту среду, которая возглавляла это движение за рубежом. Беспомощность моего положения сознавал и Кияковский. Стали искать других сотрудников. Его выбор остановился на бывшем артиллерийском полковнике Флейшере, участнике военной организации Национального Центра. Осужденный по этому делу к расстрелу, он был отведен в подвал и по списку подлежал расстрелу в последнюю очередь…

Полоса расстрелов прошла, и высшая мера наказания была ему заменена 10-летним заключением… В полувменяемом состоянии Флейшер был отправлен в концентрационный лагерь, откуда под условием поступления в красную армию через Троцкого вытащила его жена, артистка Оболенская.

В 1922 году, когда меня с Флейшером познакомил Кияковский, он тоже не был совершенно вменяем. В его мозгу время от времени всплывали картины расстрелов… Для руководства нашей легендой он не годился…

Тем временем переписка с г-ном X. и г-ном Г. продолжалась. Мы сообщили, что по инициативе группы Колесникова, собрался съезд подпольных организаций монархического толка, который выделил центральный орган и избрал главу организации. Требовалось сообщить за границу „вынесенные съездом“ постановления по вопросам программы и тактики. Но эта задача оказалась для нас явно не по плечу. Тогда вспомнили про А. А. Якушева. Дело его уже давно было следствием закончено, и ему грозил расстрел. После непродолжительных переговоров между ним и Кияковским А А. изъявил согласие на поступление в секретные сотрудники КРО для работы против иностранных штабов и эмиграции… Человек весьма темпераментный, он всю свою ненависть с г-на X. — виновника его злоключений — перенес на эмиграцию вообще. Ненависть к последней у Якушева была столь острой, что в соединении с широкими знакомствами в прежних сферах делала из него ценного сотрудника…

…Обладая недурным пером, крупными познаниями в вопросах монархической идеологии и в вопросах династических, он почти в один присест набросал основы программы и тактики данной легенды. Директива ГПУ была короткая: отрицать террор и ориентироваться на В Кн. Н. Н. и ВМС. Остальное в программе и тактике должно было соответствовать советской действительности. Программой и тактикой под „Монархическое Объединение Центральной России“ был подведен прочный базис… Поездкой Александра Александровича в Берлин и проведением через ВМС, тогдашний центр зарубежного национального движения, основных положений программы и тактики М.О.Ц.Р. последний приобрел для ГПУ настолько крупное значение, что по ГПУ стал именоваться „центральной разработкой ОГПУ“. В Берлине М.О.Ц.Р. было присвоено конспиративное название Трест…

…Подписание А. А. Якушевым договора о сотрудничестве со 2-м отделом польского генерального штаба окончательно вывело Трест на широкую дорогу и дало ему возможность войти в соприкосновение с В.К. H.H.

Крупное значение имела поездка евразийца Арапова, который воочию убедился в существовании Треста. Правда, его приезд вышел немного неожиданным, почему людей для организации широкого с ним совещания пришлось брать с бору да с сосенки: например, представителя духовенства играл „отец Александр“, фактически не бывший священником, секретарь Обновленческого Священного Синода Новиков; представителя рабочих помощник нач. КРО Вл. Андр. Стырне, под фамилией Козлов; представителя интеллигенции член масонской ложи Розенкрейцеров, инженер из Резинотреста… Но Арапова околпачили, и живой свидетель действительного существования Треста впоследствии свидетельствовал это сомневающимся зарубежникам.

В дальнейшем Тресту только оставалось сохранять достигнутое положение и быть мощным дезинформационным орудием для целей штаба РККА…

… Трест свое назначение выполнил блестяще и к настоящему моменту его реноме настолько высоко, что мои выступления с неопровержимыми данными в руках не в состоянии поколебать веру в него целого ряда иностранных штабов и, выйди я в другую страну[21], я бы сейчас сидел в тюрьме, а процветание Треста продолжалось бы по-прежнему».

Важнейшие свои сообщения Опперпут передал в самые «надежные руки» — генералу Кутепову, поспешившему в Гельсингфорс после появления здесь Опперпута и Марии Захарченко. Смятение, вызванное его разоблачениями, было неописуемым. В Гельсингфорсе Опперпута допросили в финском генеральном штабе. Сюда же прибыли из Варшавы представители польского генерального штаба полковник Боцянский и начальник русской секции 2-го отдела штаба майор Таликовский. Из бесед с Опперпутом, уже известным в Варшаве по провокации в организации Б. Савинкова, поляки убедились в горькой и жестокой правде.

Если были как-то понятны наивность и доверчивость русских эмигрантов, то насколько опрометчивым и неосторожным было доверие разведок ряда стран к липовым сведениям «Треста». Впрочем, после гибели С. Рейли возникли подозрения у британской разведки в Прибалтике. Особое бюро польского генерального штаба, занимавшееся изучением так легко получаемых разведывательных данных, сличило их со сведениями из других источников и установило сомнительность благотворной эволюции нэповской России, о которой вещал «Трест». Не всегда внушало доверие поведение «трестовиков», соприкасавшихся с пограничной польской разведкой. Военный атташе Польши в Ревеле капитан Дриммер обнаружил поразительную беспечность в работе «Треста» при просмотре почты этой провокационной организации. В 1926 г. военный министр Польши маршал Пилсудский приказал начальнику польской разведки затребовать от «Треста» сведения о советском мобилизационном плане. Якушев неохотно согласился добыть план за 10 тысяч долларов. Через несколько месяцев Якушев представил такой план. Ознакомившись с ним, Пилсудский признал его подделкой. А особое бюро нашло, что сведения о пропускной способности железных дорог на западе СССР были ложными.

Тем не менее польский штаб продолжал сотрудничать с «Трестом». Конечно, «Трест» мог существовать и дальше. Но с точки зрения большевиков, он действительно перезрел. 1927 год был последним в эпохе нэпа. СССР вступал в период «строительства социализма в одной стране», и в новой социальной структуре места «Тресту» не было. С другой стороны, ОГПУ понимало, что нельзя бесконечно заниматься дезинформацией иностранных штабов и морочить голову эмиграции. При всей ловкости ОГПУ, провал и разоблачение «Треста» были возможными.

Устами Опперпута ОГПУ разоблачило свои «трестовские» деяния и тем нанесло противникам коммунизма потрясающий психологический удар. Тем временем, под шумок работы «Треста», ОГПУ и Разведупр опутали Запад и эмиграцию незримой паутиной своих многочисленных тайных агентур.

После разоблачений

Врангель оказался прав. В письме к своему личному другу, блестящему кавалерийскому начальнику, генералу И. Г. Барбовичу Врангель писал 9 июня 1927 года:

«…Разгром ряда организаций в России и появившиеся на страницах зарубежной русской печати разоблачения известного провокатора Опперпута-Стауница-Касаткина вскрывают в полной мере весь крах трехлетней работы А. П. Кутепова. То, о чем я неоднократно говорил и Великому Князю, и самому Александру Павловичу, оказалось, к сожалению, правдой. А. П. попал всецело в руки советских Азефов, явившись невольным пособником излавливания именем Великого Князя внутри России врагов советской власти».

Еще резче писал Врангель Барбовичу 21 июня 1927 года: