Поляне(Роман-легенда) - Хотимский Борис Исаакович

— Благодарствую, — ответил Кий проницательному собеседнику. — Нам водохранилища и цистерны ни к чему. Рядом — неиссякаемый Днепр, не соленое море — пресной воды хоть отбавляй… Но у нас на Горах немало пещер. Чем можно укрепить их, чтобы не обваливались? Ежели можно бревнами, то леса у нас хватит. А вот камнем…

— Наши цистерны все из камня и кирпича, — сказал Безбородый. — Сейчас мы как раз приближаемся к цистерне Филоксена. Ее называют цистерной тысячи колонн. Князь увидит ее.

— В ней тысяча колонн?! — Кий не сумел скрыть изумления.

— Нет, это гипербола.

Кий не понял.

— Ну, преувеличение, — терпеливо пояснил Безбородый. — На самом же деле своды цистерны Филоксена держатся на двухстах двадцати четырех каменных колоннах. Но она — не самая большая…

Поздно вечером, только что воротившись с прогулки по уставленной множеством ярких светильников Месе и собравшись в отведенных князю покоях, поляне толковали об увиденном и услышанном. Говорили о том, что над освещенной огнями головной дорогой Царьгорода ночное небо светлее, а звезды тусклее, нежели над Горами либо в степи. И еще о всяком разном.

Кия же особенно интересовал Безбородый. И Горазд рассказал все, что удалось о нем выведать.

— При дворе этого воеводу вельми ценят. Особливо благоволит к нему Императрица, а Император не опасается, потому что безбородые на жен не глядят. С кем я ни толковал, все говорят, что Безбородый зело разумен. Говорят, что у него не голова, а сенат…

— В таком разе, — засмеялся Хорив, — ромеям и сенаторы ни к чему, достаточно одного Безбородого.

— А Император, как я уразумел, — продолжал серьезным голосом Горазд, — на сенаторов не оглядывается. Они здесь больше так, для видимости. Вроде нашей сходки теперешней…

— Ты про Безбородого рассказывай, — напомнил Кий, словно бы не замечая старания боярского угодить князю насмешкою над сходкой.

Тот провел ладонью по своей долгой бороде, как бы вспоминая, и заговорил далее:

— Ну сам он из Армении, где горы много выше наших, а одна — двуглавая — все лето под снегом. В его роду было немало славных воевод. Сто лет назад один из них изрядно поколотил персов. А этому с персами не посчастливилось: еще отроком взяли они его в полон и покалечили — с той поры ни усы, ни борода у бедолаги не растут. А ромеи отбили и привезли к себе в Царьгород. Здесь императрица выкупила его за семьдесят номисм и оставила при своих же покоях — для разных услуг. Там у нее одни безбородые прислуживают. Этот же проявил столь великое старание и разумение, что был представлен ею самому Императору. Тот убедился, что молодец — не дурень, и взял к себе во дворец на службу. Безбородый и там оказался на диво смышленым…

— Оно и видно, — снова вставил Хорив. Мал, да удал.

— Именно, что ко всему и удал, — подтвердил Горазд. — Что ни приказывал ему Император, куда ни посылал — повсюду управлялся. И в ратном деле, и в любом ином. Вот и достиг. Только с Первым Полководцем не ладит, говорят.

— Это понять можно, — сказал Кий со вздохом. — Два коренника в одной упряжке всегда грызутся. Жаль, не застали мы Первого Полководца, поглядеть хотелось.

— Он все с готами воюет. Давно уже.

— Что-то не сладит никак.

— Да, увяз там, — равнодушно подтвердил Горазд и, к слову, добавил: — Восемь лет назад послал Император ему на подмогу Безбородого и с ним семь тысяч войска. Вот тогда-то оба впервой повстречались и с первой же встречи не поладили. Пришлось Императору отозвать Безбородого обратно сюда, в Царьгород. После отзывал Первого Полководца, а посылал того. Так и сменяют один другого, только бы вместе не быть. Теперь, слыхал я такой разговор, собирается Император сызнова послать Безбородого туда и передать ему все войско. А то никак с готами не совладают…

— И со славинами тоже никак, — задумчиво произнес Кий. — Га? Вот где я понадобился… А ведомо ли, что сами солдаты говорят про Безбородого?

— Я толковал с одним гвардейцем, — ответил Горазд. — Подарил ему свой ножик с рукоятью из рыбьей кости. Тот и клюнул на такого живца. Он хаживал с Безбородым на готов. Говорит, страшатся его в войске, чуть бровью только двинет — и повторять не требуется. Никому спуску не дает, ни гвардейцам, ни даже федератам…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Так и надо! — одобрительно заметил князь. — Со стадом бестолковым много не навоюешь. Без строгости войско — не войско.

— А добычей делится щедро, — продолжал Горазд. — И себя не обижает. Видали, сколько золота на нем? И еще, говорил тот гвардеец, верят в него все. Что ни затеет, все так и свершается. В бою не били его ни разу.

— Надо же! — воскликнул Хорив. — А с виду птаха малая. И борода не растет…

— Не в бороде разум, — изрек назидательно Кий и тут же весело подмигнул боярину: — Верно, Горазд? Га?

Тот не ответил, надулся.

— Не серчай! — Кий взглянул ласково. — То я так сказал, для веселья… У тебя борода хотя и велика, да разум тоже не мал. А с Безбородым велю всем держать ухо востро. И думай каждый, что перенять у него. У него и у прочих ромеев. Кто надумает — тотчас мне и говори.

— А я уже надумал, — заявил Хорий. — У ромеев кольчуги толсты, копьем не пробьешь. Нам бы такие.

— Знаю я эти кольчуги, — возразил Кий. — Тяжелы. Нам бы полегче надобно. А железо само — попрочнее. На Подоле мастера найдутся, изготовят лучше прежних.

— Скорей бы обратно к Горам! — не выдержал один из гридней.

— В Днепре бы искупаться, — отозвался негромко другой. — Благодать!..

— Сперва в Истре искупаемся, — сурово и загадочно молвил князь. — И не единожды.

22. Грек Филоктимон

— Анты… говорить мало… греки… говорить много…

— Скажи ему, — обратился Воислав к дружиннику-пересказчику. — Пускай говорит по-своему, по-гречески. А ты пересказывай.

— Меня зовут Филоктимон, — начал грек. — Я христианин. И отец мой был христианином. Мой отец был колоном… Что это значит? Это значит, что сначала он был рабом, но затем господину стало невыгодно содержать столько рабов и надсмотрщиков. Отцу разрешили жениться и дали земельный участок в полтора гектара. Там же стояла хижина, где я и родился. Помню несколько глиняных сосудов, освещенных светильником. Да ворох соломы, на которой все мы спали… Теперь отец сам вел хозяйство, но почти весь урожай отдавал господину. Потому что земля, семена, плуг и волы все равно были господские. И уйти куда-либо со своего участка отец не мог, его бы поймали, избили и в цепях возвратили обратно. Только теперь никто не имел права продать или купить нас. Потому что мы были уже не рабы, а колоны. Вот в чем разница… И все же нам удалось убежать в другую провинцию. Там мы жили в общине. Поначалу было не так уж плохо, жили и работали дружно, выручали друг друга, все вместе защищались от сборщиков податей. Если бы только для имперской казны, а то львиную долю сборщики клали в свой карман. Одного такого обнаглевшего чиновника даже побили камнями. Но вместо побитого прибыл другой, под охраной сотни федератов… В конце концов наша община разорилась, отец бросил свою землю, и мы всей семьей прибыли в Константинополь. Сперва ютились где придется, отец брался за любую работу. Любую! Понимаете? Затем не один год он воевал под знаменами Первого Полководца. Накопив в походах немного золота и серебра, отец купил маленький домик в Хризополисе — это предместье по ту сторону Боспора — и занялся гончарным делом. Изготовлял простую глиняную посуду для бедняков, сам же и продавал ее. Недорого, конечно. Ибо так поступать учил нас Иисус Христос. А отец очень верил в Христа и его учение. Но был монофизитом. Он считал, что Иисус никогда не был и не мог быть земным человеком. Он не понимал, не мог понять, как это можно быть и смертным человеком и бессмертным богом одновременно. Подобно всем монофизитам, отец был убежден, что Божий Сын мог быть только богом и никем иным. Потому мы и пострадали…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— За то, что верили в своего бога? Как же так?

— А вот так. Император не допускал иных суждений, кроме своих собственных, никому не прощал какого бы то ни было инакомыслия. И особенно придирался к нам, монофизитам, хотя наша добрая Императрица сочувствовала незаслуженным страданиям монофизитов, старалась помогать им и часто заступалась за них перед своим великим супругом. Но не всегда ее заступничество помогало, и в том нельзя ее винить. Ведь как ни говори, а один Император был ей, понятно, дороже всех монофизитов, вместе взятых… Дайте пить, во рту сохнет…