Дом проблем - Канта Ибрагимов

Недовольство все росло, и эта проблема уже обсуждалась на уровне родителей супруги. Их, конечно, беспокоит музыкальная карьера дочери. Словом, они предложили молодым снять на время другое жилье. А когда Ваха отказался, у него и денег таких нет, то посоветовали хотя бы Баппе поменять работу, дабы не беспокоила в «медовый» месяц, тем более что эта работа не красит их сватовство.

Такая откровенность Ваху расстроила и даже разозлила. Он вспомнил ленинское определение — «вшивая русская интеллигенция» и добавил — «чеченская — еще хуже». И только теперь он осознал, что он действительно пролетарий, которому нечего терять!.. И как так можно — стыдиться честной, общественно полезной работы?! И если сваты вслух гнушаются трудом матери, то меж собой они наверняка недовольны и им, по крайней мере жена ему уже делала пару раз упреки:

— Неужели ты не можешь чем иным, как другие, заняться? А вроде образован, в таком доме живешь, здесь столько можно завести нужных знакомств.

«Знакомства» с «образцовыми» жильцами у него есть, именно поэтому он их избегает. А вот насчет занятия — в семье появился еще один «рот», да не простой — музыкальноизысканный. И дабы его прокормить, Ваха из кожи вон лезет. Весь день в типографии, а вечером и по выходным, в те счастливые часы, когда он наслаждался футболом, теперь он в частном секторе подрабатывает сварщиком; работает, как он привык, до упора, так что надышится этой гарью, что курить не может, а по ночам от сварки искры в глазах, с зарей помощь матери и вновь типография.

Думая, что такой и должна быть семейная жизнь, он стал взрослым и кормильцем, он уже почти похоронил мечту — футбол! И лишь одно осталось, хоть по телевизору ночью посмотреть интересный матч. Но и это нельзя, жена днем не успела — слушателей нет, так хоть вечером Ваха вновь оценит ее талант.

— Нет, лучше футбол, — с пролетарской искренностью выдал Мастаев.

— Что значит «лучше футбол»? — возмутилась жена. — Тебе перестала нравиться хорошая музыка?

— Если хорошая, то такая, — Ваха поставил одну из пластинок Марии.

— Ах, вот в чем дело?! Мне рассказывали. Значит, ты еще «сохнешь» по Дибировой? — была противная сцена ревности, после которой супруга ушла к родителям.

Переживал ли Ваха? Конечно, переживал. И если бы он мог нормально, без пролетарской предвзятости общаться со сватами, то он пошел бы к ним. Вместо него на этот шаг пошла Баппа. Мать вернулась со снохой и с предложением к сыну.

— Может, вы на время где угол снимете?

— Мы тебе мешаем?

— Мне?.. Нет.

— Ну и слава Богу. А остальное — мелкобуржуазный каприз.

— Что? — удивилась Баппа.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Ваха! — как всегда задорный голос Деревяко. — А я опять здесь. Над тобой. Что? У вас тут здорово — революционная ситуация: верхи править не могут; низы по-прежнему жить не хотят. А я как раз пишу кандидатскую об этом. К тому же меня кое-кто настойчиво пригласил. А ты поднимись, приглашаю, у меня день рождения.

Это был субботний день, Ваха прибежал домой пообедать и уже торопился к своей сварке, как опять звонок:

— Мастаев, — давненько он не видел и не слышал Кныша. — Ты, давай, поднимись в спецномер, гости у нас… и дело есть.

По столу, а главное, по лицам было видно, что Кныш и Деревяко уже давно отмечают:

— Мастаев! — от хмелья Кныш говорит громко. — Ругать тебя надо ругательски! Что творится кругом — грядет революция, а ты? Нет чтобы быть в первых рядах пролетариата — бедноты, а ты-то за одной музыкантшей увивался, ладно, она-то хоть красивая была.

— Кто? Мария? — встряла в разговор Деревяко.

— Ты молчи, когда старый член партии говорит! — урезонил ее Кныш и вновь указующе Мастаеву: — А теперь женился, — прости, ни мордой, ни телом, а бренчать начнет — жить не хочется. Кстати, слышал, она ушла, твоя мать вернула.

Мастаев молчал.

— Ну, тебе, как говорится, виднее, — Кныш, слегка покачиваясь, обнял Ваху. — Люблю я тебя, дурака, люблю. Давай выпьем за нас, за грядущие дела. Мы восстановим пролетарский порядок и советскую власть! — он еще что-то хотел сказать, как вдруг появился Руслан Дибиров с огромным букетом.

— О, мой милый Русланчик, как я соскучилась, — Галина Деревяко бросилась на шею смущенному Дибирову, поцеловала его в щечку.

После этого разговор явно не клеился. Кныш сказал, что пойдет помыть руки; как выяснилось, он тихо, по-английски, удалился. Позже, правда, попрощавшись, ушел и Ваха. А в чуланчике, подбоченясь, с перекошенным от злобы лицом жена:

— Вот так ты соскучился!? Я только вернулась, а он к этой шлюхе, видать, не впервой.

— Там и Руслан Дибиров был, — пытался оправдаться Ваха, эта фамилия — словно масло в огонь, долгий монолог жены и как итог — ультиматум: — Либо мы сейчас же переезжаем, моя мама подыскала нам жилье, либо я ухожу совсем.

Из кухни появилась Баппа. Не особо ретиво, да она хотела как-то утихомирить молодых, но Ваха решительно распахнул дверь:

— Л-л-либо забудешь навсегда этот тон, либо проваливай, но обратной дороги не будет!

Словно только этого ждала, молодая жена, пуще прежнего негодуя, выскочила из чуланчика. Ваха захлопнул дверь и еще стоял у выхода, пытаясь прийти в себя, как тихо постучали. Нет, он не может ее не впустить — все-таки жена. А это почтальон. Письмо.

21.08.1991. «Мастаеву В. Г. Ругаю Вас ругательски. Вы напрочь потеряли всю пролетарскую бдительность. В Москве была попытка путча — ГКЧП — она провалилась. В Грозном митинги протеста власти, провозглашают независимость Чечни, а вы не исполняете свои обязанности журналиста; вместо этого погрязли в музыкально-бытовых проблемах. Всю эту музыку советую положить в гроб. Срочно явиться в Дом политпросвещения — «Общество «Знание».

P.S. Наконец-то ты совершил единственно верный поступок. В хвост и гриву гони от себя всех этих музыкантш и прочих вшивых интеллигентов».

Уже по привычке, как всегда идя в Дом политпросвещения, Мастаев тщательным образом навел туалет, подбирал парадную одежду, как опять стук, почтальон. Письмо.

21.08.1991. «Срочно. Мастаеву! На нашем доме вновь появилась вредительская надпись — «Образцовый дом» проблем». Все налаживается, на носу выборы. Посему «проблем» срочно стереть (поручи матери). И архиважно узнать и наказать того, кто этим художничает.

Ваха уже хотел выйти, как вновь в чуланчик постучали — дед Нажа в дверях:

— Великое событие грядет, — словно на митинге закричал старик. — Весь народ на площади, все за независимость, свободу! А ты сидишь дома.

— Не сижу. Прости, тороплюсь, — Ваха уже приучен, что поручения надо беспрекословно исполнять быстро.

Торопясь, он вскоре дошел до Дома политического просвещения, где он не был очень давно. Территорию вокруг не узнать: всегда цветущие розы завяли, клумбы заросли, мусор, и даже маленький фонтанчик не журчит. А в самом здании и раньше никого не было видно, зато теперь повсюду пыль, грязные окна и даже транспарант «Слава КПСС» перекошен.

Об этом с ходу спросил Мастаев.

— А что, — развел руками Кныш, — Москва прекратила финансирование, денег на агитацию и пропаганду нет, и вообще страна обеднела. Разве ты это не видишь? Революционная ситуация налицо. А ты?

— А-а что я?

— Ты ведь журналист. Должен быть в гуще событий.

— Я не журналист, я — по приказу — инженер, начальник отдела, а на самом деле — рабочий-грузчик, бумагу разгружаю, газеты отгружаю.

— Но-но-но! — Кныш встал. — В том-то и дело, что мы пролетарии и все должны уметь. С этой минуты ты главный редактор газеты «Свобода», а заодно спецкор агентства «Рейтер», вот твое удостоверение, — словно это дорогая вещь, Кныш важно протянул какую-то карточку.

— А газеты «Свобода» ведь нет, — как бы очнулся Ваха.

— Мастаев, ты ведь изучал Ленина: «сделать из невозможного возможное — цель пролетариата». ПСС, том… э-э-э. — задумался Кныш.

— ПСС, том 36, страница 349,  —   спасая шефа, выдал Ваха наугад.

— Умница, — засияло лицо Кныша. — А теперь дела, время не ждет. Быстро в правительство и на митинг — надо подготовить в газету передовую статью… кстати, а первый номер «Свободы» уже готов, если есть желание, можешь посмотреть.

Мастаев взял газету в руки, и, словно опытный журналист, первым делом посмотрел на выходные данные: «Барт, Низам, Нийсо![98] Свобода. Орган ОКЧН.

— А что такое ОКЧН?

— Не знаю, — вновь закуривая, Кныш беззаботно плюхнулся в кресло.

— О, а этот генерал ведь со мной учился, — на первой полосе во весь рост портрет военного.

— А это и есть лидер мятежа. Кстати, там его речь.

— Съезд чеченского народа, — стал вслух читать Мастаев выступление, — протестует еще и еще раз против низкой клеветы, распространяемой партократами-коммунистами против нашей партии, именно, будто мы сепаратисты и уголовники. Мы считаем всех партократов и всех жильцов «Образцового дома» такими же разбойниками, как чиновники из Москвы, а президента СССР таким же коронованным разбойником, как президент РСФСР и первый секретарь обкома ЧИАССР и все прочие партократы». Митрофан Аполлонович, — недоумение в голосе Мастаева, — так это переделанный один из «апрельских тезисов» Ленина.