Последние атаки - Арсений Ворожейкин

— А вот вы где прячетесь! — улыбнулся Воронин, выступая за капонир.

— Ой! Товарищ майор, — по-ивановски окая, раньше всех опомнилась Надя Скребова. — Мы вас и не заметили. — И, сняв с головы венок, надела пилотку и поднялась. Девушки, как положено солдатам, стояли в полной форме, держа в руках только что сплетенные венки. На зардевшихся лицах виноватая застенчивость и ожидание. Они, видимо, приготовились выслушать нотацию.

— Ничего, девчата, — дружелюбно улыбнулся Петр, — отдохните, если со всеми делами управились. А венки — это хорошо. Ведь весна… — И, тряхнув головой, озорно добавил: — Вот доживем до победы — замуж вас отдадим. Всем полком на свадьбу заявимся!

Подошел к самолету Лазарева. Там, переговариваясь между собой, стояло еще несколько летчиков эскадрильи. Лазарев пристально смотрел на восток. Кроме него, никто не уловил там никакого звука. У Сергея после ожогов лица резко обострилось обоняние, осязание и слух. И сейчас его необычно чуткое ухо поймало там подозрительный шум, и он, вглядываясь в небо, воскликнул:

— Немцы!

Теперь все уже видят быстро приближающиеся два самолета. По конфигурации и маневру — «фоккеры». С приглушенными моторами они снижались с большой высоты и на предельно максимальной скорости обходили аэродром с востока, беря курс на запад.

На старте в готовности к немедленному вылету стояла шестерка «яков». Они сами без сигнала могли взлететь на перехват этой пары. Но никто на аэродроме, кроме Лазарева, не слышал так тихо подкравшихся к ним вражеских истребителей. Конечно, теперь их уже не догонишь, по осторожность вражеских самолетов наводила на мысль; не пришли ли они, чтобы оценить обстановку на аэродроме и передать своей ударной группе, может быть, уже находящейся в воздухе, с какого направления лучше всего нанести удар.

Не теряя ни секунды, Воронин кинулся к телефону. И только успел доложить командиру полка о противнике, напомнить, чтобы он немедленно поднял на прикрытие аэродрома дежурных истребителей, как разорвав тишину, раздался выстрел. Голова сразу повернулась на тревожный звук. Над КП, искрясь, взвился в небо зеленый шарик ракеты. Вдогон полетел второй. Это значило — немедленный взлет дежурной эскадрильи. Она стояла на противоположной окраине летного поля. И в это же самое время с юго-востока, со стороны солнца, из нашего тыла, откуда только что прошмыгнули разведчики, послышался нарастающий гул. Вскоре появились четыре фашистских истребителя. От них оторвались бомбы и посыпались на середину летного поля. Сзади четверки «фоккеров», вытянувшись в колонну, неслась основная волна фашистских пикировщиков — Ю-87. Что-либо сделать было уже поздно. Воронин бросился за насыпь капонира. Здесь же укрылись механик Мушкин и три девушки.

От взрыва бомб тяжело ухнула и застонала земля. Все содрогалось и тряслось. За бомбами хлынули волны снарядов и пуль. Огонь свирепствовал на аэродроме. Прижавшись ко дну ямы, Петр посматривает вверх. Один за другим, дыша смертью, проносятся лобастые тела «фоккеров». Недалеко вспыхнул бензозаправщик. Вот-вот взорвется цистерна, и тогда всех, кто укрылся за капониром, наверняка зальет горящим бензином.

А тут новая беда: на высоте метров двести — четыре «фоккера». От каждого отваливаются и рассыпаются по два контейнера с мелкими бомбами, и они, широко разлетевшись по небу, черной тучей несутся вниз. Теперь не уйти, не укрыться. И промаха не будет…

Взрывы, огонь, едкий дым… И тишина. Петр чувствует сильное жжение в правой ноге и что-то теплое в груди. Тяжело, словно во хмелю поднимается на колени. Голова кружится, горло сжимает тошнота.

На юго-востоке — солнце, а на западе, за Тернополем, виднеются уходящие вражеские самолеты. Рядом стоит Мушкин. Он тоже, как и комэск, смотрит на запад. Бензозаправщик пылает вовсю, Воронин слышит, как с треском, словно ломая преграды, буйно дышит пламя. А рядом — три девушки с венками. Лежат неподвижно, и под ними расплываются алые лепестки…

Глаза у девушек какие-то страшно спокойные. Лица чужие, глубокие рваные раны… и тут только доходит до Петра, что это жизнь красными лепестками уходит от них. Девушки! Возможно, они еще живы? Петр наклоняется к Наде Скребовой, но подкашивается правая нога, и он валится на бок. Из-за голенища сапога обильно льется кровь. Мушкин, сняв с себя поясной ремень, туго перетягивает им раненую ногу командира. Кто-то расстегивает его реглан и извлекает крупный осколок от бомбы. Он пробил кожу реглана, гимнастерку и застрял в нательной рубахе.

Воронин растерянно берет осколок в руки. Он в крови. Откуда на нем кровь? Ведь на его груди нет раны? И тут все понял: прежде чем угодить в его грудь, этот кусок стали успел убить одну из этих девчат, что десять минут назад с тихой радостью сплетали венки и мечтали о будущей жизни.

Лазарет батальона аэродромного обслуживания никогда не переживал такого печального и напряженного момента. Деревянный домик из пяти комнат заполнился стоном раненых, беготней, сутолокой. Были спокойны лишь мертвые. Их положили отдельно, чтобы потом, когда все уляжется, с почестями похоронить.

После оказания первой помощи майор Воронин лежит на жесткой койке, укутавшись одеялом. От потери крови и всего пережитого чувствуется слабость. Однако комэск рад, что никакими расспросами и тем более сочувствием никто не тревожит. Лучшее лекарство сейчас — покой.

КОГДА ЗАЖИВАЮТ РАНЫ

После двухмесячного лечения в госпитале майор Воронин поехал в отпуск домой. В Балахну прибыл утром. Полной грудью вздохнул, грустно улыбнулся. Здесь он не был уже тринадцать лет. Этот день он помнит словно наяву. На всю жизнь осталось в памяти двадцать восьмое октября 1931 года. Тогда, чеканя шаг в строю, они, новобранцы, шли от райвоенкомата до вокзала. От избытка чувств — наконец-то они в армии — во всю силу пели:

По долинам и по взгорьямШла дивизия вперед,Чтобы с боя взять Приморье…

И вот через тринадцать лет Петр Воронин снова едет по этой мощенной крупным булыжником дороге. Кругом все старое, но и нечто новое. Здесь он расстался с юностью. Сюда, пройдя крещение огнем и металлом, возвратился бывалым фронтовиком.

Паром через Волгу не работал: не было солярки для движка. Пошел к лодочному перевозу, но единственная лодка только что отчалила, оставив с десяток людей на следующий рейс. Теперь придется ждать не меньше часа. Но неожиданно лодка круто развернулась и снова пристала. Две пожилые женщины с котомками на плечах сошли на берег. Пожилой лодочник, сидевший на корме с рулевым веслом, зычным, но дружелюбным голосом пригласил:

— Прошу, товарищ командир, место найдется. Небось с фронта?

От такой неожиданной любезности Петру стало неловко. Но женщины не дали и слова сказать:

— Не стесняйся, сынок, садись. Нам, старухам, некуда спешить.

В лодке человек пятнадцать: двое ребят лет по двенадцать, остальные — женщины. Перевозчик — широкоплечий, высокий, поджарый старик с густой седой бородой, широкими типичными скулами волгаря и спокойным прищуром русских глаз. Воронин знал его с конца двадцатых годов. Борода была у него тогда еще черной.

— На побывку едешь, домой? — спросил он Воронина, усаживая рядом с собой.

— А отколь будешь-то? — полюбопытствовала пожилая женщина, сидевшая на самодельном сундучке напротив. Она внимательно разглядывала ордена и, пощупав заскорузлыми пальцами Золотую Звезду, спросила:

— Чай, чистое золото-то, не подделка?

Многие заулыбались. Кто-то посоветовал:

— А ты, тетя Ганя, на зуб попробуй.

— Хватит вам, бабы, языком молоть, — безобидно заметил перевозчик. — Давайте лучше спросим товарища майора: будет ли антихрист еще бомбить Балахну и Горький?

Все в ожидании уставились на Воронина.

Вопрос серьезный, и, прежде чем ответить, Петр задумался. Недавно несколько наших фронтов, перейдя в наступление, успешно начали освобождение Белоруссии и Карелии. Очищена от фашистов Ленинградская область и вот-вот начнется освобождение Прибалтики. Это окончательно лишает противника возможности своими бомбардировщиками достать районы Горького, поэтому все взвесив, майор авторитетно заявил:

— Нет, дорогие земляки. Теперь у них руки коротки. Не дотянутся.

Лодка со скрежетом и шипением вползла на песок. Золотистая кайма пологого песчаного берега уходила под густые заросли тальника. Они, точно зеленым валом, отгораживали Волгу от широкой поймы заливных лугов. Песок до того был раскален солнцем, что, идя по нему, трудно было дышать. Тальник сразу ласково обнял прохладой и, освежив, передал цветущим лугам. Они встретили Петра трескотней кузнечиков и пьянящим запахом трав. Здесь дорога, как бы почувствовав просторы, ручейками растекалась по лугам.

Сюда, в эту пойму, вся Петрова деревня выезжала на сенокос. Для них, в ту пору мальчишек, это время было самым чудесным. Вместе со взрослыми сушили сено и сметывали его в стога. От такого доверия и сами быстро взрослели. Правда, приходилось рано вставать, зато красота-то какая!