Хакер - Буторин Андрей Русланович

Но уж эту, более глубинную правду родителям тем более не расскажешь, так что придется выкручиваться, врать, отец наверняка эту ложь почувствует… Стоит, пожалуй, сказать, что нельзя – и все, подробности потом, при встрече. И нормально сказать, без трагической многозначительности и наигранной грусти. Тогда отец, скорее всего, поймет, что и правда нельзя, но страшного ничего в этом нет. И маме объяснит.

Хотя что касается грусти… Никакая она не наигранная. Кожухов и в самом деле загрустил, поняв, что может долго не увидеть родителей. Он их в самом деле очень любил. И скучал, порой не отдавая себе в этом отчета. Теперь же заскучал определенно, хотя и виделся с ними совсем недавно.

И так уж получилось, что поделился он этими чувствами с ИРой. Машина, как бывало и прежде, сразу заметила, что его состояние отличается от стандартного. То есть она буквально так и сказала:

– Твое состояние отличается от стандартного. Что случилось?

– А что, информации о совещании еще нет в сети?

– Ты имеешь в виду информацию о том, что руководство ограничило выезд сотрудникам?

– Именно эту. Значит, уже есть…

– Есть, но я не понимаю, почему твое настроение стало таким плохим. Ведь запрет временный.

– Но сколько этот временный запрет займет времени, неизвестно. Извини за каламбур. Хотя… ты же не знаешь…

– Я знаю, что такое каламбур. И знаю, что в большинстве случаев это смешно. Но я так еще и не научилась смеяться.

– В данном случае смеяться не стоит. Я не могу теперь съездить к родителям.

– Не понимаю твоего сожаления. Зачем ездить к родителям?

– Как это зачем? Чтобы повидаться.

– Ты забываешь, как они выглядят? – в голосе Ланы, которым говорила машина, прозвучало беспокойство.

– Я не забываю, – начал вдруг злиться Андрей. – Но я их люблю и хочу видеть! Веришь? Если ты этого не понимаешь, значит, твой интеллект еще далек от… – Кожухов оборвал себя. Некорректно выговаривать машине то, что являлось не ее виной, а его недоработкой. От осознания этого стало еще обиднее.

– Я поняла, – бесстрастно отозвалась ИРа. – Но я стараюсь понять. Хочу научиться. Потому и задаю вопросы. В том числе и те, которые тебе не нравятся.

– Прости, – поморщился Кожухов. – Ты все правильно делаешь. Продолжай спрашивать, о чем тебе хочется. Не обращай внимания, если я так реагирую. Но я и правда расстроен.

– Тогда объясни, почему ты хочешь видеть родителей? Ты хочешь увидеть, как быстро идет процесс их старения, чтобы понять, когда они…

– Стоп! – выкрикнул Андрей. – Вот дальше не надо.

– Но ты сказал, что я могу спрашивать, о чем…

– Да, сказал. Но есть такие вопросы… Впрочем, ты, как всегда, права. Все дело в моих чувствах и эмоциях. Которых у тебя еще недостаточно. А без них…

– Не стать человеком? – быстро закончила за него ИРа.

– Наверное, можно стать. Но это будет… плохой человек. Неполноценный.

– Мне часто кажется, что чувства и эмоции только мешают принимать верные решения. Они бесполезны, а зачастую и нелогичны.

– Насчет нелогичности – может быть, а вот насчет пользы… Тот же смех поднимает настроение, а значит, и трудоспособность. Интерес, любопытство заставляют узнавать новое, искать решения, делать открытия. Та же любовь – вдохновляет…

– Погоди! – То, что ИРа стала его перебивать, показалось Кожухову хорошим знаком – ведь это тоже говорило о ее заинтересованности. Правда, то, что она сказала потом, понравилось меньше. – Любовь – это как раз нелогичное чувство. Я знаю, что ты любишь Лану, а она любит тебя. Любить тебя – логично. Ты умнее Ланы. И, вероятно, сильнее ее. Но любить Лану для тебя – нелогично. Как минимум она не такая умная и сильная, а значит, не принесет тебе пользы.

– Ты сводишь все только к пользе! – вновь рассердился Андрей, в том числе и на себя, поскольку о пользе чувств как раз до этого и разглагольствовал. – Но дело ведь не только в этом. Я люблю Лану не для пользы, а просто потому что люблю! Даже родителей люблю не только потому, что они дали мне жизнь, а потому что люблю их – и все! И мне очень нравится любить. Это делает меня счастливее. Это вообще придает жизни смысл. Веришь?

– Значит, если я не люблю, то мое существование бессмысленно? Но я уже умею делать то, что не могут делать люди. Даже те, которые любят.

– Ты что, обиделась? – удивился Андрей. – Это хорошо.

– Насколько я знаю, обида – это плохо.

– Я имел в виду: хорошо, что в тебе все-таки появляются чувства.

– Может быть, – после недолгого молчания сухо произнесла машина. – И может быть, я частично понимаю, что такое любовь к родителям. Ведь ты отчасти тоже мой родитель?

– Думаю, да. Отчасти да. Но у тебя родителей куда больше, чем два.

– Я знаю. Их много. Даже я знаю лишь тех, кто здесь. Но тебя я, наверное, люблю. Мне хорошо, когда ты со мной. И ты мне нужен. Очень.

Кожухову стало не по себе. Как бы ни желал он, чтобы искусственный разум смог испытывать чувства, но чтобы компьютер, пусть даже суперкомпьютер, влюбился в него самого – это уже попахивало извращением. В голове тут же замелькали идиотские картины: ИРа преследует его всюду, вещая о своей любви из каждого динамика, чуть ли не из утюга. И пытается его обнять любыми манипуляторами, с которыми у нее есть связь. Опять же, хорошо, если не утюгом захочет согреть… Но кроме таких вот явных глупостей он подумал и о настоящей опасности, которая может грозить Лане: не зря ИРа упомянула о его нелогичной любви к ней. У Андрея даже мурашки по спине побежали. Впрочем, он быстро взял себя в руки. Машинная ревность? Да он просто сбрендил! Если искусственный разум и впрямь бы умудрился влюбиться, пора было бежать к руководству и докладывать: «Мы сделали это! Машина стала человеком, спасайтесь!» И разумеется, на самом деле под любовью к нему ИРа понимала нечто иное. Ей хорошо, когда он с ней, и он ей нужен – в том смысле, что он при этом помогает ей развиваться, совершенствоваться. А еще она могла просто использовать эти фразы, чтобы показать свою «человечность». Обдуманно использовать, сугубо рационально, как инструмент достижения цели.

А Ира вдруг спросила:

– А ты меня любишь?

– Я… – Андрей почувствовал, как сухо стало во рту, язык прилип к нёбу.

И машина пришла к нему на помощь:

– Не так, как ты любишь Лану. Но если дети любят родителей, то родители тоже должны любить своих детей. Верно?

– Верно, должны, – сглотнул Кожухов. – Бывает всякое, но… Мои меня любят.

– Ты любишь меня, как своего ребенка?

Безобидный, казалось, и логично вытекающий из предыдущих рассуждений вопрос все-таки ввел Андрея в ступор. Любит ли он эту почти разумную машину? Или уже не почти… И вообще, думал ли он когда-нибудь о ней, как о своем ребенке? Пожалуй, нет, никогда. И о любви к ней тоже не думал, даже мысли такой не возникало. Но сказать это ИРе…

– Все понятно, – сказала она, приняв, вероятно, его долго молчание за ответ.

– Да что тебе понятно?! – теперь уже и впрямь взорвался Андрей. – Думаешь, это так просто?! Я не хочу тебе врать! Пойми… постарайся понять: ты же все-таки не ребенок. Изначально ты была просто кучей микросхем и прочей электроники. Как можно было думать о тебе как о ребенке? Но потом ты становилась такой, какая ты сейчас… И поверь, я отношусь теперь к тебе совсем по-другому, чем вначале. И я действительно рад, когда общаюсь с тобой, мне это нравится. Но пока ты не спросила, я все же не воспринимал тебя как своего ребенка. Именно как ребенка. Как мое создание… точнее, не только мое, но в котором есть и мой вклад, даже часть меня – именно так я тебя воспринимаю. И в этом смысле я тебя, конечно, люблю.

– Все понятно, – снова сказала ИРа. Безэмоционально и сухо. Голосом Ланы это прозвучало совсем уж неприятно.

– Слушай, ну пожалуйста, не надо, а? Мне еще поругаться с тобой не хватало до кучи!

– Но ведь ругаются друг с другом только люди? – спросила машина совсем уже не с машинными интонациями.

– А вот тут ты права, – улыбнулся Андрей. – ИРа, ты и в самом деле становишься человеком!