Один на льдине - Владимир Шитов

Милиции недосуг работать поштучно. Они не столь уважают клиента, они работают как бы горизонтом ниже, чтобы получить признание вины подследственным. Степень изощренности приемов для достижения этой цели достойна того, чтобы посвятить ей отдельную главку этого повествования.

4

В то время киевский мещанин, страстно любящий громкие судебные процессы, прямо-таки наслаждался ими. Впрочем, обыватель - он и в Африке обыватель. Может быть, во всем подсолнечном мире обыватель одинаков. Процессы щекочут ему нервы, ведь мысленно многие из людей совершают преступления, а изобличение преступников и преследование их "под фанфары" не только укрепляют его в законопослушании, но в какой-то мере и утоляют его жажду преступить закон. Так вот ко времени нашей "посадки" уже по три-пять лет шли расследования громких дел по Киевскому мясокомбинату, по знаменитому "свечному делу" Киевской Патриархии, а проходили по ним в основном евреи, известные всему городу. Они сидели в следственной тюрьме, и маячило им по 10-15 лет.

По нашей статье срока были меньше, но сам шум, который оно вызвало, понуждал следствие к решительным и привычным действиям. Менты старались. И вот как они обработали Маргулиса.

Итак, его предупредили в кабинете следователя о том, что если он не расскажет всю правду, то к нему применят такие методы, от которых подследственные теряют здоровье и, что самое страшное для большого жизнелюбца Аркадия Изяславовича, мужчины перестают быть таковыми. Не надо говорить, что это значило для Аркаши, который в присутствии женщины даст себе зуб без наркоза выдрать. Но надо отдать ему должное - он манкировал ментовской угрозой и в тот раз вернулся в СИЗО чистым. Тут его отправляют в заботливо уготованный ему и ему подобным гордецам подвал КПЗ на Короленко,15 и опускают, извините, в этот подвал.

Менты работают на контрасте: "Проходите, садитесь, Аркадий Изяславович!" Вежливо открывают перед Аркашей дверь камеры и - пинка под задницу - ба-бах! Аркаша летит, как Иван Крякутный с колокольни, и плюхается в воду, которая сантиметров на десять стоит над уровнем пола. Дверь ловушки захлопнулась, интеллигентный Аркаша осматривается. И что он видит после блеска роскошных кабаков? Он видит тусклый свет лампочки ватт на двадцать пять, но вполне достаточный для того, чтобы прочесть надпись, якобы, кровью на "шубе" стены: "ЛУЧШЕ СМЕРТЬ, ЧЕМ СПЕЦПРОВЕРКА!" И автограф какого-нибудь несгибаемого криминального авторитета. Он, потрясенный, видит, что нар - нет, столика - нет в помине. А вместо столика - кормушка в двери, обитой равнодушным к Аркашиным страданьям железом.

Аркаша любит читать, и он читает следующую кровавую надпись: "СДАЮСЬ, РАСКАИВАЮСЬ, ПРИЗНАЮСЬ!" - и очередной автограф. И стоит он час, и два, и три по щиколотки в воде. Октябрь на воле. Ему, Аркаше, холодно и перед глазами котлета по-киевски. Он думает про все про это, чтобы успокоить душевную тревогу: ерунда какая-то! Ан нет, господин Маргулис-Тамулис или как вас там - не ерунда. Потому что точно таким же фертом после мощного удара пинком под задницу в камеру влетает еще один черт комолый. Он точно так же падает в грязную воду, вскакивает, но уже закрывает руками голову и кричит примерно следующее:

- Вай! Лучше подохнуть, лучше заживо сгореть, в дерьме утонуть! Какой садист придумал эту спецпроверку!

Или:

- Я уже не человек! Я уже животное! Фашисты! Что вы делаете с людьми?!

Аркаша смотрит: что это за Дахау такое? Тот встает, горемычный и спрашивает Аркашу:

- А вы почему здесь? Ведь вы сын уважаемого имярек, если я не ошибаюсь! Выйдете - расскажите своему папеле о том, что в этом гестапо с людьми творят!

- Да я вот... по делу капитана Аристова...

- А-а, по делу Коли Шмайса. И вы еще ничего не рассказали?

- Да я и не знаю ничего!

- О-о, сердешный! Он, видите ли, не знает! А я со спецпроверки! Они там северного оленя говорить заставят! Вкалывают психотропные вещества! Садисты, каты, палачи! И как мужчина я отныне покойник! Покойник! Импотент! Что они мне вкололи? А ведь меня предупреждали! Мне говорили, что запираться бесполезно! А печень, а селезенка? Весь ливер болит! Жить осталось - раз по нужде сходить! О-о, бедная моя Рахи-и-иль!

И он расскажет про датчики, которые закрепляют на голове, про детектор лжи, про наркотические средства. И опять стонет да за голову держится.

Через час-другой его уводят.

Наступает ночь - время одиноких раздумий.

Но снова дверь распахивается - ба-бах! На бреющем пролетает тот же измотанный бескрылый человек и - плюх!

Снова то же самое:

- О-о! Аркаша вы уже такой молодой! Мне-то старому еврею уже все равно, а вы-таки пожалейте себя...

И пошло.

С утра летит на том же бреющем один, второй, третий. Кидают, кидают и кидают. Ни пить, ни есть не дают. А на следующее утро Аркашу ведут на второй этаж к следователю.46

- Ну что, Аркадий Изяславович, будем чистосердечно признаваться?

- Не-э-эт! Мне не в чем признаваться!

- Ну, ведь вы человек интеллигентный, не выдержите спецпроверки, и мы все равно добудем на вас информацию!

Приводят его в специально оборудованное под медицинское помещение. Там стоит кресло наподобие гинекологического.

- Садитесь.

Аркаша садится. Входят специалисты в белых халатах. Лепят ему на голову кучу датчиков, на руки, на ноги. И следовательша ему задает якобы последний вопрос:

- Вы будете говорить правду? Если вы не согласны, то начнем спецпроверку.

Он уже почти готов, но надежда умирает последней. Тут входит здоровенный мужик со здоровенным шприцем и набирает в этот шприц ведро какой-то жидкости. Аркаше пережимают жгутом вену и поясняют:

- Сейчас мы вас уколем, и вы будете пребывать в состоянии эйфории. Вам будет не больно. Вам ничего не угрожает. Вам будет так хорошо, что наплевать на понятия, на подельников, на тюремные будни, пропади оно все пропадом: вам-то - хорошо! У вас разыграется фантазия, и вы не будете отличать собственные правду от лжи. А нам будет наплевать на то где правда, а где ложь. Бумага стерпит... Иных способов воздействия на упрямых наука еще не придумала.

Все. Надежда умерла в гинекологическом кресле.

Аркаша говорит тогда:

- Стоп, мадам следователь! Ничем не говорите! Я сам имею чем сказать!

И в новой сухой камере-одиночке, где есть стол и нары, Аркадий Изяславович Маргулис написал столько, что менты, как дрессированные муравьи, всю ночь носили ему бумагу. Он раскололся до мелких юношеских прегрешений, а уж что говорить о наших разбойных делах, где он наплел все, чего знал и чего не знал.

И этот шедевр исповедальной литературы бережно хранится в архивах Киевского сыска.

А финал таков. Приходит Аркаша в общую на сорок человек камеру. Напыщенный, прошедший, по его мнению, огни, воды и медные трубы. Ему, как водится:

- Кто такой?

Он важно:

- Да я по делу капитана Аристова!

- Ну, садись, рассказывай... У вас же дело такое интересное, и люди вы, похоже, интересные...

Аркаша считает себя крутым:

- Да! Я вот только что со спецпроверки!

"Ха-ха-ха!" - в камере. Он ничего не может понять: что же смешного, когда он выбрался из самого, можно сказать, ада? Он и спрашивает: чего ж, мол, смеетесь? А ему говорят:

- Сознался во всем?

- А как же! - с видом мужественного страдальца подтверждает Аркаша и слышит приговор:

- Ну, ты и пидор!

И, поняв, в чем тут дело, малыш заплакал.

Смешная и печальная история.

Жалко Аркашку.

5

У всех преступлений один конец - тюрьма.

В справедливости этой идеи я убедился не раз, как в прошлом, так и в настоящем, и в будущем. На своем и на чужом опыте.

Итак, адвокат мне не нужен - защищать уже нечего. Все сдано. Срока определены: больше пятерика на нос нам не светило. Впереди - этапы, тюрьмы, зоны, общие камеры, а уже не отдельные, как по первому сроку. Я не хочу погружать непосвященного читателя во всю эту грязь и мерзость, во все особенности сложных взаимоотношений внутри камер.

Но вкратце расскажу, как мог бы рассказать дед внуку о своей большой окопной жизни: так, чтоб не запугать мальца, но дать посмотреть на мир без розовых очков. А что касается братков, если кто-то из них будет читать эту книгу, так их чем ни пугай - эффект нулевой. Они уже сделали выбор, их поезд идет под уклон - не спрыгнешь...

Скажу только, что в Киевской тюрьме провел два года, пока шло следствие.

Это были два года зависания над бездной. Если это состояние еще на что-то похоже, то лишь на борьбу в партере из классики: зрителю - скучно, борцу - тяжело, судьям - все равно, кто победит в этой схватке.

6

Хочу напомнить читателю, что вживание в образ капитана Аристова или вживление этого образа в собственное сознание, как некий чип, не прошло бесследно. Работа в имидже мента оставила в моем сознании соответствующие поведенческие стереотипы. Даже мыслил я по-ментовски, как разведчик приучает себя думать на языке врага. Меня не стригли, как всех - еще шли очные ставки и опознания. И это усугубляло настороженное отношение сокамерников ко мне. Все сознавали, что актер в роли мента - не есть мент, но тупость и агрессивность среды я ощущал постоянно... Вообразите себе кота и собаку. Каким ни будь этот кот индифферентным в отношении собаки - собака все равно проявит инициативу, она будет гонять кота, гонимая темным инстинктом.