Нарвское шоссе - Сергей Сезин

Уже было совсем светло. Вернулся Волох и скомандовал нам идти налево, за ним. Мы поднялись и переместились к большой группе людей из нашего батальона. Их было больше полусотни, а может, и больше. Но никого из офицеров — тьфу, опять я сбился! — командиров не было. Волох скомандовал подняться и построиться в две шеренги, что мы и выполнили. На других концах поляны народ тоже начали поднимать. К нашему строю подошла целая группа командиров. Такое впечатление, что я столько их одновременно не видел за месяц. И комбат, и комиссар, и ротный. Вот этих двух лейтенантов я не знаю, это Волох, вот это командир третьего взвода, а это — вот неожиданность! Наш оперуполномоченный. Его я не видел аж с присяги.

Комбат обратился к нам:

— Товарищи красноармейцы и младшие командиры! Нам предстоит выполнить ответственное задание командования! Надо выбить противника из деревни Дубровка и не дать немцам рассечь наши позиции надвое. От успеха нашей атаки зависит удержание позиций, которые мы возводили больше месяца. Надеюсь на вас, сынки!

А и правда, мы тут ему в сыновья годимся, комбату явно больше сорока. Следующим был комиссар батальона. У нас во взводе говорили, что он с завода «Большевик», начинал там работать молотобойцем. Среди рабочих еще при царе листовки распространял, за что его в тюрьму посадили, где он сидел до Февральской революции. Восставшие солдаты его освободили. А потом он при Керенском тоже в тюрьму попал, потому Октябрьскую революцию чуть не пропустил. В Гражданскую он воевал, только я не запомнил, против кого. Кажется, против Юденича.

— Товарищи солдаты! Да, не удивляйтесь, вы все — солдаты Революции. И за вашими спинами — колыбель этой самой Революции, город Ленинград. Там эта Революция родилась, свергла сначала царя, потом богатеев и дала нам возможность быть хозяевами своей страны. И примером для других людей, как нужно жить. Потому эту Революцию уже который раз пытаются потопить в крови. Сначала казаки Крымова, потом немцы Вильгельма, потом белоэстонцы, англичане, белый генерал Юденич, атаман Балахович, финны и прочая сволочь, которой наша Революция — кость в горле. И здесь вот — то самое место, где Юденич два раза был бит! Отсюда его армия окончательно убежала за границу, где перемерла от тифа в лагерях, куда их сунули благодарные за труды зарубежные хозяева! Вот так кончаются все те, кто посягнет на нашу Революцию! Смерть немецким захватчикам! Да здравствует наша победа! Да здравствует дело Ленина — Сталина!

Я чуть не заорал «Ура!». Соседи в строю — тоже.

— Товарищи командиры! Выводите взводы на рубеж атаки!

Это уже командует комбат.

Мы уходим еще левее и разворачиваемся в цепь по опушке леса. Впереди — эта самая Дубровка. До нее с полкилометра, и место открытое, только впереди, на лугу, стоит пара сарайчиков. Дома деревни мне плохо видно, могу разобрать, что часть из них разрушена. Кое-где над крышами — дымки.

Стрельба слышна, но не из деревни, а где-то в стороне, как мне кажется.

Вдоль нас, пригибаясь, двое бойцов тащат деревянный ящик и оделяют нас фанатами РГД. Получаю две гранаты и запалы, вкладываю их в сумку. У меня сумка для них не отдельная, а объединена с чехлом для лопаты1. Гранаты отдельно, запалы отдельно. А руки подрагивают, в груди немного спирает дыхание и какое-то ощущение на щеках, будто они похолодели.

— Примкнуть штыки, дозарядить оружие, вставить запалы!

Мы дружно начинаем щелкать металлом. Когда щелканье умолкает, напряженно ждем. В душе борются два чувства: остаться тут и побыстрее рвануть вперед. Нетерпение постепенно нарастает, и прямо-таки хочется сорваться с места. В голову лезет имя: Алькор. Напрягаю память и вспоминаю, что это имя певицы. Наверное, она так в честь какой-то эльфийки назвалась1. Я как-то был на ее концерте, да и кассета с ее песнями у меня есть. В основном там про разные легенды, вроде «Рагнарока» или «Демона дороги». А больше всего мне нравится песня про волшебную скрипку. Я прикрыл на секунду глаза и словно услышал ее голос:

Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое темный ужас начинателя игры!

Я вспоминал дальше и словно набирался энергии. Вроде это песня не боевая, не марш, не гимн, а все равно я словно вырастал и подымался, как дерево. И я словно поднялся над кронами других деревьев, взглянул на окрестный мир, обвел вокруг себя взором, не знакомым с астигматизмом. Вот я и мои друзья. Вот время и место. Вот для чего я родился. Чтоб жить здесь и защищать все это.

1 Существовала и такая модель, на две гранаты РГД или четыре Ф-1.

2 Есть еще звезда под таким названием в созвездии Большой Медведицы.

Взводный командует атаку. Подхватываю коробку с дисками и вслед за Моней выхожу из леса, держась правее его. Слева и справа от меня развертывается цепь. Левее и чуть впереди идет Волох с пистолетом в руке.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким

струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим

буруном,

И когда пылает запад, и когда горит восток.

Нас замечают не сразу. От деревни вначале слышится редкая стрельба. Потом начинает оттуда короткими очередями стучать пулемет. Пули посвистывают где-то выше головы. Вроде мне говорили, что свою пулю ты не слышишь... Справа из цепи вывалился кто-то и упал лицом в землю.

Очередь проходит над головой, аж вжимая голову в плечи.

Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза

чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью

скрипача!

По команде переходим на бег. Лопатка уже за поясом, в правой руке — граната. Только бы добежать, только бы увидеть глаза чудовищ и дорваться до их глоток,,.

По цепи несется: «Ура-а-а!!! За Сталина! За Родину!»

Я подхватываю: «За Сталина! За Родину!»

...Мы брели с Моней обратно в дот, именно брели, потому что вымотались. Да и груза было предостаточно. Воевавшие ребята про такие ощущения мне рассказывали и называли это «отходняком». В слабой степени такое бывало и со мной после грандиозной драки. Ну, вы поняли, о чем речь: эйфория, что живой и так, особенно не словивший, слабость во всем теле, и все это как-то причудливо перемешано. Душа прямо летит вперед, а ноги волочатся. И настроение такое, как лоскутное — то радостно, то горько, то пробивает на «хи-хи», то хочется всего этого не видеть, в кусты забиться и долго оттуда не выходить. Моне чуть веселее, чем мне, он даже поет, а я подтягиваю, хоть половину песен не знаю. Но это ему и мне не мешает. А вот теперь потянуло меня петь и... «щас спою» — даю какую-то дикую мешанину из разных песен, что когда-то слышал; то из Летова про болванку, в танк ударившую, то «Цветок и нож» (только с последнего куплета). Мо-ня тоже пытается подпевать. Затем он начинает: «Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней»... Я с этим согласен без всяких примечаний.

Бредем мы вдвоем, потому что Федя точно отвоевался. Им сейчас медики занимаются, и плохие у меня предчувствия. Взводный, может, и вернется — но чуть попозжй. По крайней мере, он сам так хочет. А что скажут врачи насчет распоротого штыком плеча — я не в курсе. Сашке Лысому в Чечне плечо прострелили из «Калашникова», но он из строя не вышел, потому что некуда было выходить, так и стрелял до конца боя. А вот никого из тех, кого на войне штыком ранили, я в своей жизни не встречал, потому и не готов сказать. Подрезанных-то на улице я видел, но там нет нужды дальше стоять, можно сразу в больничку отправляться, и это даже лучше — здоровее будешь. Настроение уходит в противоположный угол ринга. Вспоминаются наши, убитые на пустом месте перед деревней и убитые в самой деревне. И не только погибшие в самой атаке, но и явно застреленные при отходе.

Кстати, если я правильно понял, с нами в атаке были ребята из того батальона, который ночью из села немцы выбили. И сейчас они там остались. Надеюсь, нам в следующую ночь не придется выбивать немцев снова. Или днем. Моне весело. Может, ему, когда руку перевязывали, чего-то вкололи типа тех шприц-тюбиков, про которые ребята толковали? А есть ли они в это время? Вообще, можно и из простого шприца... Ладно, гляну, что у него со зрачками. Морфий, промедол и ге-рыч должны зрачок сужать. А вот сужают ли трамал или налбуфин — фиг его знает.

Пить хочется. Тяну трофейную фляжку, откручиваю колпачок — блин, коньяком тянет из горлышка!

Может, не «блин», а надо хлебнуть, чтоб отпустило, — ребята толковали, что это самое оно, только у них не всегда возможность была отходняк так перебить. Нет, не хочу.

— Моня, ты трофейного крепкого хочешь хлебнуть? Чтоб не так болело?

Моня поворачивается, отрицательно мотает головой и продолжает: «Церкви и тюрьмы сровняем с землей!» Нет, зрачки у него нормальные, не точечные, как это бывает у тех, кто укололся.