Бич Нергала - Гидеон Эйлат

— Как звать-величать?

У пленника постоянно дергались лицевые мышцы, казалось, бесчисленные веснушки пустились в дикий пляс и намерены прыгать и трястись, пока не осыплются.

— М-мать П-п-парсифалем нарекла, да м-мне потом имя не п-понравилось, я себе д-д-другое взял.

— Другое? — Нулан укоризненно покачал головой, в его стране за такое пренебрежение священной родительской волей парня удавили бы его собственной кишкой.

— Р-р-родж.

— Ну, пусть будет Родж. А скажи-ка мне, Родж, сколько все-таки людей в твоем отряде?

«Полтораста», — чуть было не ответил бритунец, как ночью, когда его, полузадушенного арканом, допросили второпях. И только интуиция, обостренная небывалым желанием выжить, спасла его от тычка ножом в глаз. Ибо Нулан не был расположен шутить и верить в сказки. Родж не сумел бы объяснить ему, почему полторы сотни свирепых наемных вояк, разозленных дерзкой атакой горстки обозников, до сих пор не обрушились на апийцев и не оставили от них мокрое место. Вот, например, полста — это бы еще было похоже на правду.

— Д-двадцать четыре. Это б-без меня.

— Двадцать четыре? — Нулан опешил. — Всего двадцать четыре?

— М-мало, что ли? — Лицо, перекошенное страхом, еще больше обезобразила кривая улыбка. — Мы ж вас с т-трех сторон зажали, зато коридор вдоль бережка оставили, к-кто ж мог знать, что вы на рожон попрете р-ради этих сучьих телег? Что у вас там, золотишко?

— Не твое шакалье дело, северянин. — Нулан полыхнул глазами и сменил гнев на милость. — Я тебе верю. Стало быть, больше твои дружки к нам не сунутся?

— А кто ж их знает? Отпусти, я схожу, поинтересуюсь.

Нулан ухмыльнулся. Пленник заметно осмелел, даже перестал заикаться.

— Кто командир?

Родж ответил не сразу — взвешивал риск. Коренастого апийца не так-то легко провести, это он уже понял. И все-таки он солгал — опять же по наитию. Похоже, спасительная интуиция взялась за дело всерьез.

— Конан.

Сотник покивал. Это имя объяснило ему все: и наглое нападение на численно превосходящий отряд, и соблазнительный коридор из западни, чтобы охрана не слишком держалась за обоз, и навязчивое желание Бен-Саифа переманить к себе этого талантливого военачальника.

— Я так и думал.

— Ну да? — На грязном лице успокаивались веснушки.

Нулан снова кивнул. Видно, сама Иштар диктует ему выбор. Что ж, быть посему.

— Как тут оказался отряд наемников?

Родж ухмыльнулся, ноги расслабленно вытянулись на траве. Он поглядел в бледное лицо подошедшего когирского аристократа, в знакомые надменные глаза, и развязно ответил:

- Так мы, ваша милость, больше не наемники. Наниматели-то вон как пятки смазали, не угонишься. Мы теперь сами по себе.

Что-то дрогнуло в лице молодого барона, и он отвернулся, ничего не сказав.

— Конан, — медленно проговорил Нулан. — Киммерийский бродяга, профессиональный солдат, родившийся на поле сражения…

— Ты с ним знаком?

Степняк, погруженный в задумчивость, не обратил внимания на оттенок тревоги в голосе пленника.

— Нет. Однако наслышан о его подвигах. — Нулан сорвал сухую былинку, обкусил с двух сторон, зажал между зубами. — Скажи, он и правда в одиночку семерых укладывает?

Родж усмехнулся. Его бывший командир — парень, конечно, не слабый, но уж семерых… А впрочем, сколько он укокошил в Гадючьей теснине? Бритунец вспомнил огромного варвара с перекошенным яростью лицом, орудующего длинным кровавым мечом. А еще Роджу припомнился здоровенный кулак в кольчужной рукавице, въехавший в его собственную физиономию, когда под натиском апийских копейщиков Конан ревом и тумаками приводил в чувства оробелые ряды наемников.

— Ну, в байках чего не услышишь… Хотя… Зря, что ли, в нашем отряде песенку походную сложили: «Выходите на меня хоть вдесятером, ежли вы без топоров, а я с топором, выходите на меня, всех передавлю, ежли вы с похмелья, а я — во хмелю».

Куплет пришелся степняку по душе, он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся с кхеканьем и повизгиваньем. У Роджа еще больше отлегло от сердца, чутье шепнуло ему, что самое страшное миновало.

— И долго он собирается торчать на мосту?

Беззаботный тон мигом насторожил Роджа. «Эге! — мысленно обратился он к сотнику. — Сдается мне, у тебя, браток, времени в обрез».

— Это тебе решать, — ответил он вслух.

— Ну да? — Сотник догадывался, что он сейчас услышит.

— Ага. Конан хоть сей момент уйдет, ежели ты с ним поделишься. Треть ему, остальное вези куда хочешь. Ну и меня, конечно, отпустить надо, а то он на сделку не пойдет. Наш командир не из тех, кто лучших друзей в беде бросает.

— Пошлина, значит. — Сотник выдернул из зубов травинку и метнул, как дротик, в сторону.

— Ну, считай, что пошлина.

Нулан поднялся, и у Роджа в груди шевельнулся страх — неужели апиец не согласится? Тот хмуро произнес:

— Мне надо поговорить с людьми. Подожди.

Бритунец уныло покосился на свои сизые кисти, притянутые к ободу колеса сыромятными ремнями.

— О чем разговор? Подожду, конечно.

Нулан отошел, перед пленником опустился на корточки барон Ангдольфо.

— Значит, Конан не пошел за Бен-Саифом?

Имя не сказало Роджу ровным счетом ничего, но он на всякий случай кивнул.

— Почему?

Бритунец пожал плечами. Чтобы успешно врать, надо хотя бы представлять, о чем идет речь.

— Я видел, как напали на обоз, — сказал Ангдольфо. — Я думал, все погибли, кроме Конана и людей Зивиллы.

Родж внутренне успокоился — смирная кобылка по кличке Полуправда всегда лучше ее норовистой сестренки Наглой Лжи. Тише едешь, дольше проживешь.

— Так нас к тому времени при обозе уже не было, ваша светлость. Мы же сразу с Конаном не поладили, обиделись маленько за парней, которым он глотки перерезал, и после Лафата своим умом решили жить. Надоело, что все дырки нами затыкают. Известное дело, наемник не человек, подохнет — платить не надо. Ну, и смылись по-тихому. А потом глядим, командир следом чапает, один, как султанский хрен в гареме. Весь отряд, говорит, порешили, вы уж, говорит, братцы, примите к себе и простите, ежели кого огорчил ненароком. И с тех пор мы одна дружная семья.

— Значит, простили?

Родж всматривался в продолговатое лицо барона и узнавал привычное высокомерие, холодную надменность аристократа, притаившуюся за маской равнодушия. «Ишь, голубая косточка! — с ненавистью подумал бритунец. — Скрутить бы тебе шею, павлин спесивый!»

— А чего ж не простить? Свой мужик, не дурак выпить и в бою лют, мы таких уважаем. Кабы с самого начала не ломал дров…