Мое образование (Книга Cнов) - Уильям Берроуз

Еду по Парижу в такси с головокружительной скоростью, в любой миг ожидая столкновения. Отдаленный район складов и пустых улиц. Мы собираемся навестить мсье Жене. Вверх по широкой лестнице старого здания, подходим к его двери, где нас встречает женщина и проводит внутрь. Жене сидит за столом в инвалидном кресле. В комнате -- несколько человек, среди них, похоже, араб-полицейский в форме. У Жене лицо гораздо крупнее и странного желтого оттенка. Я говорю ему, что он хорошо выглядит.

Мы заходим в другую комнату. Кажется, ему нужна какая-то моя терапевтическая помощь. Я совсем не уверен, что могу ему помочь. Вот все сборище рассыпается. Я ухожу с Жене в многоквартирный дом. Он должен ненадолго зайти к своему редактору. Я говорю, что подожду его внизу. Женщина спрашивает, буду ли я пить кофе. Я отвечаю, что да, и она также приносит мне бутылку ликера с золотыми хлопьями внутри -- я могу его забрать с собой в Америку на пароходе. Кроме этого, у меня есть "кольт-питон" -- мне его кто-то дал. Как же пронесу его через таможню?

Вот редактор спускается вниз. Он моложав, одет в голубую джинсовую рубашку. Приглашает меня наверх, где мне предлагают маджун в разных пирожных. Здесь Алан Ансен, Брайон приедет в другой машине. Я съедаю несколько пирожных.

Назад, сквозь шестидесятые, медленный перерыв в наркотическом давлении... теперь назад сквозь пятидесятые... Анслингер(96) полным ходом. Морфиевые и дилаудидные сценарии... Пантопонная Роза... Торчки прежних лет на углу 103-ей и Бродвея... Назад назад щёлк-пощёлк... Разовые шприцы... Вторая Мировая... Тридцатые... Героин по 28 долларов за унцию -- назад назад... Депрессия, двадцатые... кинозвезды под кайфом, Уолли Рид... Уилсон Мизнер(97)... Первая Мировая... Пусть горят очаги в домах хоть бушует пламя в сердцах... назад, еще до законов... другой воздух... иной свет... бесплатный обед и пиво по пять центов за кружку... назад... никаких связующих линий с настоящим... обрежьте все линии... вот идут фонарщики, призрачные уединенные места... Вестморленд-плэйс... Портленд-плэйс... пустые дома, листву сдувает, и она плывет обрывками времени... радиомолчание на Портленд-плэйс... вороватые сомнительные личности, ночлежки и закусочные, опиумные притоны, бордели...

Приезжаю в Испанию. Времени -- ровно на то, чтобы сойти с парохода, и несколько пассажиров спускаются по трапу сразу в нечто похожее очень большую гостиную, размерами примерно с Бункер, с убогой мебелью со свалки.

Следующее: собираю вещи к отъезду. Кажется, происходит революция, и в отдалении слышны выстрелы. С Мортом в комнате, где есть душ. Он говорит, что хочет принять душ, а я отвечаю:

-- Я тоже, -- и начинаю снимать одежду, у меня встает, и я чуть было не кончаю, проснувшись.

Две ночи назад -- вещий сон. Вечеринка или какое-то празднование, присутствует довольно много народу... Джеймс, Брайон. Там Иэн, и мы заходим в спальню этого дома (а дом -- не мой), чтобы заняться этим. Но я не могу стащить с рук куртку и свитер...

Возвращаясь к вечеринке: там молодой человек с бородой. Я вижу его достаточно отчетливо, лет тридцати... тихий, приятный. И вот в спальне я вижу его же за окном. Между спальней и другой комнатой, в которой люди, -перегородка. В одном ее углу -- рваная дыра, в которую просачивается свет кричащего оттенка -- ярко-оранжевый и черный, нереальный, точно плакат ко Дню Всех Святых, цвета слишком яркие, в жизни таких не бывает.

Вчера вечером поехал на день рождения к Джону Майерсу, и там был тот молодой человек с бородой, которого я видел во сне. Мы беседуем об оружии. Это он подстрелил того гуся, которого мы едим? Выстрел номер 2, разумеется... из помпового 12 калибра.

Сон об Уэйне Пропсте -- за ним окно, наполовину растаявшее, и он говорит, что мы можем вызвать любую политическую фигуру в зависимости от своего желания и благоразумия. Я признался, что вижу животных -- кенгуру и жирафов, но свет должен быть приглушен. Я гладил собаку, а потом в моей постели оказывалась собака или другое животное с розовой головой. Я снимаю у него с головы блоху и давлю ее ногтями.

Озеро днем

27 июля 1991 года -- после трех недель в больнице Топеки, по поводу тройного шунтирования и перелома бедра.

Лечу над африканским пейзажем в старом и хлипком жестяном самолетике. Я -- в маленьком отсеке без окон, меня болтает; если самолет перевернется вверх брюхом, я пойму -- вот Оно. Но мы приземляемся на краю озера или узкого залива, в котловине. Стоя на берегу, я вижу, как в прозрачной желтой воде резвится рыба на глубине двадцати-тридцати футов и еще глубже ближе к середине. Листья лилий трех футов в поперечнике, желтовато-серые, некоторые сверху сухие -- другие насквозь мокрые, стебли уходят вниз в прозрачную спокойную воду. Вдалеке -- узкая бухточка под ясным золотым светом дня.

В этой больнице случались периоды блаженной безмятежности без боли. (Я вздрагиваю, просыпаясь с криком страха.) Соскальзываю, падаю все глубже и глубже в легкий покой после опасного путешествия, молчащий мир у дневного озера, где солнце никогда не заходит и где всегда день близится к закату.

Как мы попали сюда, в это место где-то в Африке? В старом и хлипком жестяном самолете. Он летел в отделанном металлом маленьком отсеке -листовое железо, вроде внутренности оргонного аккумулятора. Окон не было, но светло. Он ощущал вибрацию и знал, что самолету грозит авария, но аппарат садится, и он выходит наружу.

Он -- на краю озера, в середине глубина -- шестьдесят футов. В поперечнике озеро -- около двухсот ярдов. На другом берегу -- деревня. Черные ребятишки цепочкой бредут по берегу озера в белых костюмчиках и платьицах. Вода -- прозрачно-желтая, круто уходит к центру в глубину. Плавают листья лилий трех футов в поперечнике, а стебли спускаются на дно в зеленовато-желтой дымке -- там косяками ходит черная рыба. Длиной она от одного фута до трех. Озеро находится в котловине. Вдалеке, в золотистом сиянии я вижу еще какую-то водную гладь -- озеро побольше или река.

Я стою на ближней стороне котловины с летчиком, он одет в шорты и гольфы по колено. Он что-то говорит о белых камнях, которые усеивают весь склон, ни один из них не больше шарика для пинг-понга. За край мне не видно.

Неторопливо ноздри мне наполняет знакомый запах. Моча? Моча!!! Это озеро мочи. Многие годы крепкой желтой мочи. И медленно весь безрадостный ужас этого застойного места бьет его, точно ногой под дых.

-- Рыбку половим, кто за? -- Чешуя покрыта коркой кристаллов желтой мочи, мясо желтое и маслянистое от мочи. Где же самолет? Никакого самолета здесь нет. Он пытается добраться до кромки котловины. Постоянно поскальзывается на белых камешках, гладких и скользких. Где же летчик? Никакого летчика здесь нет. Солнце не движется. Лишь неизменное сияние в золотой дали, на величественной желто-коричневой реке дерьма и мочи.

Дуад! Из котловины!? За котловиной? За котловиной ничего нет!

Глубокая топь чистой желтой мочи, вековая течь Дуада там, в западном далеке, омытая золотым сиянием солнца, которое никогда не заходит.

Вечная бдительность и ловкость владения оружием, которые здесь никогда не понадобятся -- в этой желтой мертвой точке, где постоянно клонится к закату день.

~~~

В классе, вроде Школы Джона Берроуза. Комната переполнена людьми, и я стою перед ними. Кто-то вызывает Фреда Тернера. Я отвечаю:

-- Я его знаю, приму звонок и передам сообщение. -- Посыльный -средних лет, довольно осанистый, одет в какой-то серый мундир, почтальон, уборщик, привратник, курьер -- и явно не хорошие новости принес.

Фред что -- умер? Последнее, что я о нем слышал, -- он в Аргентине, преподает в Армии, как выигрывать в пинг-понг, в этом умении ему равных нет. Должно быть, он сейчас моих лет -- семьдесят семь. Интересно, он до сих пор впутывается в "незначительные происшествия"? Так, замараться, знаете ли.

-- Аллаху это не нравится, -- как неумолимо говорил Бени Мениси. И все же Капитан-расстрига как-то умудрился там не присутствовать, когда все рухнуло.

-- О юуу-хууу?

Его с позором прогнали со Службы. Перевели в крошечную уборную и дали все сержантские инструкции не подчиняться приказам, если таковые вообще будут. А кроме этого -- натравили на него Комиссию Зед. И какой-то полковник, похожий на высеченного в камне истукана горы Рашмор(98), вынимает трубку и скрежещет:

-- По нашему мнению, Тернер, вы в Армии ни к черту не годитесь.

Ох, батюшки, умеет же он изобразить маленького туземца.

-- Мне жаль это слышать от вас, сэр. Я всегда пытался хорошо выполнять свою работу, сэр, насколько хватало моих способностей, сэр. Вы не могли бы привести какие-либо конкретные упущения, сэр? Я изо всех сил старался добиться этого звания, сэр. Да что там, я помню, как получил нашивки младшего летехи, и как у меня перехватывало в горле при этой песне: "Нашивки на твоих плечах, а звезды у тебя в глазах".

Ни стыда, ни совести. Ревет "Звездно-полосатое знамя", скосив на сторону пасть, -- а у него пасть такая, что за оградой лагеря слыхать.