Дом - Беккер Эмма

— Ах, Франция!..

В конце концов выходит Мило, а за ним — тяжелый запах горячего, едкого пота. Он сухо отправляет в комнату Ренату, вооруженную терминалом для банковских карт. Она, в свою очередь, выходит оттуда с выражением чрезвычайного отвращения и вдыхает, только когда за ней захлопывается двойная дверь. В движении пальца, которым она отсылает меня назад, все-таки есть доля жалости. Мило и Сандор делают вид, что смотрят в другую сторону.

Когда я наконец сдаюсь, я перестаю понимать что-либо, я даже не различаю цвета Манежа. Во мне почти целый грамм наркоты, и я знаю как свои пять пальцев каждую деталь сказок для взрослых в исполнении грека, с которого кокс как с гуся вода. И хоть я, очевидно, отличный стандартный клиент для такого рода субстанций, и мои социальные способности увеличиваются раз в десять под его влиянием, ни на миг ни одна из тысячи дорожек не дала мне ни малейшего желания разговаривать. Нет, я прямиком попала в тюрьму, прямой дорогой в долгое и ужасное безостановочное падение. На самом подходе к состоянию спокойствия у меня были очень короткие просветы, когда мой ум был ясен и я успокаивала сама себя. Давай же, дура, успокойся, вытерпи этого козла. Скоро ты будешь на улице на Савиньи-плац и пропустишь по стаканчику с Мадлен в Schwarzes, а пока никто не желает тебе зла, все отлично, ты просто обкурилась, вот и все. Сильно обкурилась. Крайне сильно обкурилась.

Вдобавок к бесполезным внутренним монологам, существовать и то проблематично. Все мои чувства трансформировались в ненависть, и тот полученный от грека шлепок по заду, что предшествовал рисованию белых дорожек, растягивает мои губы в сморщенной улыбке. Я продолжаю рассуждать про себя, но как бы я хотела перестать. Сама себе отвратительна.

Рената стучит и просовывает голову в дверной проем, чтобы удостовериться, что все хорошо. Неслыханное внимание! Грек тотчас вскакивает с кредитной картой в трясущихся пальцах. «Господи милостивый, — 3 думаю я, — этот монстр хочет еще». Нельзя ли назвать происходящее, это дробление времени на части, вместо того чтобы сразу заплатить за два часа, неким изощренным методом пыток? Потому как, ну честное слово, ну что могло быть запланировано у этого грека в ближайшие сутки?! Есть ли тут извращенная цель — увидеть, как в моих глазах рождается, расцветает, а потом резко гаснет надежда? Может быть, он наслаждается моим страхом, очевидным, несмотря на вежливую маску — стандартный минимум — и мое хрупкое, как хрусталь, хорошее настроение? Он просто монстр.

Когда Рената спрашивает, хочу ли я остаться еще (и я вижу каплю жалости на ее лице), я без промедления выворачиваюсь:

— Нет, сейчас мне действительно нужно уходить, меня ждут сестры.

Едва грек видит меня выходящей из комнаты с вещами под мышкой, как уже требует, чтобы ему отправили другую девушку.

К тому времени в доме есть только три работницы, и две из них уже заняты. Пока я одеваюсь в маленьком зале, вижу, как Диана, сорокапятилетняя турчанка (правда, на сайте указано, что ей тридцать один) с огромными сиськами, причесывается, намереваясь заменить меня. На вид Диана кажется несговорчивой, но в действительности она смешливая и милая. И вот женщина уже готова забуриться в этот воняющий ад, не имея ни малейшего представления о том, кто ждет ее внутри, какое создание со своим размякшим пенисом и пятью историями, а еще мерзкими шлепками по заду. У Дианы есть четырнадцатилетний сын: он сейчас, наверное, спит дома и думает, что, проснувшись, увидит мать. Та однозначно не планировала принимать сегодня еще одного клиента. Что уж говорить об этом…

Когда Диана наклоняется ко мне и спрашивает, какой он, Мило и Сандор находятся так близко, что могут услышать. Я понимаю, что произношу регламентную ложь, принятую в Манеже: «Нормальный». Даже если меня подмывает мимикой намекнуть ей как раз на обратное, в конце концов я говорю себе: ну и зачем? Слишком поздно. Она одна свободна в данный момент.

Лицо Дианы остается непроницаемым при входе в комнату, но я чувствую, как к ней подкатывает приступ тошноты, когда до нее доходит, что это не я наполнила малый зал чумным душком. Нет, вина лежит на этом мужике, который проглотил меня жизнерадостной и выплюнул полностью раздавленной с желанием удрать отсюда как можно быстрее, даже не принимая душ, который, однако, был бы кстати. А теперь он заберет и ее.

Я гораздо больше обеспокоена ее судьбой сейчас, когда спокойно пишу свою книгу на юге Франции. В то утро мою совесть мало заботила участь Дианы: каждому свое говно. Я закончила и проваливаю, товарищи, меня больше не существует, звать меня даже и не пытайтесь.

Рената чуть не провоцирует у меня остановку сердца, спрашивая с таким видом, будто действительно рассчитывает на мое согласие, не хочу ли я присоединиться к другой девушке, работающей сейчас в одной из комнат. И, как в кошмарном сне, та девушка здесь же, укутанная в полотенце: это одна из пяти белокурых турчанок, которые никогда со мной не заговаривают. Она тоже, кажется, умоляет меня взглядом. Я подавляю желание разораться:

— Нет, серьезно, извините меня… Но мои сестры… Они уже ждут…

Эта сцена разыгрывается на глазах у Мило и Сандора, но, к моему удивлению, меня не увольняют. Наоборот, Сандор подпрыгивает как пружинка и предлагает отвезти домой в Веддинг. Господи, я настолько глупа, что сказала, где живу, — какая уж там журналистика под прикрытием… Только этого мне не хватало: попасться ему в сети ровно тогда, когда я на грани того, чтобы послать их всех…

Я бубню какое-то еле слышимое оправдание, выдавливая его на немецком, как нелегал, а потом уношу ноги прочь отсюда, прочь от Манежа, прочь от Шлютерштрассе. Как можно дальше от сиреневого окна, за которым Диана начинает понимать, куда угодила. Самая ужасная вещь, когда эффект наркотика отходит, по моему мнению, это внезапная бесполезность музыки. Думаю, что в любой плохой авантюре, что бы это ни было, марихуана, ЛСД или экстази, благодаря хорошей музыке некоторые параметры могут стать терпимее. Но кокаин не дает себя обмануть такими уловками. Кокаин прагматичен, ему нужны успокоительные или пара косячков — в противном случае его действие неуемно продолжается. Удивительно, кстати, что за такой короткой эйфорией может последовать такая глубокая, такая устойчивая печаль. Не помогут ни Beatles, ни Nina Simone, ни White Stripes (уж точно не они, кстати говоря), ни даже что-то мягкое и нейтральное, вроде Моцарта или каких-то колыбельных из репертуара Velvet Underground.

Одна мысль о том, что течение моих скоростных мыслей могут прервать, кажется мне ошибкой. Мозг работает слишком быстро. Когда мне было двадцать один, я однажды оказалась в таком состоянии, я слушала Atom Heart Mother. Тогда в моей голове эта песня закончилась раньше того, как началась в реальности. Поэтому этим вечером я не рискую.

Пешком от Шлютерштрассе до станции «Зоопарк» идти прилично, но мне есть о чем подумать. Во-первых, не упомянула ли я также, что живу на Амрумер-штрассе. Черт подери! Да что же у тебя вместо мозгов?

Что делать, если в один прекрасный день я вернусь домой и найду Сандора с его устрашающей улыбкой хорошо воспитанного сутенера, курящего сигару на лестничной клетке дома номер 34, а с ним — двоих или троих подручных, прислонившихся спиной к почтовым ящикам? Ладно, у меня все-таки хватило мозгов никому не называть своего настоящего имени. Да, но если я не вернусь туда? Сколько времени им понадобится, чтобы отыскать лист бумаги, на котором они уже, без всякого сомнения, записали мои контакты и номер паспорта? Моего паспорта, вот именно, который я, как идиотка, оставляю в «гардеробной», а это маленькая комнатка, куда каждый может зайти беспрепятственно и где вещи свалены в кучу на диване; единственные закрывающиеся на ключ шкафчики там принадлежат домоправительницам. Район Веддинга полон странноватых турков, что могут наброситься на меня ночью, когда я выйду за упаковкой бумаги для скрутки сигарет в магазинчик по Мюллерштрассе. А если я буду не дома, если буду писать где-то в другом месте, если уйду размять ноги, а Анаис и Мадлен будут там и откроют дверь, даже не ответив на звонок в домофон, потому что не понимают немецкого? Это кажется нереальным, но большинство из тех людей, что вернулись домой и нашли своих домочадцев с перевязанными руками и ногами, наверняка думали так же. Толстяк Сандор будет стоять тут со своей чертовой сигарой, делая вид, что жалеет о вторжении. Перед тем как отрезать мне палец, он спросит у меня то же самое, что после спросит моя мать, вся в слезах: «Ты действительно думала, что это все игры?» Что ты можешь прийти и уйти из Манежа вот так и никого это не встревожит? А сейчас что ты предпочитаешь: послушно пойти жить в красивый маленький домик в Албании, где солдаты и местные земледельцы будут очень рады познакомиться со мной, или — помочь своим сестрам собрать их разбросанные по полу зубы сегодня вечером, а груди — завтра? Довольно легкий выбор, нет? Воздух, деревня, жаркие человеческие контакты, изучение десятка новых языков и диалектов…