Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Софроний Сахаров

Письмо 20. Решение старца Силуана

О Париже. О старце Силуане

Афон, 15 (28) августа 1934 г.[305]

Возлюбленный о Господе батюшка отец Димитрий!

Благословите.

Из всех указанных Вами в последнем большом письме мест, куда Вы могли бы поехать, старцу отцу Силуану (и мне тоже) лучшим представляется Париж — Трехсвятительское подворье. Там действительно есть группа лиц, настроенных весьма хорошо, и Вы в их среде сможете в трудные минуты уныния найти успокоение. Если Вы и сами еще чувствуете доброе к ним расположение и желание, то поезжайте в Париж пожить с ними.

Очень прошу Вас о Вашем решении по этому поводу и о самом факте переезда туда (если состоится) написать нам. В пользу Парижа еще и то соображение, что, живя там, Вы недалеко будете от Лондона и, быть может, время от времени сможете посещать тех, которые имеют нужду в Вашей помощи.

Просил я старца отца Силуана молиться за нас побольше. Он обещал с любовью. Сознавая ничтожность моей молитвы, я все же никогда не отказываюсь молиться за всех, кто просит или и не просит. Тем более должен я молиться за Вас, одного из самых дорогих и близких мне. Итак, заключив союз тройственный (старец отец Силуан, Вы и я), будем надеяться, что милость Божия посетит и нас и избавит нас от всех стужающих нам.

Слава и благодарение Богу, давшему мне, недостойному, радость любви к Вам. Чувство глубокого благоговейного уважения к Вам никогда не ослабевало во мне. Я весьма дорожу Вашим добрым ко мне отношением и всегда молюсь Богу, чтобы Он помиловал меня за Ваши молитвы.

Ваш недостойный, меньший брат о Христе

грешный иеродиакон Софроний

Письмо 21. Подвиг любви Христовой

О принятии схимы. Как жить с людьми в мире. Любовь Христова есть вечная жизнь. О времени и вечности

Афон, 23 февраля (9 марта) 1935 г.[306]

Глубокочтимый, возлюбленный о Христе батюшка отец Димитрий!

Благословите.

С самого начала этого года (в ночь на 7 января) я сильно заболел и до сих пор еще не оправился. Первые двадцать дней, особенно ночей, мне было так трудно, что могу сказать словами апостола Павла: «Паче силы отяготихся, яко не надеятися мне и жити, но сам в себе осуждение смерти имех»[307]. В ночь на 18 января в больничной церкви я принял постриг в схиму. Слава Богу за этот дар. Болезнь моя не позволила мне ответить на Ваше письмо так, как то хотелось бы; да и теперь я еще так слаб, что с трудом пишу…

Наш игумен[308] сильно болен. Его смерть может повлечь за собой большие перемены, а быть может, и настоящую катастрофу для нашего монастыря. Очень прошу Вас в будущем адрес писать по — французски: R. P. Silouan (или Hierod. Sofroni) — Couvent Ste Panteleimone, Mont Athos, Dafni, Greece, вот и все. Никаких добавлений по — русски не делайте. Более важные шлите Recommandé.

В случае моей смерти в переписке с отцом Силуаном будьте откровенны не до конца (Вы понимаете, о чем я говорю), так как он вынужден будет для прочтения Ваших писем обратиться за помощью к кому-либо другому. Это говорю Вам теперь потому, что если смерть постигнет внезапно, что так возможно, то я не смогу Вас об этом предупредить. Все мне пророчат выздоровление и долгую жизнь, но я, побеждаемый силой болезни, не очень верю в эти пророчества. Если умру, то прошу Вас не переставать молиться за меня. Не забывайте и отца Силуана, дабы Вы не остались пред ним должником в том, в чем мы, христиане, не должны быть должниками, то есть в любви[309]. Вы и сами знаете больше, чем кто-либо, что когда душа наша узнает, что кто-то нас любит больше, чем мы его, то в такой степени уязвляется угрызениями совести, что готова в прах обратиться пред ним.

Чтобы жить с людьми в мире, надо им уступать, а так как почти всегда стремления их не выходят за пределы несущественного, то и поступать так почти всегда является возможным. Всегда Вы в сердце моем. Молю Бога, чтобы и в случае смерти любовь во Христе наша не только не исчезла, но и возросла бы.

Странная вещь. Ведь любовь Христова по существу своему есть вечная жизнь, но как же возможно, что она в условиях нашего земного бытия то «начинается» или «зарождается», то «растет» или «умаляется» и даже «исчезает» иногда? Появившись — делает нас осязательно бессмертными, вечными, исчезнув — повергает опять в долину смерти.

В связи с этим мне приходили такие мысли: время и вечность — суть два различных образа бытия. И подобно тому как Господь во образе (ἐνμορφῇ) Божии сый… зрак (μορφήν) раба приим[310] — совместил в единой личности два образа бытия, — так и мы, во образе рабьем сущии, — по дару благодати πάσχομεν θέωσιν — претерпеваем обожение (по выражению святых отцов[311]) и таким образом тоже совмещаем в себе обе указанные формы бытия. Теряя благодать, мы как бы «перестаем» быть вечными, как бы выпадаем из вечности. И чем в большей мере «прильпнет душа наша земли», тем дальше мы от вечности; и наоборот — когда мы в Боге, тогда мы в вечности. И эти колебания — печальный удел наш до гроба, покуда не получим дара сего так, что никто уж не сможет отнять его у нас (и радости Вашей никтоже не возмет от Вас[312]).

В момент приближения смерти, в этот тяжелый час, душа познает, что спасение ее только в любви. За эту любовь приходится постоянно и крепко бороться, а сил совершенно нет. Слава Богу за все.

Преданный Вам всей душою грешный

иеросхидиакон Софроний

Р.S. Отец Силуан шлет Вам свой привет.

Письмо 22. О жизни, смерти и вечности

О приближении смерти и вечной жизни. О пасхальном богопосещении

Афон, 5(18) апреля 1935 г.[313]

Христос воскресе!

Глубокочтимый батюшка отец Димитрий, дорогой, возлюбленный о Христе.

Шлем Вам свой пасхальный привет и наилучшие пожелания. И старец отец Силуан, и я всегда помним и любим Вас.

Как монах я располагаю возможностью выражать свою любовь прежде всего молитвою. Быть может, это наиболее существенная форма выражения любви, потому что она и нас, и все наши отношения переносит в иной мир; молитвою препобеждается разделение не только местное, но и душевное. Однако и привет в письменной форме имеет свою силу и тоже в известной мере заменяет живое общение.

Я давно Вам не писал. Теперь по случаю Пасхи Христовой хочу поделиться с Вами, как с близким родным, надеждою на то, что и мы в назначенный Отцом Небесным час воскреснем для вечной жизни. В этом году с самого начала января я сильно болел. Смерть много ночей в упор смотрела мне в глаза. Как смущается душа и как скорбит она в эти часы, описать, кажется, невозможно.

Тягостнейшие искушения ураганом находят на душу во время этого жуткого стояния на грани жизни и смерти, когда приближается решение вечной участи, страх овладевает душою. Только мысль о распятом Спасителе укрепляет ее.

В какие — то минуты изменяется сердце, приходит любовь, и тогда душа готова оставить этот мир без малейшего сожаления. Сожаления, впрочем, нет и до прихода любви, но тогда страх от предстоящего Божиего суда, страх от чаемого осуждения и отвержения заставляет как бы держаться еще за эту жизнь в надежде, что еще что-то сделаешь для своего спасения. За последние двадцать лет моей жизни я много раз бывал близок к смерти, но столь тяжелые искушения, какие выпали на меня в этом году, бывали редки и не столь продолжительны. В этом году снова с большою силою я переживал, что наша земная жизнь есть исполненное тяжелой борьбы стояние на грани бытия и небытия, стояние между раем любви Божией и адом оставленности Богом. Однако, как бы ни были тяжелы наши страдания здесь, в глубине души таится сознание их глубокого смысла.

Я люблю размышлять о смысле страданий, люблю размышлять о вечности. Мне думается, что наша земная, временная жизнь для нас неизбежно должна быть страданием.

Время — образ изменчивого бытия. Во всяком изменении есть элемент страдания[314]. Мы, люди, принадлежа одновременно, вернее, параллельно двум мирам — горнему и дольнему, во все течение земной жизни как бы раздираемся. Стремимся к вечной жизни, имея пред собой образ Божественного Бытия, неизменного в своем совершенстве, и вместе погружаемся в заботы о земном, не в силах будучи презреть потребностей и этой жизни. «Чаю воскресения мертвых». Только она, эта чаемая вечная жизнь — есть подлинная жизнь.