Афина Паллада - Андрей Губин

— О жизни, на краевое совещание пригласил.

— Зачем поедешь? Писал чего?

— На совещание, он же сказал!

— Смотри и там не наплети с три короба, смешно было слушать, как баба на базаре болтал! — Управляющий подчеркнуто запахнул полушубок и пошел к кругу начальствующих.

Чабан покраснел, словно его уличили в чем-то постыдном. Подошли Агаханов, Петренко, Маркелия и пожали ему руку.

Несмотря на заклинания муллы, Секки не беременела. В таком случае горцы обычно разводятся. Хасан пил какие-то настои из трав, часто лечился у знахарей, «чтобы получить силу», — ничто не помогало. Хасан знал о жажде материнства у жены, понимал, что граненый клинок шариата не устрашит ее. По совету Магомета он решил обратиться к новым законам, чтобы вернуть Секки.

Бекназаров выслушал Элисханова и согласился, что Муратов нарушает моральный кодекс строителя коммунизма. Пока Саид был на краевом совещании животноводов, в поселке Новая Жизнь состоялось производственное собрание. Третьим вопросом в повестке дня было: морально-бытовое поведение старшего чабана Муратова и рабочей Элисхановой. Маркелия протестовал против третьего вопроса, так как не было Муратова.

— Неважно, — заявил Бекназаров. — Пусть народ решает.

На собрании выступила учетчица, громила Муратова и Элисханову за распущенность, предложила уволить обоих.

— Им только того и надо! — пустил шпильку хромой тракторист.

Бекназаров сказал кратко:

— Разрушать две семьи не позволим. Какая гарантия в том, что Элисханова не бросит Муратова ради новой любви, а Муратов — ее? Они себя показали уже. Пусть выступит Элисханова.

— Чего она может сказать? — закричал Ибрагимов. — Как мужа обманывала? Знаем это! Муратов чужих овец считает, а чужую жену силой захватил, как бандит! Элисханов говорил, что Муратов ружьем ему угрожал! Гнать таких в три шеи!

Некоторые одобрили слова Ибрагимова: не понравилось им выступление Муратова на партконференции.

Вышел Маркелия:

— Я так понимаю: ни аллах, ни Советская власть не могут развести или свести жену и мужа. Закон может только на бумагах оформить это. Что же вы, сильнее аллаха или Советской власти, что хотите протоколом обязать Элисханову жить с человеком, которого она не любит?

— Ты христианин, — сказал Ихан-Берды, — не лезь в мусульманское дело.

— Товарищ Бекназаров, — подбоченился грузин, — разве здесь собрание мусульман?

— Ихан-Берды, завяжи себе рот! — крикнул Бекназаров, спуская на тормозах. — И ты, товарищ Ибрагимов, не горячись. Не след гнать хороших чабанов, а учить их надо. Элисханову предупреждаю: если не исправит поведения, уволим в два счета. И нечего тут рассусоливать! Подумаешь — вопрос! Надо думать, как из зимовки выйдем. Прав товарищ Маркелия, пусть аллах решает эти дела! У нас есть дела поважнее. Любите — пожалуйста, разведитесь, зарегистрируйтесь, а потом уже любите. А то получается, как с старое время, когда имели много жен. А Элисханова захотела два мужа сразу… Предлагаю осудить действия Элисхановой.

— Я против! — пылко вскочил Маркелия.

— А здесь будет голосование, товарищ Маркелия! Не думай решать за всех!

Предложение Бекназарова прошло.

С краевого совещания Муратов возвращался через неделю. Последние километры шел пешком. Шел и боялся: какие вести ожидают его на кошаре? Не увезли ли Секки в аул? Жива ли она?

В Ставрополе его наградили грамотой за отару. На плечах мешок с подарками. Мухадину — заводной самосвал. Али — нож-лису. Сафару — модные польские брюки с цветными швами и шестью карманами на молниях. Разият — шелковый платок… и два таких платка за пазухой — жене и Секки.

Валенки набухли: провалился в воду. Лед вспучен кругами, похрустывает подозрительно и ломко. Как сквозь мутное стекло, видны подо льдом стебли шевелящихся семиметровых камышей.

Кошару вода обходила — все в порядке.

Уже бежали мордастые псы. На всякий случай лаяли тяжело и басово. Потом лай Стал радостным. Саид потрепал пушистые морды с умными желудевыми глазами, отдал им куски хлеба, сбереженные в пути.

Еще до кошары далеко, а навстречу летит простоволосая черноглазая Разият. Обняла старшего, взвалила на себя мешок.

Морозный ветер зло щиплет уши, крутит снежные смерчи. Мухадин, в камышовых шлепанцах на босу ногу, в коротенькой рубашонке и шапке размером с барана, ведет поить гнедую кобылу. Он чуть выше конского колена. Смело ступает по тонкому льду к черной вихрящейся полынье.

— Эй, штаны потерял, что ли? — смеется усталый Саид.

— Здравствуй, большой папка! — Мальчишка обрадовался, но дело начатое продолжает — ведет кобылу поить: суета не украшает мужчину.

Вдруг Саид остановился, прислушался, глядя на камышовую ограду база. Ветер звенит сухими метелками. У ворот база сугроб.

— Отара где? — крикнул чабан на уныло потупившуюся арбичку.

Ограда скрывает внутренность база, но чабан не услышал дыхания восьмисотголовой отары.

— Забрали, — заплакала арбичка. — Расформировали. Управляющий и зоотехник. Вода, говорят, близко подошла.

— Где подошла? Так и было! Выход на бурун показывали?

— Да, и мост Али предлагал ремонтировать, одну сторону мы сделали из бревен, что ты возил.

— Когда забрали? — полыхает гневом чабан.

— Четвертый день уже.

— Почему отдали? — как плетью, хлещет он женщину. — Кто разрешил? Где Али и Сафар?

— В карты играют, — виновато опустила плечи Разият.

— Я им покажу карты!

Едва старший ступил на порог, братья вскочили.

— Почему сидите дома, интересно мне знать?

— Мы решили расчет брать, — ответил Али.

— Пока не взяли, режьте камыш.

— Снег идет, — вставил Сафар.

— Я сказал…

Братья живо оделись, взяли резаки, проволоку, ушли.

В беленых горницах жарко. Одинарные оконца запотели. Разбитое стекло в одном заткнуто ватником. Саид осмотрел ружья. Глянул на мягкий чемодан Сафара в авиа ярлыках, перетянутый сыромятным ремнем. Отвел глаза от социалистического обязательства бригады, висевшего на стене: теперь оно, как и последняя грамота, годно разве на раскур.

Разият бесшумно ставит на стол блюдо с мясом. Разрезает горячую пшеничную буханку. Саид сполоснул руки. Молча ест. Запивает желтой, как керосин, вкусной кумской водой, принесенной с родного Эльбруса. Ведро и старинная медная кружка поставлены рядом.

Нет, не хочется есть. Обида гложет его. Говорил же осенью: надо уйти с этой кошары. А опасности нет и сейчас. И мост все равно надо чинить.

Влез в жаркий, как печь, полушубок, в папаху — и верх и подкладка из цельной бараньей шкуры, — взял ружье, оседлал кобылицу. Выходя из конюшни, встретил Секки — шла с камышовым снопом домой, кормить больного мужа. Печально переглянулись.

Контора отделения — низенькая горница с разбухшей саманной печкой. Потолка, как и всюду, нет — над головой стропила. Глина на стенах осыпалась, виден камыш. Мокрый земляной пол. Шкафик. Сейф-сундук. Стол на курьих ножках, застланный красным ситцем в чернильных пятнах. Окошко одно, меньше, чем на кошаре Муратова.

Около печки с тлеющим кизяком рабочие на корточках курят «атомные», махорочные сигареты. За столиком Бекназаров в чабанских валенках и полушубке. Только шапка своя, каракулевая. Рядом примостился сытый, с белесыми ресницами бухгалтер в длинном, до пят, тулупе. Напротив управляющего — румяная, полнотелая учетчица в зеленой стеганке, пуховой шали и хромовых сапожках.

Когда Саид вошел, в конторе все помирали со смеху. Не смеялся лишь бухгалтер — он только что рассказал новый анекдот.

Бекназаров приветливо пожал руку чабану, продолжая переживать анекдот.

— Судьбу отары вы решили, — сказал Саид. — Решайте судьбу бригады. Чабаны мои в карты играют. Уходить собираются кадры.

Спелые груди учетчицы еще колыхались, но глаза с поволокой посерьезнели. Смолк смех. Бухгалтер углубился в засаленный кондуит.

— Стихия! — развел маленькие крепкие руки Бекназаров. — Будем управлять ею, как записано в Программе, но не сразу.

— Вы и коммунизм будете строить не сразу! — пылко прорвался гнев чабана.

— Ай-ай-ай, товарищ Муратов! Какой горячий скакун! Уже с порога нашел у нас недостатки: коммунизм плохо строим! Вот это принципиальная критика — быка за рога! — засмеялся, блеснув симпатичными зубами, управляющий.

— Извиняюсь, я не это хотел сказать, — покраснел чабан. — Поспешили вы — вода не прибывает, я палки в трех местах ставил и выход нашел по буруну.

— Рисковать народным богатством не имеем права, хоть и плохие мы коммунисты.

— Что же мне делать? В середине зимы без работы оставили!

— Сочувствую, но помочь не могу. Сдавай коней, инвентарь, езжай на центральную усадьбу — там директор решит. У меня отар нет.