Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин

Бал-Гаммаст не ответил. Он размышлял о вещах, бесконечно далеких от птичьего пения. Царство, доставшееся Апасуду от отца, только что миновало великую смуту. Лишь пять дней назад лугаля кишского, поставленного мятежниками, выбили из города, эбихи гонялись за шайками иноземцев или стояли у крепких стен старых городов… Как там еще пойдет дело у щеголеватого Асага, тяжеловесного Упрямца и страшного Дугана? Нового эбиха Уггал-Банада он почти не видел, но его мэ тоже задело краешком сознания царевича: как там сложится под Уруком у этого? Нет, в такую пору царский дом не должен колебаться. Будь сейчас мир, будь тишь над землей Алларуад, он, наверное, согласился бы. Мэ государя чуть-чуть пугала и манила его одновременно. Бал-Гаммаст чувствовал в ней что-то бесконечно родное, как будто ему возвращали его же собственную вещь, взятую без спроса. Но…

— Ты должен быть венчан, Апасуд. Я не приму Царство из твоих рук.

— Но почему? Ты ведь лучше меня приспособлен к правлению, хотя и юн… Все так говорят…

— Значит, уже начались разговоры?

— Разговоры! Да разве я сам не вижу? Сначала тебе помогут те же самые советники, а потом из тебя, Балле, выйдет…

— Нет. Ничего из меня не выйдет, Аппе. Просто я не буду царем вместо тебя. И разговаривать нечего.

— Но как… почему… ты… ты разве не понял меня?! Что я такое.

— Да не в том дело! Кто из нас моложе, Аппе? Кто первым выбрался из мамы Лиллу? Ты говоришь так, будто из нас двоих старше я. Подумай не о себе. Война кругом. Нам повезло, но война еще не кончилась, нам нужна твердость. Царство должно перейти из рук в руки тихо, правильно, как исстари водилось. Если оно перейдет ко мне, многие подумают: вот, вышло мимо закона, все досталось мальчишке, а первенца лишили наследства. Ты рискнешь поручиться, что не начнется кутерьма, что не будет новых мятежей против меня — самозванца?

— Ты говоришь как отец! Какая чушь! Все — чушь. Зачем ты не хочешь мне помочь? Я же знаю, я же чувствую, я вижу, я… я… да я всем, чем только можно, чую: у тебя, дурака, мэ царя! А ты… а ты… Дурак! Дурак! Упрямый онагр! Доска! Бесчувственная доска! И это ты — мой брат… Доска! Доска… Апасуд зарыдал.

— Аппе…

Старший брат заговорил сквозь слезы, раскачиваясь из стороны в сторону и не отнимая ладоней от лица:

— Ты… ты… разве ты не почувствовал ночью, там… у отцова шатра… ночью… после сражения… разве… ты не почувствовал… время переломилось… грядет зябкое время, и мне ни за что не удержать… не сохранить…

Выходит, и Апасуда опалило морозом. Выходит, и он узнал зной холода.

Наконец Апасуд опустил руки.

— Ты не осознал до конца, Балле… Ты обязательно будешь царем, потому что… потому что, брат, за два солнечных круга я не найду для себя Той, что во дворце… а заставить меня жениться никто не волен. Тогда ты будешь царем по закону… тебе не миновать…

— Да ты все продумал… Хитрый, как мытарь в базарный день!

— Зачем ты так, Аппе… Пожалей меня. За два круга солнца я… я просто убью себя. Моя душа заболеет… И Царству не будет лучше.

«Уступить ему, — думал царевич, — и смута запросто усилится. Я ведь читал. При Донате I так было. И еще раньше, при царице Гарад, тоже так было. Нет, это нехорошо, очень нехорошо… А если не уступить? Как тогда? Певчая птица на престоле… прости, Творец, я не должен так думать о родном брате. Царь, которому не нужно Царство. Не нужна жена, не нужны дети. Дела и к чему. Да что за царь такой! Его никто не будет любить. Это плохо кончится. Так тоже было — при Кане IV Молодом. Такой же безбрачник попался… Легко говорить: “Никогда не выбирайте между плохим и плохим…” А если не предлагают ничего хорошего, тогда как? Господи, Ты посоветуй мне что-нибудь…»

Тогда, в храме, сидя на холодном каменном полу, Бал-Гаммаст первый раз в жизни пожалел, что он не старше, что ему всего-навсего четырнадцать солнечных кругов, что на него свалились вещи, которые отцу достались за двадцать вторым солнечным кругом, а деду — за сороковым… Заводить такие речи и искать ответа на такие вопросы должен бы человек постарше, да-да, постарше! Как бы не вышло ерунды… он ведь совсем не постарше, он — то, что он есть.

— Помолись-ка со мной вместе, Аппе…

Братья подошли к алтарю и принялись молча молиться. Один просил у Творца пощады, другой — вразумления. Слуги прибирались у входа, в отдалении слышались их приглушенные голоса, гулкое шарканье. Снаружи ночь приняла Лазурный дворец в прохладные объятия. Пламя в масляных светильниках жадно насыщалось временем.

— Аппе… Кажется, я знаю.

— Что? Что?!

— Пусть венчают обоих. И тебя, и меня.

….Сегодня ему не повезло дважды. Во-первых, это была Арбиалт. Во-вторых, она решила познакомить Бал-Гаммаста с «Историческим каноном земли Алларуадской, составленным и записанным с почтением и точностью при государе Донате I». Три солнечных круга назад они с Апасудом затребовали себе в покои все восемь канонов, а затем Бал-Гаммаст, желая обставить брата, прочитал еще сто две малые записи о деяниях царей, первосвященников и иных достойных людей Царства. Так вот, канон Доната I был самым простым, самым скучным и самым коротким. И он, разумеется, знал этот канон почти наизусть.

«…И вся страна от Полдневного моря до канала Агадирт, прорытого старыми городами в царствие государя Доната I, дабы соединить великие реки Еввав-Рат и Тиххутри и защитить государство от немилосердных кочевников с Полуночи, зовется Алларуад — держава всех дорог… — монотонно читала Арбиалт. — Так зовется она, ибо сказал Творец, что отсюда начнется многое и все пути вытекут из благодатной земли нашей. Люди суммэрк именуют ее Иллуруду — кровь богов, ибо таковой почитают чистую медь, и только мастера наши умеют делать из нее наилучшее оружие и прочие необходимые вещи. Торговые люди и кочевники Захода, странствующие со своими стадами, с рабами, со всеми родами и семьями, нарекли нашу землю Се… Си… Синн…»

Бал-Гаммаст машинально поправил:

— «…нарекли нашу землю Сеннаар, а люди суммэрк — Ки-Нингир…»

— Да, отец мой царевич. Тут неразборчиво. Конечно, отец мой царевич.

Конечно, он мог бы разрешить Арбиалт называть его просто Балле. Старый онагр Маддан так и сделал когда-то — в первый же день, когда его поставили учить Бал-Гаммаста и надзирать за ним. Даже разрешения не спросил. Сан Гарт, агулан гильдии звездочетов, высокий, сухой, прямой, как колонна, серебряная борода, расчесанная на аккуратные прядки, еще древнее Маддана, но полон достоинства, так вот он, этот Сан Гарт, умел произнести «Балле» с интонацией торжественного величания, как будто выкликал звезду на небо. Наставница Латэа, лукавая, озорная, желанная, словно виноградная ягода, если смотреть сквозь нее на солнце, изгибала капризные губки… м-м, н-да, вроде бы из чашечки этих губок выпархивало только одно имя — Балле, но вместе с ним неслось на волю обещание самых необыкновенных ласк, ночей, превращающих ложе в поле для беспощадного поединка… и в то же время нечто сей же час похищало у пленительных миражей право стать частью мэ царевича. Заглянул за завесу — и будь добр удалиться. Займись, чем и положено заниматься: тонким ремеслом писцов… Кажется, один раз она сама так заигралась, что чуть было… Наверное, ее удержал лишь возраст Бал-Гаммаста: разделить ложе с мальчишкой? Латэа остановилась у самого краешка и тремя фразами стерла в порошок все затрепетавшие было упования царевича. Но чтоб так уметь, надо быть Латэа. А этой… этой… земляной мухе разрешить — значит приказать. И будет вполголоса выдавливать «Балле…», давясь стыдом и страхом. Не стоит.