В небе полярных зорь - Павел Кочегин

— Оставь, умоляю тебя. Уйди, оставь, только на одну минуту оставь.

Глаза ее вновь закрылись, голова опустилась на грудь.

— Нет уж, нет, Машенька, я тебя не оставлю, — и Бозор, уложив Марию Васильевну на связанные лыжи, медленно заскользил за отрядом.

А ветер все дул и дул, все гнал в неведомые дали мириады хрупких снежинок.

ГЛАВА V

1

Ложбина, в которую к вечеру зашел отряд, зажата тремя холмами. Ветер поработал здесь на славу — перемел снег со склона одного холма на другой. А между ними, кроной вниз, взметнув расщепленный ствол, лежала сваленная бурей сосна. Снег вокруг нее утрамбован, местами выбит до земли. Тусклый луч фонарика осветил чьи-то следы.

— Эге, лежбище сохатых, — первым догадался Ваня Трофимов.

— Ну, пока хозяев нет, отдохнем здесь мы, — решил Никита Кузьмич. Он внимательно осмотрел товарищей, и сердце дрогнуло: среди них не было Бозора и Маши.

«Остались, там остались», — грустно подумал он, и тут же решил после устройства отряда пойти с кем-нибудь на поиски.

Комлев подошел к сосне, чтобы разжечь костер.

— Никита Кузьмич, ну, как огонь немцы увидят? — тревожно спросил Сомов.

— Если люди не обогреются у костра и не попьют кипятка, нам их не поднять, Олег Прохорович. Возможно, ночь пройдет благополучно, а на рассвете уйдем... Ну, а в случае... Будем драться, постараемся задержать немцев. Тем временем Иван уведет больных и женщин. Не волнуйся, и ты с ними пойдешь... Как жаль, что рация погибла. Нас ведь наверняка не только немцы, но и наши ищут. Малыш давно уже сообщил командованию.

Комлев крутнул шестеренку зажигалки. Выскочила искра, заколебался голубоватый огонек. Через секунду занялись, затрещали сухие иглы, желтоватый ручеек перекинулся на ветку и пополз по сучку. Вскоре пламя охватило всю крону, дохнуло теплом.

Повеселевшие люди окружили костер, подставляют огню лица, руки, ноги, протягивают к нему фляжки, консервные банки, трофейные каски, наполненные снегом. Отогревается у огня Тиша. Полудремлет возле него закутанная клетчатой шалью женщина. Сомов немигающими остекленевшими глазами уставился в одну точку. О чем-то задумался, взгрустнул у костра Ваня Трофимов. А уж если Ванюшка загрустил, ой, как трудно остальным.

— Что, Ванюша, тяжело? — опрашивает Комлев.

— Да нет, терпимо пока. Только вот кто этот окаянный желудок выдумал? Ноет и ноет, так бы и выбросил его к чертовой бабушке.

— Верю, Ванюша, что тяжело. Но на тебя вся надежда. Возьми двух бойцов, сходи за сучьями.

Они поднялись на склон сопки. Отсюда место привала отряда кажется стойбищем первобытного человека. Ваня поднялся быстрее других, довольно-таки быстро набрал охапку валежника и стал спускаться вниз. Подошел к автоматчику в стеганой шапке с пуговицей на верху. Тот стоит неподвижно, навалившись на дерево.

— Э, товарищ, пошли, — проговорил Иван. Автоматчик не ответил, Иван подошел ближе. «Уснул?» — задел его плечом. Товарищ сполз по дереву, сел, шапка сдвинулась на глаза. Иван глянул ему в лицо и оцепенел. Крепко прижав к себе дрова, автоматчик сидел с оскаленными зубами. Иван не помнит, как он снял с умершего автомат, дошел до отряда. Еще ни одна смерть не производила на него такого потрясающего впечатления. Он боялся смотреть в сторону бойца, чтобы не увидеть еще раз холодного, страшного оскала.

— Еще один! — скорбно произнес Комлев. Он хотел встать, но почувствовал, что какими-то невидимыми цепями плотно прикован к холодной земле. От горькой обиды на свое бессилие заскрежетал зубами. Затем положил руки на поджатые к животу колени, опустил на них голову и задумался.

Неужели это конец? Неужели все люди навсегда останутся в этой братской могиле и он уже не сможет помочь Машеньке и Бозору?

«Пойдем, быстрее пойдем домой, Никита, — услышал он знакомый голос и почувствовал на плече ласковые руки жены. — Ребятишки тебя давно ждут, мама плачет».

Комлев устало поднял воспаленную голову. Сердце радостно встрепенулось. К нему, как призрак, тихо приближался Мирзоев.

— Бозор! — прошептал Комлев. — А где Маша? Бозор молча опустился, и Комлев увидел лежащую на лыжах Марию Васильевну.

Пламя заметно становилось меньше. Комлев бросил в огонь сухие сучья. Послышался треск, и огонь вновь полез вверх.

— Пить, — прошептал Бозор.

Комлев отвинтил от фляжки крышку, налил в нее воды и поднес к губам друга.

Горячая вода, тепло костра привели в чувство и Машу. Она открыла глаза и поддерживаемая Комлевым села.

— Где я? Что это со мной? — опросила удивленно.

— Все в порядке, Мария Васильевна, все в порядке, — сдерживая слезы радости, проговорил Комлев.

За ветром, у костра, беглецы обогрелись, утолили жажду теплой снеговой водой. Теперь они немного приободрились и выглядели не такими унылыми. Комлев посмотрел на часы. Они стояли.

— Вот новость, ясное море! И так потеряли счет времени, а тут еще часы остановились, — с досадой воскликнул Комлев, постукивая пальцем по стеклу. — А день-то сегодня какой, вы помните?

— День как день, — ответил Мирзоев безразлично.

— Нет, особенный день! — Комлев встал. — Дорогие друзья, товарищи! Гляньте на звезды — время приближается к полуночи.

Люди посмотрели в темноту. И, словно бы отвечая на измученные взгляды голодных, оборванных людей, на небе заиграла полярная заря. Она выхватила у темноты полнеба, огромными пенистыми волнами заперекатывалась от горизонта к зениту и от зенита к горизонту. Отдельные ярко-белые языки, словно раскаленный металл, вырывались далеко вперед и, на мгновенье застывая на месте, освещали лагерь беглецов.

Вздохи радости вырвались из уст людей. Как зачарованные, они смотрели на эти дикие, величественные и таинственные сполохи, как на предвестников скорого избавления от мучений.

Комлев переждал немного и, когда волнение улеглось, продолжил простуженным голосом.

— А вы знаете, что будет в полночь? Забыли. Потеряли счет времени! Наступит новый, сорок четвертый год!

Радостно захлопала в ладоши Машенька. Кто-то чуть слышно крикнул: «Ура!». Тиша удивленно воскликнул: «Уже Новый год!».

— Да, Новый год, — подтвердил Комлев. — Выпьемте же за него и за нашу удачу этот божественный напиток, он сегодня для нас всего дороже! — и Комлев высоко поднял над головой котелок, полный горячей, источающей пар воды.

Чокались чем попало, жали друг другу руки, целовались. Глотали воду, обжигались, дули и снова пили большими глотками. Кипяток, которого так долго были лишены, пьянил головы, румянцем расцвечивал щеки.

— Дай бог не последнюю! — восклицал один, приближая свою банку к каске товарища.

— За благополучное возвращение! — кричал другой. — За то, чтобы дома еще выпить!

— И закусить!

Когда, возбуждение прошло, все так разомлели от тепла, горячей воды, что тут же крепко уснули. Задремали и Иван с Бозором. Но прошло не больше часа, как Комлев начал будить своих верных помощников.

— Надо поднимать отряд.

Они ходили между спящими, тормошили одного за другим, но спросонья люди лишь отмахивались от них, как от назойливых мух.

— Ну подождем еще немного, — решил Комлев. Он опустился у костра, обхватив руками колени и опустив на них подбородок, задумчиво смотрел на затухающий огонь. Вот взовьется над раскаленным углем один-другой голубоватый язычок и исчезнет, уголек начинает тускнеть. Вдруг опять прорвется яркой вспышкой внутренняя сила огня и опять затухнет. Потом уголь покрывается серым налетом и вскоре совсем чернеет — один, другой, третий...

Мрак подступает со всех сторон. Он уже коснулся тех, кто дальше всех лежит от костра. Из темноты раздался тенорок Вани Трофимова:

— М-да, положеньице наше... А вот нам политрук рассказывал, когда они в гражданскую шли через Каракумы, такой случай был. Вот, как мы, выдохлись они и легли умирать. Все лежат, а командир их сидит: бессилен, стало быть. А рядом, с ним лежит один боец, музыкант, всюду скрипку за собой таскал. Приказал ему командир сыграть что-нибудь. Помог ему, конечно, подняться. И начал, и начал этот скрипач по струнам смычком водить. И, понимаете, встали ведь люди-то! Да, встали и пошли. Скрипач играет, а они идут, идут. Ушли уж далеко. Тогда пошел и скрипач. Сделал шаг, другой, упал. Все ушли, а он умер... Эх, жаль, что мою балалайку разбил фриц в бараке, а то и я бы сыграл.

— А ты помнишь, Ваня, как Чапаев... — задумчиво проговорил Комлев. Сжав губы, он начал тихонько выводить очень знакомый мотив. Сразу же подхватил слова Ваня:

Ты добычи не дождешься,Черный ворон, я не твой...

Не успели они вытянуть последнюю ноту, как уже Машенькин слабый голос и еще несколько тихих голосов вразнобой подхватили: