Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова) - Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska

Плача, нежно уставилась на голову под покрывалом. Осознав, на что смотрю, вздрогнула и сразу стряхнула сентиментальный налет. О деле надо думать, а не предаваться чувствительности! Либаш, Иреней Либаш, Ренусь… Деловые люди! Предприниматели! Большой бизнес! Черт бы побрал этот бизнес.

Если бы речь шла об обыкновенной бирже, я бы еще была в состоянии что-то понять и признать. Не скажу, чтобы законы, управляющие биржевой игрой, совсем уж были чужды моей душе. Знакома я была и с историей биржи, и с некоторыми махинациями и фортелями, неотделимыми от всякой нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама бы поиграла на бирже. Но на нормальной. А то, что имело место в моей отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило элементарным и юридическим, и нравственным нормам.

Некоторые умные головы пытались разъяснить мне, профану, в чем заключаются возможности использования законодательного несовершенства нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за что, как выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла до конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало, из другого вылетало. А зря, вот теперь очень бы пригодились познания в сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса. Глядишь, и Либаша бы расшифровала, причем на строго документальной, можно сказать, научной основе, а то ведь сейчас только нутром чую – преступлением пахнет, а одного нутра мало.

В свое время я безоглядно бросилась на защиту благородного иподромного бизнеса, наш беспредел больно ударил по нему, можно сказать, хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал почтенную публику на трибунах. Нет, такое я не могла терпеть, ну и вывела на чистую воду кое-кого, пропечатала по первое число, ведь злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.

Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.

Наверное, у ребенка были способности, сразу при взгляде на рисунок каждый понимал – нарисован мост. А по мосту катился какой-то черный бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник ответил: «Превосходит всякое понятие». Вот такой черный бесформенный клубок заслонил мне весь мир.

Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую воду ипподромные безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса. Постепенно из черного беспредела вынырнула чья-то фигура, вот она постепенно прояснилась, черный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои публикации нанесли его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких покровителей испугался и перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел. Подумаешь, большое дело. Талантливый махинатор и комбинатор найдет другие ходы, нечего себя тешить.

Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась встать на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло, закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной аферы лежала Елена Выстраш, начала с нее. Итак, Елена Выстраш, моя домработница, узнала о совершенных мною преступлениях. Бред какой-то, ну где Елене разобраться в сложных махинациях большого бизнеса! Нет, наверняка я совершила что-то более простое, доступное пониманию обыкновенной девушки, далекой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и стала опасна для меня. Я решила ее убить, она догадалась и попыталась сбежать. Я ее поймала. Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями еще с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо ее тоже… убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос – где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за нее я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.

Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все перепуталось в голове. А тут еще вторая голова торчит под носом и давит на психику…

– Кажется, наши дела сдвинулись с мертвой точки, – сказал мне Гжегож по телефону на следующий день. – Удалось найти подход к вашему чудодею, поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во всяком случае сделаю все от меня зависящее. Получил на все три дня, послезавтра вылетаю.

– Очень рада. Я тут тоже поразузнавала, этот народный целитель в основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже лечит, и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.

– Ладно, оставим в покое целителя, давай о наших делах. Наверное, будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я остановлюсь. Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с семьей как раз находится здесь. Давай встретимся там, подъедем одновременно, мой самолет прибывает на Окенче в полдвенадцатого, в Константине я могу быть…

– …в полпервого, – подсказала я.

– Ты как, не против?

Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.

– Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь – это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским…

– С Новаковским, говоришь? – перебил меня Гжегож. – Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель… впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.

Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.

Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано еще что-то, не просто банальная финансовая афера. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?

Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы – одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.

И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своем внешнем виде, и об одежке. Встречать придется в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает. Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках…

От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксендз пробощ.

– Ксендз викарий уже чувствует себя лучше, – сообщил он. – Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба много над ним думали, столько моментов вызывают сомнение… Вы смогли бы завтра приехать?

– Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу…

– А что, все еще болит?

– Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?

– Хорошо бы к четырем. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?

– Да, знаю. Значит, у входа?

– В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.

Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.

Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!

И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой ее просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадется на глаза!