От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири - Владимир Обручев

Сплингерд, как судья, хорошо знал китайские законы, а как наблюдатель, видевший почти весь Китай, кроме крайнего юга, был знаком с китайскими нравами и обычаями, со всем укладом жизни от простолюдина до мандарина. Он много рассказывал мне о своих наблюдениях, и в этой главе я передам кое-что, характеризующее Китай XIX века.

В Сучжоу мой багаж прибыл в наемной телеге, я сам – на купленных лошадях. Мне предстояло изучение горной системы Наньшаня, где не было постоялых дворов и возможности найма животных и где все дороги были не колесные, а вьючные. Соответственно с этим нужно было организовать свой караван – купить верблюдов для багажа, прикупить лошадей, найти проводника, сделать запас сухарей. Во всем этом Сплингерд оказал существенную помощь и даже отпустил со мной в эту поездку, из которой я должен был вернуться к концу лета в Сучжоу, своего старшего сына, чтобы приучить его к путешествиям. К сожалению, этот сын знал только китайский язык; Сплингерд не имел досуга, а также, вероятно, и педагогических наклонностей, чтобы передать своим детям знание своего родного французского языка, которым он еще вполне владел, а жена его – китаянка – его почти не знала. Мы отправлялись в страну, населенную в значительной части монголами, а Цоктоев знал по-монгольски.

Снаряжение каравана заняло более двух недель, которые я провел в доме Сплингерда; у него же я оставлял на хранение лишний багаж и все коллекции, собранные в течение четырех месяцев на длинном пути от Пекина. В Сучжоу я получил почту из России, пересланную из Пекина, на которую нужно было ответить; необходимо было также сообщить Географическому обществу о ходе путешествия и его главных результатах.

По моей просьбе Сплингерд показал мне китайскую начальную школу, через которую проходят все мальчики в городах и селениях. Она помещалась в соседней кумирне, занимая небольшую комнату, двери которой выходили во двор, затененный большими деревьями, и были открыты по случаю теплой погоды. Чтобы не смущать учеников, мы остановились у дверей. Против двери у задней стены, в одном из углов, стояла доска, высотой в метр, на которой были начертаны крупные китайские иероглифы, содержавшие имя Конфуция и похвалы ему. В другом углу висела длинная полоса бумаги с изображением бога мудрости. Перед ней и перед доской в металлических чашечках, наполненных песком, были воткнуты курительные свечи. У стены в кресле сидел учитель за небольшим столиком, на котором лежали толстая книга и бамбуковая тросточка.

Школьники сидели на полу, застланном циновками, скрестив ноги; перед каждым был столик, вроде скамеечки, с чашечкой туши, кисточкой и тетрадкой. Учитель, худощавый старик с тонкими усами и тощей бородкой, в черной ермолке с красным шариком и большими очками в роговой оправе, прочитывал из книги монотонным голосом какую-нибудь фразу, а затем все ученики хором повторяли ее несколько раз, заучивая на память. Фразы состояли из различных поучений философа Конфуция, как например (из разных мест книги):

Люди от рожденья по природе своей хороши.

В практической жизни они разнятся друг от друга.

Существуют три основные силы: небо, земля, человек.

Существуют три источника света: солнце, месяц, звезды.

Человечность, справедливость, приличия, мудрость, истина.

Нужно держаться этих пяти главных добродетелей.

Обоюдная любовь между сыном и отцом, согласие между мужем и женой.

Повторив несколько раз одну и ту же фразу, ученики старательно изображали в своих тетрадках, состоявших из желтоватой бумаги, похожей на пропускную, иероглифы, из которых слагалась эта фраза, – они писали их кисточкой тушью. Это продолжалось довольно долго, так как каждый иероглиф состоит из нескольких черточек и точек в разных сочетаниях; самые простые состоят из 2–3 черточек, в сложных до 20 черточек и точек в строго определенном положении. Если не хватает одной из них или положение ее иное, иероглиф произносится уже иначе и изображает другое понятие. Поэтому нужно писать точно и аккуратно.

По окончании письма ученики подходили и по очереди подавали тетрадки учителю, который просматривал написанные иероглифы. Если некоторые были изображены неверно, он поправлял их, а в случае нескольких ошибок бамбуковая тросточка прогуливалась по спине ученика, и бедняга возвращался на свое место, чтобы переписать еще раз.

Посмотрев некоторое время на это однообразное учение, мы ушли, и Сплингерд рассказал мне следующее: начальную школу проходят по возможности все мальчики в городах и селениях, только в мелких поселках и уединенных фанзах в глуши, где нет средств держать учителя, дети часто остаются неграмотными. Но эта грамотность сводилась к тому, что дети, заучив философское учение Конфуция, содержащееся в нескольких книгах, и ознакомившись при этом с изображением двух-трех тысяч наиболее употребительных иероглифов, могут написать заученные изречения и продекламировать их наизусть.

Таким образом, упражняется только зрительная и слуховая память. Ни математика, ни география, ни история не преподавались в этих школах. Разговорному языку, простому счету ребенок учился, между прочим, в семье, где наблюдал также в большей или меньшей степени применение правил морали, почитания родителей и пр., изложенных в учении Конфуция. Громадное большинство китайцев оставалось при этих знаниях на всю жизнь. Впрочем, в первой книге Конфуция «Сян-цзы-ван» содержатся замечания этого философа о природе человека, об истории, литературе и естественной истории, существовавшей 1000 лет назад. Эта книга содержит 1668 иероглифов, изображенных на 178 строках, и на ее изучение тратят несколько лет. За ней следовала книга классиков в 1000 письменных знаков, требовавшая еще нескольких лет, чем и заканчивалось обучение.

Более состоятельные родители после этого пристраивали сына к какому-нибудь купцу, чтобы он совершенствовался в счете и письме и приобретал сноровку в торговле.

Необходимо сказать, что в те годы в Китае не было высших школ, подобных европейским университетам, как не было и средних школ, подобных европейским. Все такие школы начали появляться только в начале XX в., так что приведенные характеристики относятся к последнему периоду жизни дореволюционного Китая.

Поэтому современный читатель сочтет архаизмом, сравнимым только с тем, что имело место в средние века в Европе, высшие степени образования, которые достигались в Китае в это время. Желающие получить первую из четырех степеней подвергались экзамену в своем уездном городе, власти которого назначали тему для письменной работы и давали день на ее выполнение; экзаменатором являлся литературно образованный чиновник, имевший звание «улучшателя учености». Имена выдержавших испытание и получивших знание «иенмин» вывешивались в экзаменационном зале; число их редко превышало 5 % явившихся на экзамен. Они имели право поступить в школу, находившуюся в окружном городе; окончив ее, они подвергались новому испытанию на звание «фумин», с более строгими требованиями. Выдержавшие готовились к третьему испытанию в присутствии ученого из главного города провинции, который раз в год объезжал окружные города и проводил в них экзамены, дававшие право на звание «сюцай», аналогичное степени бакалавра. Оно освобождало от телесного наказания.