Лесная быль. Рассказы и повести - Софья Радзиевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Иди, иди! — звали мы воронёнка. — Иди, мы тебя ещё покормим. Иди, Платочек!
Платочком мы назвали его в память о том, что мы отдали за него.
Воронёнок остался во дворе, а мы побежали домой — принести ему чего-нибудь вкусненького.
Вдруг на дворе поднялся скандал. Куры кричали так, словно увидели ястреба.
— Катя, скорей! — закричала я. — Наверно, ястреб цыплёнка схватил. — И мы бросились назад.
Никакого ястреба не было, за него отдувался наш бедный Платочек. Он тоже кричал, но от боли, голос его тонул в общем гаме, а куры клевали и щипали его, только перья летели по воздуху.
Мы со слезами ринулись в бой и выхватили воронёнка чуть живого. Он весь дрожал.
— Противные, гадкие! — кричала Катя и плакала. — Бедный Платочек, за что это они тебя?
— За цыплят, — сказал отец, который тоже пришёл на шум. — Вороны часто таскают цыплят, и куры это знают. Смотрите, чтобы ваш Платочек за это не принялся!
Весь день воронёнок не ел, сидел в углу сарая и так жалобно смотрел на нас, что казалось, будто он умирает, и ночью мы горько плакали в подушку.
Но на следующий день он встретил нас как ни в чём не бывало: махал крыльями и ел за два дня сразу.
Пришлось продержать его в сарае до тех пор, пока он не научился летать.
К этому времени он стал удивительно красив. Питался Платочек у нас, вероятно, лучше, чем на воле, поэтому был крупнее других ворон, и пятно на голове было тоже чуточку больше.
— Правда, наш Платочек в платочке? — говорили мы.
И забавно же было смотреть, как он дразнил кур в отместку за первую встречу.
Сядет на забор, невысоко, но так, чтобы его достать было нельзя, и смотрит. Куры соберутся, кричат, сердятся, а он нагнётся и отвечает им:
— Карр! Карр!
За сестрой и за мной Платочек бегал, как собачонка, прыгал на колени и заглядывал в глаза.
Мама наша целый день хлопотала по хозяйству, а папа уходил на работу очень рано, так как жили мы на окраине и идти было далеко. Но мы только радовались этому: раздолье, свобода.
За огородами нашего пригородного посёлка текла речка и начинался лес, тот самый, в котором мы собирали ягоды в где нашли воронёнка.
Ходили мы туда всё лето и близкую его часть знали хорошо.
Но дальше, за весёлой, болтливой речкой Незванкой, начинался старый еловый лес, тёмный и таинственный. И жил в нём один лесник, про которого ходили странные слухи, и была у него чёрная с белой кисточкой на хвосте собака, громадная и злая, по кличке Волк.
— У неё кисточка, знаешь, зачем? — шёпотом говорила мне Катя, и её большие голубые глаза делались совсем круглыми от страха. — Эта кисточка, чтобы её леснику было и ночью видно. Они вместе ночью охотятся. Собака зайцев ловит, леснику носит. А раз мальчика маленького собака в лесу загрызла. Как за горло схватит… он и крикнуть не успел! А лесник мальчика в реку бросил. Это тётка Дарья маме рассказала. А мама засмеялась и говорит: «Всё это глупые выдумки. Если бы мальчик действительно пропал у кого, мы бы знали. Да и кто пустит ребёнка ночью в лес?»
В тот вечер мы долго сидели на печке и шушукались. За окном гудел ветер, и, когда мама открывала дверь, он вырывал её из рук и хлопал ею так сильно, что весь дом вздрагивал.
— А ты веришь? — спрашивала я, замирая от страха и желания, чтобы это и в самом деле было правдой.
— Конечно, верю! — убеждённо отвечала Катя. — Мальчик-то был чужой, заблудился, потому его и не искал никто. Вот как тётка Дарья говорила, — закончила она и торжествующе посмотрела на меня.
Я была побеждена. Долго, прижавшись друг к другу, сидели мы на печке. Лампа под зелёным абажуром ярко освещала стол, а в углу сгустились полутени.
— Ну, запечные жители, — весело сказал наконец папа, отодвигая книгу, — пожалуйте ужинать и марш спать, а то за день-то набегались. Смотрите, ваш Платочек уже третий сон про белые булки видит.
Мы засмеялись и соскочили с печки. На столе стоял чугунок с кашей и кринка молока, а мама возилась около печи, вынимая горячие пироги.
Ворона и правда спала, сидя на спинке кровати — на своём любимом месте, под которым мы с Катей аккуратно расстилали лист бумаги… Совершенно приучить к чистоте нашего воспитанника нам не удавалось.
Услышав возню за столом, Платочек сейчас же сорвался с места и перелетел на спинку отцовского стула. Здесь он всегда сидел и высматривал, нет ли на столе чего по его вкусу. Завидев пирог или белую булку, он прыгал на стол, хватал кусок побольше и перелетал на подоконник или, если окна были открыты, улетал в сад и там съедал добычу. Иногда прятал её в свой заветный «сундук» на крыше сарая, под дранкой.
В этот вечер окна были закрыты.
Платочек быстро наелся и стал сердито стучать в стекло носом, положив недоеденный пирог на подоконник.
— Ффффф, — шипел он. Окно не открывалось, а пирог надо было спрятать непременно: вдруг кто соблазнится и утащит.
— Не выпускайте его, — сказала мама. — Потом опять стукаться начнёт, — впускай его, а всем уже спать пора, завтра рано вставать.
Как ни сердился Платочек, пришлось остаться дома. Взъерошенный и злой, он караулил на подоконнике кусок пирога и неблагодарно ущипнул меня за палец, когда я подошла погладить его.
— Ну и сиди! — рассердилась я и пошла умываться.
— Девочки, — через минуту позвал нас отец и тихонько засмеялся. — Посмотрите, что ворона выделывает!
Платочек сидел на кровати и с сердитым бормотаньем запихивал пирог под подушку.
Готово! Он с торжествующим видом отошёл и, подозрительно покосившись на нас, взлетел на спинку кровати.
— Молодец, ловко спрятал! — смеялись мы и вперегонки прыгнули на кровать — устраиваться на ночь.
«До моего пирога добираются! Э, нет! Не позволю!»
Разъярённая ворона в одну минуту оказалась на подушке и ринулась в бой.
Рраз! — и Катя с криком схватилась за щеку.
Два! — закричала и я от сильного щипка за ухо.
А Платочек, весь взъерошенный, широко расставив лапки и распустив крылья, боролся за своё достояние.
Тут уж вмешался папа и перенёс пирог на пол, в уголок, под газеты.
Мы были незаслуженно обижены, щека и ухо болели.
— Из-за противного пирога, — плакала Катя, — из-за пирога на нас бросился, на своих матерей!
И мы успокоились только тогда, когда придумали жестокую месть: заведём какую-нибудь другую птицу и будем любить её больше, чем неблагодарную ворону.
Уже засыпая, я почувствовала, как Катя дёргает меня за руку.
— Знаешь, я боюсь, что даже нарочно не смогу другую птицу полюбить больше Платочка. Правда, обидно?
Но у меня уже не хватило силы ответить.
Утро выдалось ясное и такое тёплое, что мама вынесла самовар на столик перед окнами.
