Бермудский треугольник черной вдовы - Дарья Донцова

– Очень нам нравится про чужие глупости слушать, – заверил Денис.

Михаил Иванович сделала глоток чая и завел обстоятельный рассказ.

В дачном поселке были добротные кирпичные дома, в которых хозяева жили не только летом. Приезжали и зимой, на Новый год, на школьные каникулы. О своей работе москвичи не распространялись, но простые гуськовцы поняли: не мелкая сошка возле них поселилась, а начальство. У дачников были государственные черные «Волги» с шоферами, в декабре все их женщины щеголяли в шубах из норки, а мужчины носили ондатровые шапки. За версту было видно: одежда шита в одном ателье, куда бабу Шуру из Гуськова никогда не пустят. Жили стукачи хорошо, Михаил Иванович подрядился работать мусорщиком и три раза в неделю опустошал здоровенные баки, куда соседи кидали отбросы. По упаковкам и объедкам было понятно, что в хорошей еде новые гуськовцы себе не отказывают, они постоянно покупали сыр, всякую колбасу, дорогие консервы, пили чешское пиво, которое днем с огнем было не сыскать, лопали зефир в шоколаде, клюкву в сахаре. Мусор коренных жителей был намного проще, оберток от глазированных творожных сырков в нем не водилось. И одевались стукачи дорого, а их дети ездили на таких мопедах, о которых сельские ребятишки и не мечтали. В семьях обитателей кирпичных особняков явно водились деньги. Но, несмотря на это, никто из дачников не завел домработниц. Жены начальников сами управлялись по хозяйству, а вот для работы в саду нанимали гуськовцев. Одновременно с появлением поселка стукачей по другую сторону неширокой, но быстрой, глубокой и холодной реки Гуськи построили еще один кооператив, его стали именовать Гуськово-три. Вот там устроились совсем другие люди: писатели, художники, актеры. У стукачей дома были одинаковые, и хозяева въехали, когда внутри поклеили обои. А люди искусства сами строили фазенды, поэтому дома получились разнотипными, у одного кирпичные стены, у другого деревянные, и газ с горячей водой и канализацией они провели не сразу, а с помощью все того же Петра Михайловича. Третьи гуськовцы живо стали своими, они не чурались деревенских, половина сельских баб стала у них домработницами. Многие из этих дачников любили выпить, покупали в селе самогон, могли дать денег в долг и порой колотили своих жен так же, как простые мужики.

В то лето, когда случилась череда несчастий, Алевтине исполнилось двадцать два года, она работала продавщицей в магазине на станции сменами: два дня с семи утра до девяти вечера, затем пару суток дома. В свободное время Аля нанялась к Волковым и Лазаревым, чьи коттеджи стояли рядом, ухаживала за огородом-садом. Погода в то лето не очень удалась, часто дождило, и Евгения Федоровна день-деньской сидела в беседке, читала книги. Петр Михайлович рано уезжал на службу и возвращался к вечеру.

Семья Лазаревых казалась крепкой и благополучной, двое детей, мать, которая занималась их воспитанием, муж, обеспечивающий родных, его теща Анна Ивановна, хлопочущая по хозяйству. Если Евгения Федоровна и Петр Михайлович шли вместе по Гуськову, то держались под руку, улыбались, выглядели довольной всем парой. Участки у стукачей были огромные, дома добротные, что у кого творится за воротами, соседи не знали. Но Аля, ухаживая у Лазаревых за цветами-грядками, невольно слышала разговоры, доносившиеся из открытых окон дома и не предназначенные для чужих ушей, и поняла, что отношения в семье совсем не такие безоблачные, какими казались со стороны. Евгения Федоровна любила поскандалить, и ей, чтобы оседлать метлу, солидный повод не требовался, баба заводилась с полоборота. Доставалось всем: Анне Ивановне за то, что не так пожарила кабачки, Вере, если та опаздывала на минуту к обеду, но громче и азартнее всех Евгения ругала Федю. Мать частенько отвешивала мальчику оплеухи, а войдя в раж, бежала во двор, выдирала там крапиву и хлестала ею сына. Справедливости ради следует сказать, что Федя рос непослушным, делал почти все наперекор взрослым и постоянно жаловался на мать отцу. Петр Михайлович в выходной увещевал супругу:

– Женя, нельзя мальчика чморить, и бить его крапивой не годится, у пацана волдыри на ногах.

– Он меня ни в грош не ставит, – кричала мать, – сто раз ему говорено: не смей меняться вещами с приятелями. Это негигиенично! Так нет! Вчера опять заявился в чужом, шорты, рубашка, сандалии не его. На мопеде чужом приехал. С Генкой Волковым они махнулись! Я ему: «Сколько раз твердить можно? Перестань обноски невесть от кого на себя напяливать! Не бери мотоцикл дрянной». А мальчишка спорит: «Одежда Генки, он мой лучший друг. Мы играли в войну, переоделись, чтобы нас враги перепутали. Я генерал, меня нельзя в плен взять. У Гены шорты чистые и мопед хороший, тетя Франци сыну лохмотья не дает, и она никогда на него не орет и крапивой не лупит». Федор меня не уважает, ему, как и тебе, Франциска Яновна нравится.

И Евгения начинала самозабвенно ругать соседку, находила для нее такие эпитеты, что Алевтина ежилась.

Один раз Аля спросила у отца:

– Почему Евгения Франци терпеть не может? Жена Петра Михайловича такая двуличная! Волковы и Лазаревы ближайшие соседи, в беседке они вместе по выходным-праздникам обедают. Евгения Федоровна тогда с Франциской Яновной сюсюкает, нахваливает ее, а когда Игорь Семенович с супругой домой возвращаются, Лазарева всегда гадости про подругу говорит!

Михаил Иванович усмехнулся:

– Ты на Милу, дочку Волковых, посмотри. Одно лицо с Верой. Евгения Петра к Франци ревнует.

– Не похожи они совсем, – возразила Аля, – у Веры на голове копна рыжих кудрей, как у матери. А у Людмилы жидкие прядки на две драки.

– Локоны у Веры знатные, – согласился Михаил, – все только их и видят, личико за кучеряшками теряется. А ты присмотрись повнимательней к Люде Волковой, оцени глаза, нос…

Алевтина отцу не поверила:

– Папа! Да они уже старые совсем! Лазареву пятьдесят скоро стукнет! Какая ревность?

Михаил Иванович ухмыльнулся, но переубеждать дочь не стал. Аля же после той беседы начала приглядываться к Вере с Милой и поняла, что отец прав. Если не обращать внимания на роскошные кудри дочки Лазаревых, то они с Волковой здорово похожи. Просто волосы Веры отвлекают внимание от ее лица, все пялятся на огненно-рыжие кудри, еще у нее полно конопушек, а у Людмилы их нет, и это тоже мешает правильно оценить внешность девочек.

В день, когда погиб Федя, Аля возилась в оранжерее и увидела, как на участок Лазаревых на своем новом мопеде заехал Гена Волков. Очень дорогой мотовелик мальчику подарили на день рождения две недели назад, Гена невероятно гордился презентом, не расставался с ним. Федя завидовал приятелю и начал клянчить у матери такие же колеса. Говорил: «У меня старый-престарый мотик, скоро развалится». Но Евгения Федоровна жестко ответила сыну:

– Геннадий учится на одни пятерки, окончил год с похвальной грамотой. А у тебя восемь троек. Стань отличником и тогда выпрашивай подарки. Не смей хныкать! Мальчики не плачут.

Геннадий бойко порулил по дорожке к дому, не удержал равновесия и упал прямо в клумбу. Алевтина выскочила из оранжереи и давай ругать ребенка. Тот повернулся, Аля ахнула:

– Федя! Ты! Опять поменялся шмотками с Геной?

– Ага, – радостно подтвердил сын хозяев, – и мотик он мне дал. Знаешь, с какой скоростью он едет? Шестьдесят километров в час! Правда, и мой тоже так может, но Генкин новый, красивый. Тетя Аля, не рассказывай маме, что я цветы поломал. Она меня крапивой выдерет.

– Тебе и так достанется, если Евгения Федоровна узнает про очередное переодевание, – вздохнула Алевтина, – и за мопед нагорит. Зачем его взял? Сейчас шлепнулся на мягкую землю, слава богу, брюки-рубашку не порвал, кепку не потерял, кеды не извозюкал. А вдруг так шлепнешься, что Генкину одежду испортишь, мопед погубишь? Придется твоим родителям Гене все новое приобретать, тут уж Евгения Федоровна одной крапивой не удовлетворится, посадит тебя под замок на все лето, заставит задачи по математике решать. Страшно подумать, сколько мопед Волкова стоит.

– Не выдавай меня, – взмолился мальчик, – вечером я в своем вернусь. У нас сегодня военные соревнования. Мы разделились на две команды. Надо доставить письмо в штаб. Отряд Валерки Серова один пакет везет, а моя рота – другой. Мало первым прийти, надо еще у противника его донесение отнять. Понимаешь, да? Гонцы в штабы несутся, а солдаты противника их поймать должны. А кто бумаги везет – неизвестно, но догадаться можно, у нас сам командир, то есть я. Генке ценный груз не доверю.

– Играйте на здоровье, но зачем переодеваться? – не сообразила Аля.

– Ну тетя Аля, – удивился Федя. – Неужели не понятно? Волков в моих шортах и на моем мотике помчится по дороге. Отряд Валерки его за меня примет, вдогонку кинется. Они, думаю, догадываются, что я пакет везу, я лучший гонщик в мире. Схватят гонца, а это Генка в моей одежде. А я тем временем тайной тропой в наш штаб полечу. Это тактическая хитрость.