Современный патерик - Майя Кучерская

Вечером хроменький батюшка открыл свое письмо, а девушка прочитала свое. Письма были короткие и очень похожие. Таня писала, что сегодня в ночь Бог возьмет ее душу, и просила молиться за нее. Она признавалась дочери, что та ее дочь, просила прощения, а батюшке — что только два года назад победила «боль любви» к нему и именно ради этой победы взяла на себя подвиг юродства. Наутро Таню нашли в каморке мертвую, на коленях перед иконами.

Барышня-крестьянка

Слава Сорокин сильно страдал от одиночества. Он, конечно, ходил в церковь и все такое, но там как-то не удавалось ни с кем сблизиться. Так всё в основном «Спаси Господи», «С праздником» и «Со святым причащением», благочестивыми улыбками-поклонами и оканчивалось. И Славик грустил. Новых православных друзей он не приобрел, от институтских товарищей тоже как-то отстал, у них были другие интересы. Только с одним пареньком из параллельной немецкой группы, Лешей Пирожковым, Слава иногда делился своими бедами. Главной же бедой были, понятно, не товарищи, а отсутствие в Славиной жизни женского общества. В институте все девчонки курили, ходили в мини-юбках и казались Славе слишком развязными, а в церкви, наоборот, юбки были слишком длинные, платки на глаза, и вроде б уже не подступиться. Слава просто не знал, что делать. А ведь ему уже стукнуло 20.

И вот однажды Леша Пирожков признался Славе, что по ночам подрабатывает в одном приличном клубе охранником, и в этом клубе есть такая специальная служба, девушки на любой вкус... Слава только руками на Лешу замахал: «Это проститутки, что ли?» — «Да даже не проститутки, а просто...» — ответил Леша несколько неопределенно. Но Слава снова повторил: «Мне нельзя, я в церковь хожу, ты что?» Леша уговаривать его не стал, а только заметил, что пилиться с девушкой не обязательно, можно просто провести вместе вечер, поболтать и разойтись, и все будут довольны...

Больше они к этому не возвращались, но Слава этот разговор запомнил. И вдруг решился. Резко так. Была пятница, лекции закончились, до сессии оставался еще месяц, все вокруг договаривались, куда-то дружно собирались, смеялись, а он шагал к автобусной остановке один. Тут-то его и нагнал Леша. Выяснилось, что сегодня Леша как раз заступает в смену. И Слава сказал: «Я согласен, устрой мне девушку. Хочу просто поговорить с ней. Только скажи, сколько это стоит». Леша кивнул и ответил, что за базар в их клубе денег не берут.

Через несколько часов Леша провел Славу в клуб, без всякой там клубной карты, безо всего, усадил за столик и сказал, что сейчас к нему подойдут.

Вскоре к Славе подошла девушка. Ничто не выдавало в ней представительницу племени вечных Сонечек! Скромный и красивый наряд — черный сарафан, легкая белая кофточка, открытое веселое лицо, едва заметный макияж. Славе даже показалось, что эту девушку он где-то встречал однажды.

— Соня, — скромно представилась девушка.

— Слава.

Соня присела к Славе за столик. Плавно подплыл официант.

— Мне только мороженое, — улыбнулась Соня, и Слава тут же исполнил этот детский заказ. Себе он заказал бутылочку пива и соленые орешки.

Они разговорились очень быстро. Через несколько минут Славе казалось, что он знает Соню много лет. Девушка была явно не из простых, речь ее выдавала прекрасное образование, а манеры — воспитание. А уж когда Соня ввернула в свою речь несколько французских словечек, Славе, владевшему французским с детства, сразу же захотелось ее обнять. Но он сдержался. И тут же сокрушенно признался ей, что ходит в церковь, и поэтому... Соня поняла все без слов.

Они заговорили о церкви, о том, возможно ли в одном сердце сочетание святости и порока. Говорил, понятное дело, в основном Слава, горячо объясняя своей новой подруге основы христианства, пытаясь внушить ей понятия о грехе и главной христианской добродетели — смирении, перед которой меркнет даже... целомудрие. Девушка проявляла невероятную понятливость и даже угадывала некоторые мысли Славы. А Славе очень хотелось утешить ее, объяснить, что, несмотря на неравность их положений — студент престижного вуза и девочка для развлечений — они равны, равны! Истинное вдохновение завладело им. Сонечка была так прекрасна, глаза ее смотрели на него так чисто и преданно. Она лучше его, в тысячу раз чище и выше. Вокруг играла тихая музыка, кто-то выпивал, скользили официанты, клуб жил своей жизнью, а Слава и Соня все говорили и говорили.

В какой-то момент Слава начал вдруг рассказывать ей историю, которую сочинил однажды сам, потому что баловался иногда этим — сочинял. Эта как нельзя более подходила случаю.

— Это было в то время, когда люди уже увидели, как трудно служить Богу в этом прокаженном, уродливом мире, за руки и за ноги оттягивающем от мира духовных наслаждений, — начал он тихим, проникновенным голосом, так что Сонечка даже отставила вазочку с мороженым (уже вторую по счету), — и побежали прочь. Они уходили в пустыни, горы, рыли себе подземелья, строили убогие лачуги и жили там, скрывшись на долгие годы от человеческого слова и взгляда, изнуряя свое тело подвигами жесточайшей аскезы, сжав душу тисками молитв. Это были лучшие из лучших, честнейшие из честнейших, отважнейшие из смелейших. Весь мир не был их достоин, а они прятались, скрывались, как преступники, потому что мир гнал их кнутом зла и порока, вытеснял и выдавливал их прочь, не умея ужиться с этой великой чистотой и дивной святостью. И вот один из таких провел в своей пещере многие годы. Он был благородной фамилии, из богатого и славного александрийского дома, но пренебрег всем. Из гибкого бодрого юноши он успел превратиться в седого старца, сморщилась его кожа, и ослабло тело. Его подвиги стяжали ему славу не только среди людей, которые, прослышав про подвижника, начали стекаться к его пещере за советом и утешением, но и славу небесную, Мир невидимый был открыт его духовному взору. Он видел ангелов, говорил с Богом просто, как с собственным другом, небесные видения не раз посещали отшельника. Но странное дело, чем дальше он подвигался к совершенству, тем сильнее его мучили неясные сомнения и даже страхи. И вот однажды он обратился к небу с вопросом, который занимал его все сильнее: «Господи, какой меры я достиг?»

Сонечка слушала его не дыша, так, будто понимала и чувствовала каждое его слово. Официант, до того время от времени подходивший к молодым людям и интересовавшийся, не нужно ли чего, больше не приближался.

— Долго медлил Господь с ответом, — продолжал Слава, — шли дни и месяцы, а подвижник все не получал желаемого. Изо дня в день неустанно повторял он свою просьбу, исповедуя Господу жажду узнать, к какой ступени духовной лествицы он прикоснулся, пока наконец не был услышан. Как-то ночью подвижник ясно различил голос, говорящий ему: «Иди в ближайший к твоей пещере большой город. Первый человек, с которым заговоришь, выше тебя». Как всякий опытный и осторожный пустынник, он не стал спешить, желая удостовериться в том, что голос, услышанный им в ночи, истинный. Но еще дважды те же слова раздались в его сердце, и дважды прозвучало то же странное заверение: «Первый человек, с которым ты заговоришь, выше тебя». Только тогда, ничего не взяв с собой в дорогу, ранним утром старец отправился в путь.

К середине третьего дня он приблизился к городу и движимый неясным опасением решил до поры хранить молчание и ни с кем не вступать в общение без нужды. Воля его была закалена, но сердце было нежно и мягко. Вступив в город, старец увидел женщину, идущую по дороге с тяжелой корзиной. Женщина еле несла свою ношу, часто останавливаясь и тяжело вздыхая. День выдался знойный, солнце палило, пот в три ручья струился с несчастной. Молча он подошел к ней и положил руки на корзину, чтобы помочь. Но женщина только громко закричала, решив, что подвижник хочет отнять поклажу. Никого не было вокруг, старец тянул корзину к себе, а женщина кричала. Наконец, желая утешить ее, подвижник сказал: «Не бойся, мне ничего не нужно, я только хочу помочь тебе». Женщина смолкла, оглядела его с головы до ног и отдала ему свою ношу. Молча подвижник донес ее до указанного места, молча поклонился женщине, жестами отказался от платы и, лишь отходя прочь, понял, что уже успел поговорить с ней на дороге, в самом начале встречи. Подвижник повернул назад и постучался в дверь дома, куда, как показалось ему, вошла эта женщина. Ему долго не открывали, но он был настойчив. Наконец дверь распахнулась, на пороге стояла та же женщина, но одетая уже иначе... — Бордель! Настоящий бордель это был.

Старец был потрясен, пытался расспросить ее про подробности ее жизни, но узнал немногое. «Стыжусь я открывать тебе, по виду монаху и незнакомому человеку, подробности нашего ремесла», — отвечала женщина на все расспросы, и, опечаленный, подвижник вернулся к себе в пещеру ни с чем.

Несколько дней он прожил точно в оцепенении. Ведь это был его первый выход в город за многие годы. Но, придя в себя, стал просить Господа о вразумлении.