Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте - Хаапе Генрих

Примерно к девяти часам утра приехал Мюллер с санитарной повозкой, а рядом с ним шел Петерманн, ведя под уздцы мою Сигрид. До обоих уже дошла весть о гибели Дехорна. Мне потом рассказывали, что, когда Петерманн, заикаясь от волнения, рассказывал об этом Мюллеру, у того в глазах стояли слезы. Все втроем мы отправились подыскивать место для могилы нашего товарища и выбрали тихую полянку между тремя березами поблизости от приметного перекрестка двух дорог. Место очень соответствовало миролюбивой натуре Дехорна, и к тому же его нетрудно было бы отыскать в дальнейшем, когда тела немецких солдат должны были быть отправлены для перезахоронения в Германию. Не говоря ни слова, Мюллер с Петерманном вырыли могилу. Для того чтобы воздать последнюю почесть маленькому старательному санитару, в 11 часов прибыла даже салютная команда. Тело опустили в могилу, я сказал прощальное слово, отгремели прощальные залпы… Салютная команда двинулась дальше, к другим захоронениям. Я не стал смотреть, как Мюллер с Петерманном закапывают могилу и водружают на нее крест, а вместо этого решил немного пройтись и привести свои мысли и чувства в порядок.

В штабе батальона Хиллеманнс сообщил мне, что нами получен приказ произвести сегодня в два часа дня ответный удар по врагу. Русских предстояло отбросить обратно за Межу, а их артиллерию — захватить или уничтожить.

— Очень мило! Километров на пятнадцать в глубь территории врага! По изрытой земле и непроходимым лесам! Да и еще и казаки наверняка все еще где-то там…

— И все же я думаю, что это правильно и это нужно сделать, — прервал меня Хиллеманнс. — Мы должны проучить этих ублюдков, или они так и не дадут нам спокойной жизни своими ежедневными обстрелами. Лучше уж так…

Для поддержания нашего контрудара были присланы три танка под общим командованием молодого лейтенанта Пандера. Их «одолжил» нам командир дивизии Аулеб. С этими тремя бронированными чудовищами впереди нас нам казалось, что мы можем победить весь мир.

Остановил нас огонь русских, который они вели из деревни на опушке леса. Между нами и деревней простиралось совершенно открытое луговое пространство. Нойхофф послал Штольцу приказ обойти со своей ротой деревню справа лесом и дойти таким образом до реки Межа, чтобы отрезать противнику отступление в этом наиболее вероятном направлении. По достижении ими этой позиции Титжен должен был провести лобовую атаку деревни, а Кагенек — поддержать его огнем своих пулеметов и минометов. Меньше чем через час деревня уже была в наших руках, невзирая на отчаянное противодействие небольшой группы казаков и применение врагом «коктейлей Молотова». Это было наше первое знакомство с этим примитивным, но, однако, довольно эффективным оружием, которым русские (хоть и только сверху) подожгли наши танки.

Насколько успешным оказался наш контрудар, мы поняли только тогда, когда из леса показались люди Штольца, ведшие перед собой огромную толпу русских пленных. Помимо тех, что были убиты и ранены в деревне и вокруг нее, рота Штольца уничтожила почти всех русских, пытавшихся спастись бегством. Не встретив по пути никакого сопротивления, он успел достичь берегов Межи до того, как туда хлынули отступавшие силы противника. Подпустив первую отступавшую группу русских к самой кромке воды, он затем прицельно и методично перестрелял их всех. Поддавшиеся замешательству и панике основные силы русских — пехота, кавалерия и транспорт, — преследуемые двумя нашими танками, попытались переправиться через реку с ходу, но тоже вышли прямо под прицельный огонь людей Штольца.

Когда мы оценили результаты операции, оказалось, что мы захватили в плен сто сорок человек, а вместе с ними — еще и значительное количество оружия, техники и провианта. В моем ежедневном письменном докладе в тот вечер указывалось: «3-й батальон 18-го пехотного полка: убитых — 5, раненых — 29».

Штаб дивизии направил нам письменное поздравление с блестящим успехом, достигнутым столь небольшой ценой. В конце концов в системе исчисления в масштабе дивизии пятеро раненых и двадцать девять убитых действительно, наверное, ничего не значили. Едва ли в штабе дивизии знали хоть что-нибудь и о лейтенанте Якоби — для них он был просто именем в списках. Дехорн же, как и остальные погибшие в тот день, вообще относился, можно сказать, к «безымянному» рядовому составу… А тот парень с соломенными волосами и с остекленевшим от болевого шока взглядом? Его ужасная рана живота будет всего лишь еще одним подобным случаем в практике хирурга тылового госпиталя… Шансов — пятьдесят на пятьдесят. Может, и выберется… Делаем все, что можем… Кстати, не его ли брат-близнец был убит не так давно под Полоцком? Очень печально. Надо постараться спасти для матери хотя бы одного.

Я вызвал по радио три санитарных машины и отправил с ними всех нуждавшихся в этом раненых; одним из них был наш остающийся пока в живых близнец.

Среди пленных оказалось несколько человек, смысливших кое-что в оказании первой медицинской помощи. При их молчаливом и почтительном содействии я осмотрел раненых русских и распорядился перенести их в неповрежденный дом. Один из помогавших мне пленных вдруг обратился ко мне на хорошем беглом немецком.

— Где вы так хорошо выучились немецкому языку? — удивленно спросил я.

— У моих родителей.

— А где живут ваши родители?

— В Сибири, около Утурска. Это и есть моя родина. Там у нас все говорят по-немецки. Все наши предки были переселенцами из Германии.

Я попросил его рассказать мне об этом поподробнее. Оказалось, что Екатерина II многочисленными заманчивыми посулами зазвала значительное количество немецких крестьян на поселения по Нижней Волге и в Сибири. Их деревни в Сибири и поныне сохранили немецкую самобытность, немецкий язык, даже немецкие песни. Однако большевики, конечно, заставили их воевать против нас, своих соотечественников, в составе Красной Армии. Русский немец сразу заинтересовал меня, и я подумал тогда, насколько полезным он мог бы оказаться для меня. Во-первых, он кое-что смыслил в оказании первой медицинской помощи, а во-вторых, одинаково свободно владел обоими языками. Он сказал мне, что его фамилия была Кунцль.

— Я беру тебя с собой, — сказал я.

Он ничего не ответил и лишь кивнул головой да недоверчиво пожал плечами. Мы пошли вдоль улицы к месту общего сбора батальона.

По пути нам попался большой сарай, в котором мы разглядели какого-то явно бесхозного коня. Подойдя ближе, мы увидели, что по его шее обильно струилась кровь, а на земле рядом с конем лежал мертвый казак, все еще сжимая в руке эфес своей шашки. Пулеметная пуля пробила коню шею, а зазубренный осколок вырвал большой кусок из его брюха. Несмотря на это, верный конь продолжал стоять и охранял своего мертвого хозяина. Я вытащил свой тяжелый русский пистолет, приставил дуло к виску коня и выстрелил. Бедное животное как-то неестественно медленно, будто нехотя, замертво опустилось на землю подле своего хозяина. Это было единственное, чем я мог помочь.

Вымотанные усталостью, мы пробирались в сгущавшихся сумерках к нашим оборонительным позициям. Сегодня ночью нам, возможно, удастся поспать спокойно, зная, что с нашего берега Межи нет ни одного русского; мы даже были вне пределов досягаемости их артиллерии. Однако мне все время не давали покоя мысли о светловолосом близнеце, увезенном в тыловой госпиталь трясущейся на ухабах санитарной машиной, и о его ранении в живот. Я не смог ничего сделать для его брата, не смог ничего сделать для Дехорна, не смог ничего сделать для Якоби… Вполне возможно, что этому парню еще и придется дожидаться своей очереди на операционный стол, а ведь при ранениях в брюшную полость каждая минута промедления с операцией подобна смерти… Как бы не пришлось в самом деле их матери получить где-нибудь через месяц сразу две похоронки на обоих сыновей-близнецов! Заручившись разрешением Нойхоффа побывать в госпитале до того, как мы вернемся на наши оборонительные позиции, мы с Петерманном вскочили в седла и ринулись галопом в тыл.