Недомут - Александр Силаев

- Напомните, - попросил Смурнов.

- Ты говорил лучше Цицерона и Гитлера, - сказал грузный, рисуя на белом листе бездумные закорючки. - Ты превзошел не то чтобы самого себя, а человека как такового. Ты доказал этим людям, что черное является белым, что дурак является гением, что они являются тебе самыми близкими людьми на земле. Они выпали из сознания, та женщина и двое мужчин.

- Один, как я помню, был урод с лохматыми усиками, а второй

с залысиной. И кроме того, необъятно толст.

- Точно. А бабенка очень злая и лет шестидесяти. Но ты сделал этих уродов, - похвалил хозяин, выводя на белом листе идеально правильный круг. - Они потом шарахались, когда ты шел по институтскому коридору.

- Правда, что ли? - не поверил Сммурнов.

- Конечно, правда. Только ты ничего не заметил и все забыл.

Он помолчал, аккуратно штрихуя круг. На свет родилась огромная черная точка.

- Ты работал по совершенным технологиям, очень совершенным. По ним работали Христос и Мухаммед, разговаривая с людьми. Обладая ими, можно доказать все: и черное покажется белым, и дурак покажется гением, и хрен знает чего еще. Ты, конечно, не осознавал механизмы, и они к тебе больше не возвращались. Но это необязательно. Более того, кое-какие из них, как правило, сильнейшие, осознавать вообще запрещается.

- Кто бы мог подумать, - притворно вздохнул Смурнов.

- Да вот, - подытожил клетчатый. - Судьба у тебя.

Писарь перещелкнул кнопки. Вставил, подкрутил, сел довольный и успокоенный.

- Завязывай, - сказали ему. - Процесс закончен. Да не спеши, а то гикнешься.

Рожица перекосилась: он обиженно сморщился, засопел.

- Ладно, ладно, - сказал ему поднявшийся белобрыс. - Твое дело нужное.

Подошел и похлопал писаря по маленькому плечу. Белокур, как все догадывались, обожал людей.

- Что будет дальше? - спросил Смурнов, с удовольствием покачивая в воздухе туфлей.

- О, дальше будет, - хохотливо пообещал клетчатый.

Голубоглаз-белокур нумеровал записи, жал руки, благодарил присутствующих. Люди поднимались и по одному шли к выходу. Бляха тычком пальца распахнул дверь.

- Дальше для тебя начинаются нелегкие времена! - объявил его главенство.

- Ну хорошо, - вольготно рассмеялся Смурнов.

...Журнописец пил минералку вежливыми глотками. Генеральный положил эмблемное стило на место.

- Мы видим действия и видим результат, - продолжал Смурнов. - А фондовый рынок: ну что фондовый рынок? Психологический хаос не поддается прогнозированию. Что касается деловых кругов, то смотрите, какая картина - ведь любое действие имеет противодействие, вы согласны?

Оператор скучал. Такую лабуду заведомо вырезали. И какого черта они сюда?

Позирует, бляха.

- Джордж Сорос, - напомнил он, - всегда просил, чтоб его считали философом, а не спекулянтом. Он считал себя учеником Карла Поппера, однако был куда выше своего учителя, на мой взгляд. Ладно, отвлеклись.

...Кучков зажал. Федеральный, стало быть, служащий. А вот посмотрим, кто в козлах. Надо Ладонежскому на домашний. Или сотовый. Надо вексель, а с дисконта ему. Вечером. По-простому не разведешь. Зачеты, хрен. Федерация. Мы ему свои или пидары?..

- Ну конечно, эти треугольники равнобедренны! - воскликнул обрадованный Ступочкин. - Конечно, Оксана. Но одно дело увидеть, а другое доказать.

Страшненькая ученица задумалась. Ее математический гений не брал равнобедренность AFD и AED, крайне нужную для победного нахождения площади.

- Тебе не кажется, что AE чем-то напоминает медиану? - ласково подсказал учитель.

- И правда, - смущенно отозвалась она.

...Через полчаса он вышел на грязный мартовский снег. Снежок, как сказано, угодил в лицо. И как смеялись при этом Елкач, рваный, Шлепа!..

В светлом клетчатом пиджаке, галстуке и серых носках он смотрел на востока-тэвэ, не вздагивая и не мигая, витийствуя о своем и ни о чьем больше. Тот задавал односеренькие вопросы, о причинах и следствиях, об эмиссии и вице-премьере. Алексей Михайлович не молчал, а потом все вырезали, и по вечерним прошел только пассаж и гиблых механизмах и национальных особенностях русской власти.

В девять он набрал Ладонежского. Его заверили в уважении и правоте выбранного ориентира, а также сказали, что администрация области вразумляла и не таких козлов, как давешний федерал. "А чего это ты в ящике зачастил? - ласково спросил Сергей Владимирович. - Уж не к Думе ли?" - "К ЗэСу, - со смехом ответил он. - Буду там тебя крыть." - "Я тебе покрою, - с притворной угрозой сказал Сергей Владимирович. - Я тебе, спекулянту, устрою жизнь." - "И то верно, - согласился он. - Устрошь мне экскурсию на кузькуну мать или прогулку к зимовью раков." - "Бурыгину же устроил, - честно признался Сергей Владимирович. - Жалко оно было, да как же иначе? Совсем совесть потерял, бюджетников заморить собрался. А им и так один хрен, так еще разные жидократы издеваться начнут?" - "Это зря вы насчет евреев. Это ж нация." - "Точно, нация. Арийская, судя по последним данным". - "И то верно, - рассмеялся он. - Если по последним-то." "А как Оля? - вежливо поинтересовался Сергей Владимирович. - Уже ничего?" - "Спасибо, - ответил он. - С Олей все нормально, привет от нее." "Это радует".

Он положил трубку. За окном темнилась ночь, разнояркими желтыми огоньками высвечивались типовые башенки. Он подошел и с удовольствием поцеловао ее в губы, минуту и две, оторваться не хотел и не пробовал.

- Я люблю тебя, - сказала полурасстегнутая Оля, касаясь его лица светлыми волосами, мокрыми после душевых струй.

А начиналось все заурядно.

Костяшками пальцев он ударил первого в горло, затем повернулся и завинченным движением кулака врезал второму парню в солнечное сплетение. Он согнулся, и Смурнов добавил нарку туфлей в опущенную голову, несильно, но тот все равно хрюкнул и повалился. Второй стоял живым и с перекошенным лицом, смазанный удар несильно повредил здоровью и способности наносить удары. В руках перекошенного была металлическая труба, неизменная в отечественном буреломе. Он орал матерное, но вперед не шел, медленно водя трубой в ожидании.

- Кранты тебе, пидоренок, - ласково сказал Смурнов, покачиваясь в стойке.

Парень все-таки колыхнулся и пошел на него. Смурнов ударил, когда металлическая смерть была на замахе, резко, точно, пружинисто-резиново. Когда он околачивал грушу, она от таких ударов не улетала под потолок, а сгибалась - а это чище и круче, чем заставить ее летать.

Смурнов отступил, так же пружинисто-резиново. Парень потерял ориентацию, выл, чувствуя сломанную кость. Смурнов подскочил и коротким ударом в голову отключил сознание парня, но бил уже не на смерть, а слегка, чтоб тот упал и подольше не поднимался. Когда оба легли на мокрый летний асфальт, он улыбнулся влажной погоде и быстрым шагом пошел прочь от своего дома под мелкими бисеринками дождя. Гулять, дышать, дожидаться настоящего ливня.

На углу он взял последний номер "Эксперта". Открыл наугад, углубился в непривычное чтение. Статья о падении японской иены казалась необычайно увлекательной и имеющей прямое отношение к личной судьбе.

Шлепа, хохоча, подошел, хохоча набрал полные ладони снега. Елкач схватил Лешу за плечи. Хохоча, Шлепа начал запихивать ему за шиворот льдистые и грязные комья. Хохоча, приблизисла рваный. Хохоча, они вдвоем толкнули Лешу в талый сугроб, он упал, его начали по очереди посыпать снегом сверху.

Восток-тэвэ аккуратно задавал зануднейшие вопросы, с потайной неприязнью разглядывая клетчатого. Тот щурился и таил ехидное презрение в уголках губ.