Павел Первый - Анри Труайя

Ночь стала бессонной, никто из окружения Павла даже не прилег. Зимний дворец был похож на большой лагерь, во всех закоулках которого кишела жизнь людей, встревоженно реагировавших на малейший шум, на любой скрип открывающейся двери. На рассвете 6 ноября императрица была еще жива. Павел решился войти в комнату, в которой она находилась, окруженная врачами, слугами и священниками. Лицо Екатерины было мертвенно-бледным, местами на нем вырисовывались фиолетовые пятна. Из уголков ее губ просачивалась розоватая пена. Казалась, что она находится в бессознательном состоянии, а ее дыхание напоминало страдальческие всхлипы. Вняв совету доктора, Павел вызвал митрополита Гавриила и попросил его соборовать Ее Величество. Платон Зубов рыдал, закрыв лицо руками. Но о чем он мог горевать в этот момент? О потере своей старой любовницы или о привилегиях, которые она ему некогда пообещала? Бесчувственно отнесясь к горьким причитаниям этой марионетки, Павел приказал подать завтрак в соседнюю комнату, дверь которой выходила в спальню, где находилась умирающая Екатерина. И поскольку агония умирающей императрицы затягивалась, он вместе со своей супругой спокойно расположился там позавтракать. После завтрака он вызвал к себе Безбородко, генерального прокурора Самойлова и вместе с ними вошел в рабочий кабинет императрицы. Первый раз очутившись в этом месте, он перерыл все ящики письменного стола, разобрал письма, просмотрел рапорта и наконец наткнулся на закрытый пакет, перевязанный черной лентой и с сопроводительной надписью: «Открыть после моей смерти на Совете». Стоя в нерешительности, Павел берет запечатанный конверт, но не осмеливается его вскрыть, но затем, увидев, что Безбородко, находившийся рядом, указывает ему взглядом на камин, он, не раздумывая, бросает документы в пламя горевших в нем дров. И хотя императрица была еще жива, свидетельства ее последней воли более уже не существовало. Склонившись над кучей пепла, Павел облегченно вздохнул наконец, окончательно уверовав, что на этот раз у него более нет оснований опасаться за последствия престолонаследственного процесса. В данный момент для полного успокоения ему недоставало присутствия и поддержки лишь одного своего доверенного человека – верного, незаменимого и жестокого полковника Аракчеева. Павел тотчас же приказал отправить за ним специального курьера. «Капрал Гатчины» прискакал немедля, во весь опор, в помятой одежде, с забрызганным грязью лицом, с горящими от восхищения и неожиданной фортуны своего хозяина глазами. Павел, радушно встретив его, тут же объявил о присвоении ему генеральского чина, назначив его командующим армейскими частями Санкт-Петербурга. Затем, взяв руку Александра и передав ее Аракчееву, произнес пророчески-назидательным тоном: «Будьте всегда друзьями и помогайте мне!» Казалось, что все идет как нельзя удачно для него, но оставалась единственная помеха, которая все еще беспокоила его, – это то, что императрица до сих пор оставалась жива. Об этом стали даже поговаривать как о непристойном фарсе со стороны Ее Величества. До чего же долго растянула она свою кончину! Наконец в девять часов вечера доктор Роджерсон объявил Их Высочествам, что последний момент приближается. Павел вошел первым. Его жена, великие князья Александр и Константин, великие княгини Александра и Елена, сопровождаемые Платоном Зубовым, Безбородко, Самойловым, несколько высших сановников и придворных дам подходят к изголовью умирающей императрицы. «До конца дней моих буду хранить в памяти эту минуту, – писал Ростопчин. – Справа – великий князь, наследник престола, великая княгиня и их дети, в изголовье мы с Плещеевым; слева – врач и люди, обслуживавшие императрицу в ее личной жизни… Тишина и молчание присутствующих, взоры устремлены в одну точку, полутьма, царящая в спальне, все внушает страх и предвещает приход смерти. Часы бьют четверть десятого. Вдруг дыхание императрицы стало прерывистым; кровь прильнула к голове, исказив черты лица, затем отхлынула обратно. Екатерина Великая испускает последний вздох и, подобно всем смертным, предстает перед Божьим судом». Теперь лицо ее выражало величественный покой, и Павел, в подражании присутствующим, опустился на колени. После нескольких мгновений молчаливого сосредоточения он поднялся и вышел в соседнюю комнату, в которой в томительном ожидании находился весь аристократический свет Санкт-Петербурга. При виде этого общества и от безутешных всхлипываний дам у него перехватило дыхание. В тот же момент на пороге появился граф Самойлов. С застывшим от важности лицом он зычным голосом произнес: «Милостивые государи, императрица Екатерина скончалась, и на престол взошел сын ее, император Павел».

Услышав эту фразу, которая в один момент оборвала все надежды недоброжелателей, Павел почувствовал опьяняющее головокружение, но не знал, как поступить: то ли дать волю радости, то ли, понурившись, продолжать оставаться в траурной грусти. Церемониймейстер Валуев тут же доложил, что в часовне Зимнего дворца все организовано для проведения присяги. Наэлектризованная от долгого ожидания толпа людей шумно выражала свои эмоции, обнимаясь, плача от горя, счастья или и от того, и от другого. Главный герой был взволнован. Народ толпился вокруг цесаревича, становившегося в этот момент царем. Каждый хотел до него дотронуться и поцеловать руку. Большинство из них, спешивших выразить ему заверения в своей преданности, наверняка были теми, кто больше всего прислуживал покойной. Придворные спешно перенесли трон в часовню. Все еще не пришедший в себя от неожиданной удачи, которой он так долго и безнадежно дожидался, Павел грузно взгромоздился на трон – на место, оставленное Екатериной Великой вакантным. Сейчас в этом властном кресле сидел человек с надменно вскинутой головой, с простодушным, обезьяноподобным лицом, выпученными глазами и надменно сжатыми губами. После сорока двух лет страданий под деспотичным правлением своей матери он наконец-то скинул этот груз. И чтобы окончательно удостовериться в своей победе, ему было достаточно теперь только окинуть взором покорную вереницу придворных, приближавшихся к нему благоговейно, словно к иконе. Рядом во главе торжественного кортежа находилась и его жена, в один момент ставшая императрицей. Поцеловав крест и Евангелие, ей вдруг захотелось, согласно обычаю, поцеловать руку своего супруга и преклонить перед ним колени, но в последний момент она воздержалась от этого проявления чувств. Подобную церемонию проявления верноподданнических чувств обязан был пройти каждый из его детей, каждый сановник и каждый придворный. Митрополит Гавриил и все священники в свою очередь склонили головы перед новым повелителем империи. Это нескончаемое и скучное выражение клятвенных обещаний верности вовсе не утомляло Павла, он не переставал упиваться этим действом, как благородным вином, дегустируя его маленькими глотками.