Верховная жрица - Уоррен Мерфи

– Тумо. Хорошо, – одобрительно сказал тибетец.

– Тумо? Что это такое?

– Тумо пользуются ламы, согревая тело. Ты умный американец.

– Неплохо для белоглазого, правда?

– Что ты говоришь? Ты не белоглазый.

– То есть?

– Белые глаза – серые или голубые. Твои глаза хороший цвет. Карие.

– Видно, подмешали чужой крови, – растерянно пробормотал Римо.

Где-то уже за полночь они добрались до перевала и увидели под собой долину. В долине располагался город. Кое-где на крышах каменных домов почему-то стояли люди.

Их черные силуэты отчетливо вырисовывались в свете сверкающих молний. Надвигалась гроза.

– Почему эти люди не уходят с крыш, там ведь опасно? – спросил Уильямс.

– Китайцы не разрешают им уйти.

– Не разрешают уйти?

– Да. Так китайцы наказывают тибетцы. Если в них попадет молния, они будут умирать. Если не попадет молния, значит, будут оставаться живы.

Раскаты грома все приближались.

– А если они самовольно уйдут? – не отставал Римо.

– Весь семья будут убивать перед их глазами, – печально ответил тибетец. – А кто будет отказаться, получит счет за пули, когда расстреляют его семью. Это китайский обычай.

– Похоже, пора вводить новые обычаи, – покачал головой Римо, начиная спуск.

Глава 22

В священной летописи отмечено, что, когда китайские угнетатели захватили бунджи-ламу, Агнец Света, не сопротивляясь, позволила отвезти себя на воздушном корабле в тюрьму Драпчи в Лхасе.

В Лхасу взяли не всех, только бунджи и ее ближайшее окружение. Одни говорят, что остальных прогнали прочь в священную землю, правда, другие утверждают, что их разделили на индийцев и тибетцев. И, возвращаясь к себе на родину, индийцы слышали за спиной частые выстрелы, взрывы гранат и отчаянные вопли, после чего воцарилась глубокая тишина и воздух наполнился металлическим привкусом крови.

Но будучи благочестивыми буддистами, они затаили гнев глубоко в своих сердцах и продолжили обратный путь.

Что произошло на самом деле, так и осталось тайной. В летописи только упоминается, что бунджи-лама прибыла в Лхасу на крыльях китайского воздушного корабля, и никто из тибетцев, трудившихся на полях или в мастерских, не знал, что наконец прибыл Будда Ниспосланный.

Едва окинув взглядом свою камеру, Скуирелли Чикейн воскликнула:

– Вы что, шутите? – Она повернулась и встала на цыпочки, надеясь оказаться выше китайских солдат. – Если вы не предоставите мне более приличного помещения, об этом узнает Первая леди. И не надейтесь, что она ничего не узнает.

– Это лучшая камера в тюрьме Драпчи.

Актриса вновь осмотрелась по сторонам. Это просто настоящий каменный мешок. Гладкие стены, кое-где подкапывает вода, пол застлан песком. Нет даже соломы! Ни крана с водой, ни отхожего места.

– Какое вы имеете право заключать в такое место бунджи-ламу, да еще самого святого бунджи-ламу, который когда-либо ступал на эту землю?

Солдаты переглянулись. С непроницаемыми лицами, не говоря ни слова, они грубо втолкнули Скуирелли Чикейн в камеру, захлопнули решетчатую железную дверь и заперли на ключ. Ключ поворачивался так туго, что для этого понадобились усилия двух ворчливых тюремщиков.

После их ухода Скуирелли глубоко вздохнула и позвала:

– Кула? Ты слышишь меня?

– Я в камере.

– И я тоже в камере, – прогудел Лобсанг. – Здесь холодно.

– Послушайте, мы должны бежать.

– Бежать? – пробурчал Кула. – Вы же сами настаивали, бунджи, чтобы мы подчинились этим китайским демонам.

– И мы подчинились, о'кей. Теперь начинается второе действие. Но мне не нравятся декорации. Что это за ведро? Фу! Как оно воняет!

– Бунджи еще повезло, что у нее есть ведро, – жалобно произнес Лобсанг. – Мне вот придется ходить в песок, а потом на нем же спать.

– Держитесь! Нам надо удрать из этого каменного киоска!

– Но как, бунджи?

– Ты же у нас здоровенный детина. Кула. Неужели не придумаешь, как выбраться отсюда?

– Конечно, все возможно, – согласился монгол, – если будет на то соизволение судьбы.

Скуирелли тотчас заговорила победоносным тоном южной красавицы:

– Ты можешь сделать это, Кула! Я знаю, можешь. Слушай, устрой наш побег, и ты станешь кинозвездой в нашем фильме. Конечно, ты мужчина что надо, но самого себя ты играть не будешь. В твоей игре есть что-то деревянное. Тут, вероятно, лучше всего подошел бы Ричард Гир, но ему придется поднатужиться, показать все, на что он способен.

– Я не понимаю, о чем вы, о Будда Ниспосланный! Чего вы хотите от меня?

– Устрой наш побег, пожалуйста. Бунджи благословит тебя тысячу раз, если тебе это удастся.

Огромный монгол попытался вышибить своими могучими плечами кованую железную дверь. Она дрогнула. И не только она – затрясся весь угол тюрьмы. И все же дверь устояла.

– Простите меня, бунджи, я не смог выполнить вашу просьбу.

– Так было суждено судьбой, – заключил Лобсанг.

– Не беспокойтесь, – сказала Скуирелли. – У меня есть запасной план. При первой же возможности я позвоню первой леди. Она нажмет на все кнопки и вызволит нас отсюда.

Но когда позднее актриса попросила у проходящего тюремщика разрешения позвонить по телефону, тот только рассмеялся.

– Ты еще вернешься! Я знаю свои конституционные права. У меня есть право вызвать своего адвоката. Я американская гражданка, лауреат премии «Оскар». Ты слышишь?

Глава 23

В горной деревушке Тингри не вращалось ни одно молитвенное колесо. Кельсанг Дарло стоял на железной крыше своего скромного каменного домика, вся его семья дрожала от страха. Но сам Кельсанг Дарло не проявлял ни малейшего беспокойства.

Кто-то украл ящик с ручными гранатами из бывшего монастыря, где теперь стоял гарнизон ненавистной Народно-освободительной армии. Всем было ясно, что это дело рук Чуши Гангдрук, но никто не знал, кто именно принадлежит к Чуши Гангдрук, кроме самих ее членов.

Поэтому ни один тибетец, не состоявший в этой подпольной организации, не мог выдать тех, кто в ней состоял.

И когда китайский капитан Ран Гохуа не смог добиться у жителей Тингри признания, где именно находятся украденные гранаты, он тем не менее отступился. Просто решил подождать подходящей грозы.

В горах стояла весна, то время года, когда довольно часты грозы и сильнейшие ливни, поэтому капитану Гохуа пришлось ждать не так уж и долго.

В сопровождении своих солдат он еще раз обошел деревенские дома – не для того, чтобы снова обыскать, нет. Он хотел отобрать десятерых. Десятерых видных тибетцев. Глав семейств, утрата которых чувствовалась бы особенно остро.

И когда разразилась сильная гроза, он заставил этих ни в чем не повинных людей взобраться на крыши своих домов и ждать, когда их поразит молния.

Добрые жители Тингри уже не в первый раз подвергались такой изощренной казни. В прошлый раз из пяти человек погибло двое. Но последнее преступление было очень уж тяжким. Капитан Гохуа хорошо понимал, что похищенные гранаты, если их не найдут, будут пущены в ход против его же собственных солдат.

И вот уже десять человек преданы ярости стихии и прежде всего льющему как из ведра ливню. Когда отхлестал ливень, все десятеро стояли так же прямо, такие же неукрощенные. Среди свежих дождевых капель на лицах трудно было различить слезы, вызванные жутким ожиданием страшного конца.

Но ни одно молитвенное колесо не молило своим вращением о пощаде, ибо китайцы заставили жителей Тингри переплавить медные колеса на снаряды и патронные гильзы. Какое святотатство! Бесконечное святотатство, которое длилось до сих пор, начиная с далекого года Железного Тигра.

Кельсанг Дарло молился, чтобы в случае его смерти Господь Будда избавил его жену и детей от дальнейших издевательств. Он пытался понять солдат – они всего лишь выполняли приказ капитана, который, в свою очередь, выполнял указание пекинских лидеров. Но как понять и простить изнасилования? Молодым женщинам Тингри предложили работу, причем оплачиваемую – служить медицинскими сестрами в Народно-освободительной армии. Но в первый же день их изнасиловали.

Позднее они все же прошли курс обучения. Те, кто не покончил с собой, стали хорошими медсестрами, однако свои обязанности они исполняли грустно и молчаливо. Это было так необычно для тибетских девушек, которые от природы отличаются веселым, жизнерадостным нравом. И такова была участь всех тибетцев с самого начала китайской оккупации.

Зазмеившаяся на темно-синем северном небе молния раскололась надвое и ударила сразу по двум горным вершинам. Целое море ослепительного света!

Гром донесся лишь через двадцать секунд. Кельсанг невольно вздрогнул. Грома он почему-то боялся сильнее, чем молнии.

Но больше всего он боялся зеленых солдат Китая. Молния ударяет слепо и без злобы. Молния не карает, не насилует молодых женщин. Делает только то, для чего предназначил ее Господь Будда.