Господин Великий Новгород - Дмитрий Балашов

Тысяцкое, уже без споров, пришлось дать Ратибору Клуксовичу, рабская преданность которого Ярославу и неразборчивость в средствах вызывали насмешки даже его ближайших приятелей. Пришлось и еще многим поступиться, но ни Жирослава, ни Мишу, ни Елферья князь все же не посмел тронуть.

Так был заключен этот мир, вернее перемирие, грозившее рухнуть каждую минуту и удерживавшееся лишь общей необходимостью справиться с немцами, перекрывшими пути не одному Новгороду, но и всей русской земле.

Олекса, узнав о назначении Ратибора тысяцким, побелел и почувствовал, как внутри у него словно опустилось. Но Тимофей, принесший злую весть, выглядел даже довольным и потирал руки.

– Цегой ты? – изумился Олекса.

– Добро! Так даже лучше, – отвечал Тимофей. – Теперича поглядим, чья возьмет! Я вызнал про него такое, что боярин и свету не залюбит… Тебе говорить не стал, да и рано было, а теперя, как он тысяцким, самая пора!

Так что не горюй, Олекса! Ну, я к ему схожу. Потешу боярина в останний раз. Да и свое дело исправлю, куны с его получить надоть! Я даве у Хотена заемную грамоту Ратиборову выкупил. Хотен третье лето за им ходит, а как Ратибор тысяцким стал, и вовсе надежу потерял… Долг двенадцать гривен, а он мне из половины отдал!

Тимофей круто собрался, подпоясался все с тою же угрюмой радостью и ушел со двора.

– Коня возьми!

– Без надобности…

Ратибор выдерживал Тимофея на сенях часа полтора, но Тимофей и не торопился. Время от времени он только потирал руки, виновато улыбаясь наглой боярской челяди, и только раза два попросил напомнить о себе.

Наконец его позвали.

Ратибор куда-то собирался. В роскошном, переливчатого шелка зипуне, он рассматривал себя в серебряное зеркало и лишь повел глазом, даже не кивнув в ответ на низкий поклон Тимофея. Двое слуг суетились рядом, подавая то коробочку с иноземными притираниями, то хрустальный флакон с ароматной водой, то резной гребень. Один из слуг держал наготове, перекинув через руку, золотой узорчатый пояс, другой обмахивал боярина опахалом из павлиньих перьев.

– Говори, смерд, какое дело ко мне, да не задерживай! – бросил Ратибор, расчесывая гребешком умащенные благовониями усы. Тимофей сдержал усмешку и начал с нарочитой простецой:

– Дело мое малое: купца Олексы, сына Творимирова, я, значит, буду брат старшой. Так вот поговорить о брате пришел.

– Олексы? – играя перед зеркалом красивыми нагловатыми глазами, словно бы припоминая, протянул Ратибор. – Это ктой-то? А, со Славны, заморский купец! Это не его-ста на рати конем задавило? Чего ж сам не пришел? Я тебя вроде бы не звал.

– Меня зовут, когда в долг берут, а когда платить надоть, я сам прихожу.

Ратибор нетерпеливо поморщился.

– Как тебя? Тимофей! Недосуг мне баять, опосле приди да скажи Олексе своему, пущай-ко приползет, нужен.

– Он теперича вовсе не придет, боярин!

Холодные глаза Ратибора на миг застыли в удивлении. Он наконец взглянул на сутулого, худого, в темном, сероваленого сукна зипуне, узкобородого горожанина, что стоял перед ним вроде бы и униженно, но отнюдь без того жадного блеска в глазах, который появляется у бедняка при виде богатства. «Где-то я его видел?» – с легким беспокойством подумал Ратибор Клуксович, отдавая зеркало и принимая пояс, угодливо поданный слугой.

– Чего ж не придет, ай обезножил с Раковорской рати? – деланно усмехнулся новоиспеченный тысяцкий.

– Али у тебя, боярин, от холопей тайностев нету? – ответил Тимофей вопросом на вопрос и впервые посмотрел прямо в глаза боярину тем взглядом, которым смотрит желтоглазая рысь на коршуна.

– Ты говори, да не заговаривайся, купец! – повысил голос Ратибор. – Я у тя взаймы не брал!

– Ан брал. Мне с тебя по Хотеновой грамоте получить причитаетце!

Тут наконец Ратибор вспомнил о старом долге и понял, почему ему было так неприятно с этим человеком: заимодавец! Ну, подождет.

– А и брал, дак за тысяцким не пропадет! – спесиво передернул Ратибор плечами.

– Оно конечно, ежели сам тысяцкий не пропадет той порою, – ответил Ткмофей, по-прежнему пристально глядя в глаза боярину. – Дак я уж лучше теперя получу.

Смутный холодок пробежал по спине Ратибора и тотчас сменился бешенством. Прежде он бы попросту взъярился, накричал, может быть, приказал вытолкать сермяжного хама взашей, но должность тысяцкого заставляла сдерживать себя. Взмахом руки Ратибор выпроводил слуг и высокомерно бросил гостю:

– Ну, чего знаешь, сказывай!

– Ты серебро на Микифоре Манускиничи поимал… – начал Тимофей.

– То по князеву слову! – не дослушав, оборвал боярин.

– По князеву, да. А себе ничего не взял? Князю ты, боярин, милостыню подал только! А сколь и чего себе взял и скрыл, куда, я знаю один!

И, видя, как, бешено выкатив наглые глаза, Ратибор схватился за кинжал, Тимофей, усмехнувшись, спокойно добавил:

– Убьешь? Узнают! И другие дела твои ведомы мне, Ратибор! И на грамоту исписаны все! Ты у меня в руках, боярин. А нож оставь, на рати и мы бывали… Садись! – вдруг приказал Тимофей, стиснув бороду левой рукой, а правую убирая в рукав, и шагнул на тысяцкого. Рысь прыгнула на птицу. С хищным клекотом в горле Ратибор отпрянул и почти свалился на лавку.

Тимофей, пригнувшись, остался стоять перед ним.

– В чести ты, боярин, знатен и богат! Гляди-ко, аравитскими благовониями умащаешь ся! А коли все тайности твои враз открыть – не знаю, пожалеет ли тебя Ярослав. Гляди-ко, еще перед нашими огнищанами неубыточно княжой справедливостью покрасуетце! Твоей головой купить Новгород дешевая плата!

– Ты… Олексе… брат, – запинаясь, но яростно выговорил Ратибор. Дак, стало, переветника Творимира сын?

– Сын, да старшой! С батьком моим и тебе, боярин, пропасти можно. О том не будем. Олекса того не знает, что мне ведомо. Знаю, кому и вы, Клуксовичи, о ту пору служили. Серебро, что брал у Хотена, седни отдашь.

Там чего еще будет, а мне куны терять нестаточно. И Олексу, брата, не замай боле.

Тимофей переждал, глядя по-прежнему в лицо Ратибора, искаженное сейчас смесью подлости, самомнения и страха.

– Дак как, боярнн?

Ратибор сглотнул слюну.

– Первое, я все же тысяцкий от князя. Ярославу Новгород моей головой покупать не стать, он им и без того владеет, а без меня ему тута не обойтитьца! То второе.

Видя, что Тимофей молчит, и от того смелея больше, Ратибор продолжал:

– А переветничал ли Олекса, нет – на то у меня послухи есть.

Представлю, и не докажешь, что твой Олекса тому не виноват. Любой судия тогда ему не поверит! А я – я князю слуга верный!

– Судьи бы, может, Олексе и не поверили, – возразил Тимофей, – а мир поверит! Слуга княжой, Юрий, немцам вдал плечи, со страху ли, аль уговор имел с ворогом, бог весь! И ты не с ним ли бежал? А переветник Олекса на рати под Раковором честно кровь пролил за Святую Софию и за весь Великий Новгород! Мне уличан недолго собрать, купецких старост, да я и на вече скажу, не сробею, боярин. Славна Олексу не отдаст!.. Кажный из нас грешен, и ты грешен, и я, праведников мало среди нас. Господь бог тако сотворил, пущай он о том и печалует. И Олекса не лучше других… И поодинке ты кажного из нас сильнее, боярин! А только все вместе мы – народ! Ты баешь, князь тебя простит? Пущай! А народ простит ле?! Попомни Мирошкиничей, Ратибор! Тоже весь город подмяли было под себя. А чем кончили? Хоромишек и тех не осталось.

– А до того… до того! – вдруг захлебнулся яростью Ратибор Клуксович.

– Сотру!.. Тамо пущай!.. Пущай разоряют!..

Но Тимофей уже опять опустил глаза и стал худым, старым, бедно одетым городским менялой.

– Дак прикажи выдать куны. С лихвой тамо тринадесят гривен с тебя, боярин, мне причитаетце!

Ратибор передохнул и вдруг честно признался:

– Нету теперь у меня столько.

– Десять и три после.

– Шесть!

– Восемь, и не торгуйся, боярин. Сам дашь али ключника позовешь? – и Тимофей добавил совсем тихо:

– А что грозишь – промолчу пока. Но и ты знай, что мы, к часу, укусить заможем… И про Олексу помни…

– Нужны вы мне оба! – в последний раз взорвался, уже сдаваясь, Ратибор.

– Нужны ли, нет, а уговор!

Так заключено было и это перемирие, подобное только что состоявшемуся между князем Ярославом и Новгородом, в отличие от первого, правда, мало кому известное, но зато точно так же готовое нарушиться в любую минуту.

Глава 24

По санному пути первые отряды тверских и суздальских войск начали прибывать в Новгород. С Ярославом прибыл великий баскак [34] владимирский, Амраган. Узкими глазами бесстрастно смотрел он на этот русский город, плативший дань, но так и не завоеванный Ордой, прикидывал прочность его земляных стен и каменных башен… Там, на западе, были немцы, которые дани не платили, и потому их следовало разбить, разбить силами вот этих русских, во славу великого Кагана, повелителя трех четвертей мира. И снова с татарским выговором прозвучало знакомое слово: Колывань.