Людовик XV и его эпоха - Александр Дюма

Вопреки всем приказаниям, герцог Шатильонский приехал в Мец, вошел к королю и представил ему дофина.

Но Людовик XV принял своего старшего сына чрезвычайно сухо, что некоторым образом встревожило наставника, который тотчас же стал просить прощения у короля за те самовольные действия, на которые решился. Король насупил брови и ничего не сказал в ответ: он был почти уверен, что если что и понудило дофина приехать в Мец, то это не желание сына увидеться со своим отцом, а любопытство наследника, который хочет знать, когда он может рассчитывать на получение от отца своего наследства.

В сентябре король совершенно выздоровел. Болезнь, продолжавшаяся хотя и недолго, значительно переменила характер короля – он сделался мрачен, печален и постоянно задумчив. Все сцены, происходившие около него во время его болезни, приходили ему на память, и король порою краснел, как бы стыдился самого себя. Он ежеминутно озирался по сторонам, как будто кого-то искал, и этот кто-то, без которого он не мог обойтись, был не кто другой, как герцог Ришелье. Ришелье, дабы убедиться в благоволении к нему, несколько раз обращался за справками к кардиналу Тансену и герцогу Ноайлю, которые отвечали ему, что он никогда не был в такой милости у короля, как теперь, что король сам желает его постоянно при себе видеть. Тогда Ришелье начал откровенно рассказывать королю обо всем, что происходило около него во время его болезни, старался сохранять роль каждого актера, игравшего в этой трагикомедии, выставлял хорошую и худую стороны, не щадил никого – ни принцев, ни прелатов, ни придворных… И все эти рассказы своего прежнего фаворита король слушал спокойно, кротко, без малейших возражений. Порой на лице его появлялась легкая улыбка, порой он бросал приветливый взор на своего рассказчика. Можно было заметить, что он радушно принимал его, что он с удовольствием его слушал. С этого времени происходит реакция – король снова делается таким, каким был прежде. Королева стала замечать, что король снова обнаруживает к ней холодность. Накануне отъезда его в Страсбург она, бедная женщина, спросив супруга, какая участь ожидает ее в будущем, и прибавив:

«Государь, я бы очень была счастлива, если бы могла ехать вместе с вами», – получила от короля такой ответ:

– Я обойдусь и без вас.

И она ничего не могла более услышать от своего мужа!

Бедная женщина, в горести и слезах, поехала обратно в Люневиль.

Герцог Пантьевр остался в Меце, где заболел оспой.

Герцогиня Шартрская и принцесса Копти объявили, что они уезжают на войну и явятся перед городом Фрейбургом во время его осады.

Что касается короля, то он продолжал быть так же задумчив, угрюм и иногда сердит, как и в первые дни своего выздоровления.

В Люневиле он остановился у польского короля, но никакие удовольствия не могли его здесь развлечь; как дамы и девицы ни старались быть с ним любезными, он обращался с ними сухо, сурово, даже тени улыбки не показывалось на его лице. Он до того был рассеян, что уехал из Люневиля, не попрощавшись даже с польской королевой, о чем вспомнил только тогда, когда отъехал десять лье, и специально послал для этого курьера, чтобы просить извинения за свою оплошность. То же самое он сделал и относительно своей супруги, к которой также послал курьера с извинением.

По приезде своем в город Саверн, через который он проезжал, отправляясь в армию, он получил от герцогини Шатору письмо, и с этой минуты страсть к ней снова поселилась в его сердце.

Во Фрейбурге, который он осаждал, король узнал, что герцог Шатильонский, видя герцогиню Шатору в немилости при дворе, написал в Испанию несколько писем, в которых худо о ней отзывался. Король немедленно отдал письменный приказ арестовать герцога Шатильонского и жену его. Он так ожесточился против герцога, что никогда не желал даже простить его.

Год спустя герцог Шатильонский, внезапно заболев, насилу мог исходатайствовать себе позволение переехать для лечения в замок Льевьелль, но ему было запрещено въезжать в Париж. В августе того же года герцог, имея крайнюю необходимость ехать лечиться на воды в Форж, просил короля дозволить ему проехать через Париж.

– Хорошо, – отвечал король, – но только чтобы в Париже он не останавливался ночевать.

Наконец в 1754 году герцог Шатильонский, умирая, передал королю через маркизу Помпадур, бывшую в то время фавориткой, что ему чрезвычайно больно и прискорбно будет умереть в немилости короля. Однако Людовик XV позволил маркизе Помпадур дать только такой ответ герцогу: король охотно готов забыть все прошедшее, но лишь относительно семейства герцога, которое может рассчитывать на милость и благоволение короля.

Таков был Людовик XV!

Глава 12.

1744.

Капитуляция Фрейбурга. – Возвращение короля в Париж. – Радость парижан. – Герцогиня Шатору пишет к Ришелье. – Свидание короля с герцогиней Шатору. – Немилость к врагам герцогини. – Ее болезнь. – Ее смерть.

1 ноября 1744 года город Фрейбург сдался. Король подписал договор о сдаче города и, предоставив на попечение своих генералов завладеть замками, уехал 8-го числа (того же месяца) в Париж, дабы сделать в него свой торжественный въезд.

Кампания 1742, 1743 и 1744 годов не была счастливой: во все время продолжения ее французы терпели сплошные неудачи.

Отступление графа Бель-Иля, как оно ни было искусно ведено, обескуражило войска. Генерал Майльбуа предоставил действовать вместо себя своему помощнику. Сегюр, завладев Верхней Австрией, вывел из нее все свои войска; граф Броглио без боя бежал из Баварии; австрийский император лишился не только тех владений, которые обещала ему Франция, но еще некоторых собственных своих земель, через что сделался посмешищем целой Европы. Егерский гарнизон, единственный укрепленный пункт, который оставался еще у французов в Богемии, был взят в плен. Герцог Ноайль, по оплошности своего племянника графа Граммона, дал возможность королю Георгу II бежать в битве при Эльтингене с поля сражения. В продолжение целых двух лет французские войска только и делали, что отступали со всех сторон. И партизан Менцель не раз делал набеги по ту сторону границ Франции, угрожая пробраться в Париж и отрубить всем парижанам уши. Народ не слышал утешительных вестей, он узнавал только о поражениях своих соотечественников, об их постыдном отступлении, и ни разу не слышал о победе; он ни на кого не хотел надеяться, кроме короля, отправившегося на войну, пожертвовавшего своим спокойствием для блага отечества! Говорили, что причиной болезни короля были чрезмерная усталость и утомление, которые он принужден был испытать в походе. Думали, что он умрет, но каким-то чудом жизнь его была спасена. Поэтому все единодушно желали, как бы ни был мал его триумф на войне, оказать ему при въезде в столицу как нельзя более торжественный прием. Поэтому нетрудно представить себе тот восторг, ту радость, тот энтузиазм, которые сопровождали короля во время въезда его в столицу: деревья на бульварах гнулись от тяжести насевших на них зрителей, в окнах сверху донизу торчали одни только головы, все крыши домов были усеяны народом. Процессия шла медленно. Король сидел в парадной карете, запряженной двенадцатью лошадьми, убранными в великолепные попоны, и приветствовал свой народ радостной улыбкой…

Наконец, восторг парижан превосходит все, что только можно описать: они бегут, рвутся увидеть короля ближе, забывают поднимать даже деньги, которые им щедро бросают герольды, пробиваются до самой его кареты и приветствуют громкими криками: «Да здравствует возлюбленный король наш Людовик!»

Герцогиня Шатору также вышла посмотреть на церемонию, но закрытая вуалью, дабы скрыть себя от взоров толпы. Король еще не ответил на ее письма, поэтому, несмотря на уверения Ришелье, она не знала еще, в каком отношении была к своему венценосному обожателю.

И потому вот что писала она герцогу Ришелье, находившемуся в это время в Монпелье:

«Он (король. – Прим, ред.) возвратился в Париж, и я не в состоянии описать вам радость добрых парижан. Как они ни несправедливы ко мне, я не могу их не любить по причине той любви, которую они имеют к своему государю. Они назвали его Возлюбленным, и этот титул заставляет меня забыть все зло, причиненное мне ими.

…Но думаете ли вы, что он меня еще любит? Он, может быть, считает себя виновным во многом и потому не решится возвратиться ко мне. Ах! Он не знает, что все мною забыто… Я не могла устоять против желания видеть его. Я оделась так, чтобы меня никто не мог узнать, и вышла с девицей Эберт посмотреть на церемонию.

Я видела его: на лице его была радостная улыбка, сердце его было растрогано; стало быть, он имеет еще теплые чувства. Я долго смотрела на него со вниманием, и вот что значит воображение: мне показалось, что он взглянул на меня и старался меня узнать.

Карета, в которой он сидел, ехала так медленно, что я могла вдоволь насмотреться на него. Я не могу вам объяснить то, что во мне происходило. Я была в ужасной тесноте и по временам даже упрекала себя за это пожертвование собою для человека, который так со мной поступил, но, увлеченная воздаваемыми ему со всех сторон похвалами, криками радости и громкими приветствиями толпы, я не в силах уже была думать о себе. Голос, раздававшийся возле меня, напомнил мне прежние мои несчастья… Он опозорил меня перед толпой».