Железные игрушки — магнитный потолок - Юрий Невский

Запомним, ступай с Богом.

Вплываю в вагон, там поздний ночной мужчина машет рукой, одиноко утопая среди МПСовских желтых сидений… Давай, кричит, сюда подгребай! У него полбутылки. Пьем, закусываем подмороженным яблоками из сада последних осенних наслаждений. Везет он их полную сумку. Вот, прихватило с морозцем! А ссыпал на чердаке, на даче, урожай-то нынче, о-го-го! Яблоки лопаются, если сдавить в ладонях, истекают соком ушедшего лета. Мужик рассказывает о своей любовнице. Одним словом, это было летом, о-го-го! Муж у этой его любовницы полковник, зовут Перальта. Понятно?

К спасательному плоту нашего общения посреди грохота пролетающей за окном железнодорожной ночи прибивает еще поздних мужчин, с других станций. Едва не сгинувшие в бесконечности снегов, заколоченных дач, тьмы и одиночества — они несут свой страх, блеснувший изморозью на ресницах; или закуску; или что выпить. Спасенные и новообращенные в нашу вагонную веру, выдыхают от принятого стаканчика, хрумкают яблоком, молчат в блаженстве… Кто слушает, а кто нет дикое сказание о любовнице этого мужика. Как зовут-то? Да про кого это? Знаешь, полковник какой-то, он говорит. А, Перальта! Так он нехороший человек? Страшный человек! Ходит всегда с пистолетом. Да речь не о том. Собрались поехать на дачу (этот мужик, рассказчик, собрался с любовницей, женой Пераль-ты, поехать на дачу). Однако нет, дорогая, а сына твоего куда денем? Лexy твоего? С собой придется брать? (У нее ребеночек, сын Перальты, вот как.)

А бабушки-дедушки нет, с кем оставить?

Ну нет, так получилось, лето, жара, понимаешь? А Перальта сам день и ночь преступников ловит, бьет их, конечно, чем ни попадя… да хотя бы рукояткой пистолета, если на то пошло. Ну да, что с того? — любовница спрашивает. Ага! — кричит мужик. А отцу-то он родному, сыночек, все расскажет, что тогда? Хм, недоумевает любовница. Так ведь он говорить не может. Как так? Ну, маленький совсем. Он и говорить-то не умеет. Не научился еще. Как он расскажет, странно?

Ах, вот оно что! Ну, понятно, вот это высокий класс конспирации! И, правда, смешно.

Ладно, мужики. Выходить мне, станция. Встаю, хватаюсь за сумку, чтобы не упасть на торможении. Нужно сказать им нечто самое главное…

— Мужики! — кричу. — Никто из нас не пройдет бесследно! Запомните меня таким, каким я был!

— Хорошо, запомним, — невпопад отвечают мужчины. — Давай, иди, а то проскочишь.

— Нет, вы все-таки лучше меня запомните, что был я такой!

— Да запомним, ступай. Вот привязался, прости господи, банный лист тоже.

— Скажите, мол… был он «смуглый и золотоглазый», — напоминаю им рассказ Рея Брэдбери, стараясь перекрыть грохот железа и электричества (но это, кажется, непонятно). Прыгаю на перрон. Ножницы автоматических дверей отстригают позади меня желтый свет, другое теплое пространство, смех, говор, нелегальный дымок сигаретки по кругу… Подхватив сумку, бегу, ориентируясь по плану, нарисованному незнакомой рукой. Хрупаю ледяным крошевом дорог, плутаю в переулках под сторожевой лай овчарок, откормленных по рекомендациям лучших собаководов. Бандиты, наверное, уже перепились все и спят, засунув под жесткую небритость щек кулаки с зажатыми в них, потертыми и видавшими виды, наганами. Дачный сад замер под снегом, мои следы никому ничего не расскажут. Здесь, по инструкции, между деревьями натянута капроновая леска, — проверить, был ли кто?

Ключ на месте, определенном в плане, нарисованном незнакомой рукой. На даче живет сторож, но несколько дней его не будет. Он топил печь, должно быть еще тепло. Дача это — или затонувший в снегах ближайшего Подмосковья корабль? Повсюду видны следы затянувшегося строительства, путает пустота, резонанс корпуса, скрип сходен, вздохи и стенания живших здесь когда-то бабушек. Все на месте, как указано в инструкции. Аккумуляторный фонарь с проблесковым маячком для потерпевших бедствие, тепловой конвектор (можно включить), солдатские одеяла. А сторож ушел в лес, закинув на могучее плечо топор с длиннющим, не по-нашенскому, топорищем. Он дровосек, валит ели и сосны в три обхвата, все нипочем. Крепкий старик двухметрового роста. Мощно стучит по замерзшим дорогам и рекам деревянными башмаками, цельно долблеными и окованными железом, гетры в красно-белую полоску натянуты до колен и защищают от снега. Об этом скрипела снастями его старинная кровать, вроде как шхуна… представить трудно, что таких размеров! От того комната кажется еще более пустой, угрюмой, одиночество сквозит из всех углов. А холод, между тем, жуткий; укрываюсь всем, что есть. Да… национальный обычай! — пьяному засыпать с непогашенной сигаретой, сгорать потом заживо. Закуриваю оттого с особым чувством, что, может, в последний раз. Заодно поджигаю план в пепельнице. Доехал, слава богу, не убили. В детстве читал романы советских детективщиков 60-х годов, теперь сам приехал, деньги привез. Завтра придет таинственный связной и заберет. Сумку спрятал в строительной бочке, прикрыл рогожками. Пистолета у меня нет.

А у него есть пистолет, носит его в заднем кармане брюк.

Перальта, полковник.

Молчаливо бьет рукояткой жену, не оставляя синяков, профессиональный навык.

Сына зовут Леха. Жена назвала так в память о своем мальчике — и первом мужчине своей жизни. Они лежали в орбитальном вращении заколоченных дач и подмороженных яблок. Бутылка взрослого портвейна, сигарета на двоих. Их выбросило в космос жизни внезапно, в четырнадцатилетие. Ее ноги окропил океанский прибой мужского желания, и он считал ее своей женщиной — и когда стал ухлестывать старший парень из двора, — вызвал на поединок, убил ударом ножа. Точно убил или только ранил — неизвестно, но попал в колонию, оттуда пошел на старшую зону, да так и сгинул. Г^е-то под Барнаулом она долго ходила по кладбищу, отыскивая среди номерных могил и его холмик. Нашла все-таки, чтобы положить белые цветы своей не нарушенной тогда чести. Никто не пройдет бесследно. Даже профессионально не поставленные синяки не пройдут бесследно. Перальта, странное имя. Так звали главного подпольщика в рассказе Хулио Кортасара «Вечер Мантекильи». Рядовой подпольщик в этом рассказе должен передать секретные сведения связному, что сядет рядом на боксерском матче. Связной приходит, называет пароль, все сходится, подпольщик передает пакет. А когда возвращается, на автомобильной стоянке его хватают свои же товарищи, увозят куда-то за город. И самый главный, Перальта, говорит, что тот, кому он передал пакет, вовсе не связной, а человек Хунты. Они выбили у настоящего связного пароль, все обстоятельства встречи. Теперь им, подпольщикам, хана — в пакете все сведения о них. Особенно тебя первого они могут расколоть, говорит Перальта, потому что знают теперь в лицо. Надо спрятать тебя, да так, чтобы не отыскали. Конечно, соглашается тот, я перевезу семью в безопасное место, вы достанете мне паспорт, деньги, я уйду за границу. Да нет же, восклицает Перальта, прямо сейчас! — и выхватывает из заднего кармана брюк пистолет.

Его я и вижу, просыпаясь… пистолет?!

Оружие на столе, покрытом линялой скатеркой. Пепельница. Пепел сгоревшего плана. Черной горой возвышается сам Перальта. Его я узнаю прежде, чем он вынимает изо рта гвоздики слов (так делает мастеровой человек для удобства своего столярного, либо сапожного дела), начинает вбивать их мне в голову по одному.

«Перальта. Полковник. Отдел по борьбе. С экономическими. Преступлениями».

Бочка посреди комнаты, рогожки сброшены, рассыпана цементная пыль. Везде, всюду злобная Хунта, чужие голоса, топот ног, стоны половиц. Бухают двери, кто-то грохочет сапожищами по чердаку, по мозгам… что-то сдвигает, выискивает. За окном рычат моторы, заливаются остервеневшие псы. Мне грубо выкручивают запястья, тычками проминают всего, обыскивая. Заломано крыло мое, окольцовано… эх, и не взлететь теперь выше солнца, как Орленку!

На стол брошены потертые корочки ДСО «Локомотив», куда-то (в никуда) проездной билет, ключ с колечком, монетки, прочий астероидный мусор, приставший за время полета, ничего существенного. Полковник перелистывает корочки, вчитываясь в ФИО и месяцы, за которые уплачены взносы. «Сумка твоя?» — указывает в сторону бочки, по-милицейски как бы между делом (вопрос уже решен). Сам массирует кисти рук. Наверное догонял кого-то и бил молчаливо там, в бесконечных полях под Москвой. «А передать кому должен?»

В ответ мотаю головой, вспоминая тех, кто начинял мой скорбный путь пачками денег. Значит, засада, все было подстроено? А как же горшок с геранью в окне для пастора Шлага? Капроновые растяжки, рыболовные снасти? Почему не сработала сигнализация, самострелы, мины-ловушки, капканы? Вот это в историю влип, в дрянную!

— Что, язык проглотил? Или отвечать будем? Да, в историю ты влип, парень… в дрянную.

Теряет ко мне интерес. За дверью возня, восклицания, шкворчат оперативные радиостанции. Входят какие-то люди, переговариваются по своим шкворчалкам. Да что они мне могут предъявить? Забрался на пустую дачу. А может, выпил, заснул, уехал неизвестно куда. Про сумку ничего не знаю. Но вся эта злобная Хунта смотрела на меня, предрекая самое худшее…