Гибель веры - Донна Леон

— Ряд ваших работников не имеют необходимых разрешений на легальную работу в стране.

Мессини поднял брови так, что это могло сойти за шок.

— Мне трудно поверить в это. Уверен, что на все разрешения документы подавали и заполняли все формы. — И посмотрел на Брунетти, который только слегка улыбался, глядя в бумаги перед собой. — Конечно, комиссар, если в данном случае что-то просмотрено, надо заполнять другие анкеты, и… — он сделал паузу в поисках дипломатичных слов и даже нашел их, — заплатить какие-то налоги на заявления, — хочу заверить, что с радостью проделаю все необходимое, чтобы нормализовать ситуацию.

Брунетти улыбнулся — замечательное владение эвфемизмами.

— Очень щедро с вашей стороны, Dottore.

— Очень мило, что вы так сказали, я думаю, это было бы только правильно. Хотел бы сделать все, что смогу, чтобы остаться на хорошем счету у властей.

— Как я уже сказал, это щедро.

Комиссар надеялся, что улыбку его Мессини сочтет продажной. Очевидно, это ему удалось, потому что Мессини молвил:

— Но вам надо было дать мне знать об этих налогах на заявления.

— На самом деле, — комиссар отложил бумаги и глядел на собеседника, который, он заметил, испытывал трудности с пеплом на сигарете, — я хотел поговорить с вами не о медсестрах. Это насчет члена ордена Святого Креста.

Опыт его заставлял считать, что нечестные люди редко выглядят невинными, но Мессини выглядел сразу и невинным и смущенным.

— Святого Креста? В смысле — монахини?

— Я уверен, там есть и священники.

Кажется, это для него новость.

— Да, думаю, есть. — Мессини помолчал. — Но в домах престарелых работают только монахини.

Его сигарета догорела почти до фильтра.

Брунетти смотрел, как он глянул на пол, отбросил эту идею, но не сигарету, и очень аккуратно пристроил ее стоймя на необгорелом конце рядом со спичкой на столе.

— Примерно год назад одну из сестер перевели.

— Да? — произнес Мессини со слабым интересом, очевидно сбитый с толку переменой темы.

— Ее перевели из дома престарелых в Доло в один из здешних, при Сан-Леонардо.

— Ну, раз вы так говорите, комиссар… Я мало что знаю о служащих.

— Кроме как об иностранных медсестрах?

Мессини улыбнулся — опять ощутил под ногами удобную почву.

— Я хотел бы знать, почему ее оттуда перевели. — Прежде чем Мессини успел что-нибудь сказать, Брунетти добавил: — Можете считать свой ответ разновидностью налога на заявления, доктор Мессини.

— Кажется, не понимаю.

— Какая разница, Dottore? Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали, что вы знаете о переводе этой сестры. Сомневаюсь, что ее переводили из одного вашего дома престарелых в другой и вы хоть что-то об этом не услышали.

Доктор обдумывал сказанное с минуту, а Брунетти наблюдал игру эмоций на его лице: пытается понять, какие опасности его подстерегают в зависимости от ответа. Наконец он заговорил:

— Не знаю, какие сведения вы ищете, комиссар, но что бы там ни было, я их вам дать не могу. Всеми вопросами по штату ведает начальник лечебниц. Поверьте мне, если бы я мог сразу помочь вам, уж я так и сделал бы, но это не то, с чем я напрямую связан.

Хотя обычно поверить призывали те, кто врали, Брунетти подумал, что Мессини говорит ему правду. Он кивнул и сообщил:

— Несколько недель назад та же сестра покинула дом престарелых. Вы знали это?

— Нет. — И опять Брунетти поверил ему.

— Почему в ваших домах престарелых помогает орден Святого Креста, Dottere?

— Это длинная и сложная история, — отвечал Мессини с улыбкой, которая кому-нибудь еще показалась бы совершенно очаровательной.

— Я не спешу, Dottore. А вы? — Улыбка Брунетти была, напротив, совершенно лишена шарма.

Мессини дотронулся до пачки сигарет, но сунул ее в карман.

— Когда я восемь лет назад принял директорство над первым домом, им полностью управлял орден, а я был нанят только как медицинский директор. Но со временем становилось все более очевидно, что, если они продолжат вести их как благотворительные учреждения, им придется их закрыть. — Мессини наградил Брунетти долгим взглядом. — Люди так… прижимисты.

— В самом деле. — Это все, что позволил себе Брунетти.

— Так или иначе, я рассмотрел финансовое положение заведения — я уже был предан идее помощи старым и больным, — и мне стало очевидно, что оно может выжить, только если начнет оказывать частные услуги. — Видя, что Брунетти в курсе, он продолжал: — И последовала реорганизация — то, что в деловом мире надо, скорее, называть приватизацией, — а я стал администратором, оставаясь и медицинским директором.

— А орден Святого Креста?

— Главной миссией ордена всегда была забота о старых, и решили, что члены ордена останутся частью штата домов престарелых, но как платные сотрудники.

— А их содержание?…

— Выплачивалось ордену, конечно.

— Конечно, — повторил Брунетти, но прежде чем Мессини смог что-то возразить по поводу его тона, спросил: — А кто получал их зарплаты?

— Понятия не имею. Может, мать-настоятельница.

— На кого выписывали чеки?

— На орден.

Комиссар принял его ответ с вежливой улыбкой, но Мессини, смущенный, ровно ничего не понимал в происходящем. Зажег еще сигарету и положил вторую спичку по другую сторону от стоящего фильтра.

— Сколько членов ордена работают на вас, Dottore?

— Этот вопрос надо задать моему бухгалтеру. Я так себе представляю, что около тридцати.

— И сколько им платят? — И, прежде чем Мессини успел снова призвать дух своего бухгалтера, повторил вопрос: — Так сколько им платят?

— Думаю, около пятисот тысяч лир в месяц.

— Другими словами, четверть того, что получала бы медсестра.

— Большинство из них не медсестры, — заявил Мессини, — они помощницы.

— И поскольку они состоят в религиозном ордене, я так представляю себе, что вы не платите правительству никаких налогов на их здравоохранение или в пенсионный фонд.

— Комиссар, — голос Мессини впервые налился гневом, — мне кажется, вы все это уже знаете, — не вижу, зачем я здесь отвечаю на вопросы. Более того, если вы собираетесь продолжать в том же духе, то я пригласил бы своего адвоката.

— У меня еще только один вопрос, Dottore. И я уверяю вас, что в присутствии вашего адвоката нет необходимости. Я не из налоговой полиции и не пограничник. Кого вы нанимаете и насколько мало им платите, полностью ваше дело.

— Спрашивайте.

— Сколько из ваших пациентов завещали деньги вам или дому престарелых?

Мессини был удивлен вопросом, но ответил быстро:

— По-моему, три. Я пытался это прекратить. В тех немногих случаях, когда узнавал, что люди собираются так поступить, говорил с их семьями и просил присмотреть, чтобы данную персону переубедили.

— Очень щедро с вашей стороны, Dottore. Пожалуй, даже великодушно.

Мессини устал от игр и потому сказал правду, и весьма резко:

— Если так поступить, это будет глупость! — Бросил сигарету на пол и придавил носком ботинка. — Подумайте, как бы это выглядело. При первом же упоминании об этом люди встали бы в очередь забирать своих родичей, чтобы поместить их куда-то еще.

— Понятно. Не могли бы вы назвать мне имя одного из тех, кого вы разубедили? В смысле — их родственников.

— Что вы собираетесь делать?

— Позвонить им.

— Когда?

— Как только вы выйдете, Dottore. Прежде чем доберетесь до телефона.

Мессини даже не потрудился изображать ярость.

— Катерина Ломбарди. Ее семья живет где-то в Местре. Сына зовут Себастьяне.

Брунетти записал и поднял глаза:

— Думаю, на этом все, Dottore. Спасибо, что уделили мне время.

Мессини встал, но руки не подал. Ничего не говоря, прошагал по комнате и покинул кабинет. Дверью не хлопнул.

Прежде чем Мессини покинул квестуру или воспользовался мобильником, Брунетти уже говорил с женой Себастьяно Ломбарди, которая подтвердила рассказ доктора Мессини: он предложил им переубедить мать мужа, чтобы она не меняла завещание в пользу дома престарелых. Прежде чем повесить трубку, синьора Ломбарди очень хвалебно отозвалась о докторе Мессини, о его человечном, любовном участии, которое он проявляет ко всем пациентам. Комиссар согласился столь же бурно, сколь и фальшиво. На этой ноте их разговор кончился.

Глава 17

Брунетти решил провести остаток дня в библиотеке Марчиана, но покинул квестуру, не удосужившись сообщить кому-либо, куда направляется. До получения степени юриста в университете Падуи он провел три года, обучаясь на историческом факультете в Ка Фоскари, где из него сделали довольно компетентного исследователя, который чувствовал себя как дома и среди множества томов в Марчиана, и в изгибающихся прямыми углами проходах Государственного архива.