Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кстати, вывод мастера, будто Энно поколотили за тунеядство, сыграл ему на руку и в дирекции. Вызванный туда сразу после обеденного перерыва, Энно Клуге стоял точно обвиняемый, напугавшись еще больше оттого, что один из судей был в форме вермахта, другой — в мундире штурмовика[15] и лишь третий — в штатском, правда тоже с каким-то значком.
Офицер вермахта полистал какие-то бумаги и равнодушным, но крайне пренебрежительным тоном перечислил Энно Клуге его прегрешения. Такого-то и такого-то числа направлен из вермахта в военную промышленность, явился на указанное предприятие лишь тогда-то и тогда-то, проработал одиннадцать дней, по причине желудочных кровотечений ушел на больничный, лечился у трех врачей и в двух медицинских учреждениях. Тогда-то и тогда-то выписан на работу, проработал пять дней, три дня прогулял, один день проработал, снова желудочное кровотечение и т. д., и т. д.
Офицер вермахта отложил бумагу, с отвращением посмотрел на Клуге, точнее, устремил взгляд на верхнюю пуговицу его пиджака и, повысив голос, сказал:
— О чем ты, собственно, думаешь, свинья ты этакая? — Он вдруг заорал, но было заметно, что орет он по привычке, без малейшего внутреннего волнения: — Никто здесь не поверит в твои идиотские желудочные кровотечения, не на тех напал! Я тебя в штрафную роту закатаю, там тебе мигом все кишки повыпустят, живо поймешь, что такое желудочные кровотечения!
Офицер орал еще довольно долго. Энно, еще с армии привыкший к ору, особо не испугался. Слушал нагоняй как положено, держа руки по швам штатских брюк, неотрывно глядя на ругателя. Когда офицер поневоле делал паузу, чтобы перевести дух, Энно надлежащим тоном, четко и ясно, однако не смиренно и не нагло, вставлял:
— Так точно, господин обер-лейтенант! Слушаюсь, господин обер-лейтенант! — Однажды он даже умудрился, правда, без заметного результата, ввернуть фразу: — Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я здоров! Осмелюсь доложить, буду работать!
Так же внезапно, как заорал, офицер умолк. Закрыл рот, отвел взгляд от верхней пиджачной пуговицы Клуге, посмотрел на своего соседа в коричневом мундире, недовольно спросил:
— Желаете добавить?
Разумеется, этот господин тоже имел что сказать, вернее, проорать — похоже, все здешние начальники объяснялись с подчиненными только криком. Этот кричал об измене народу и саботаже, о фюрере, который не терпит предателей, и о концлагерях, где он, Клуге, получит по заслугам.
— А в каком виде ты явился сюда? — неожиданно гаркнул коричневый. — Где тебя так отделали, мерзавец? С такой харей на работу явился! По бабам шлялся, потаскун? Вон где здоровье разбазариваешь, а мы тебе плати! Где ты был, где тебя этак угораздило, ходок хренов, а?
— Отутюжили меня, — пробормотал Энно, съежившись от страха под взглядом допросчика.
— Кто, кто тебя отутюжил, говори! — рявкнул коричневорубашечник, размахивая перед носом у Энно кулаком и топая ногами.
И в этот миг все мысли вылетели у Энно Клуге из головы. Напрочь забыв о своих намерениях и об осторожности под угрозой новых побоев, он испуганно прошептал:
— Осмелюсь доложить, эсэсовцы отутюжили.
Страх бедолаги был настолько неподдельным, что троица за столом тотчас ему поверила. На лицах у них проступила сочувственная, одобрительная усмешка.
— Отутюжили, говоришь?! — вскричал коричневый. — Проучили, вот как это называется, наказали по заслугам! Повтори!
— Осмелюсь доложить, наказали по заслугам!
— Что ж, надеюсь, ты это запомнишь. В другой раз так легко не отвертишься! Ступай!
Еще и полчаса спустя Энно Клуге так дрожал, что не мог работать на станке и затаился в уборной, где мастер в конце концов отыскал его и с бранью погнал в цех. А потом стал рядом и, не переставая браниться, наблюдал, как Энно Клуге запарывает одну деталь за другой. В голове у бедного хлюпика все слилось: ругань мастера, насмешки товарищей, угроза концлагеря и штрафной роты, — он толком ничего не соображал. Обычно ловкие руки не слушались. Работать он не мог, а надо было, иначе вообще каюк.
В конце концов даже мастер уразумел, что дело тут не в лени и не в злом умысле.
— Кабы ты вот только что не сидел на больничном, я бы отправил тебя домой на пару деньков, отлежаться. — И добавил, уходя: — Но ты ведь знаешь, что тогда будет!
Да, еще бы не знать. Энно продолжал работать, старался не думать о боли, о невыносимой тяжести в голове. Некоторое время его магически притягивал блеск вращающегося резца. Достаточно сунуть туда пальцы — и покой обеспечен, можно полежать в постели, отдохнуть, поспать, забыть! Но он тотчас же подумал, что того, кто умышленно себя калечит, ждет смертный приговор, и рука отдернулась…
То-то и оно: смерть в штрафной роте, смерть в концлагере, смерть в тюремном дворе — каждый день грозил ему гибелью, а ее необходимо избежать. Но сил у него так мало…
Смена худо-бедно подошла к концу, и вскоре после пяти Энно тоже влился в поток идущих домой. Весь день он мечтал о покое и сне, но, очутившись в тесной гостиничной каморке, не смог заставить себя лечь. Снова вышел на улицу, купил немного поесть.
А когда вернулся в номер, выложил на стол еду и стал возле кровати, все равно не смог там находиться. Что-то не давало ему покоя, не позволяло остаться в каморке. Надо купить кой-какие умывальные принадлежности да заглянуть к старьевщику, не найдется ли у того синей рабочей блузы.
Энно Клуге опять вышел на улицу и уже в аптекарском магазине вдруг вспомнил, что в квартире у Лотты, откуда его бесцеремонно вышвырнул приехавший в отпуск муж, остался весьма увесистый чемоданчик с пожитками. Он выбежал из аптеки, сел на трамвай, рискнул — поехал прямо к ней. Не бросать же все свои вещи! Боязно, конечно, получить еще порцию побоев, но что-то толкало его вперед, к Лотте.
И ему повезло, Лотта была дома, муж как раз куда-то ушел.
— Твои вещи, Энно? — спросила она. — Я сразу снесла их в подвал, чтоб он не нашел. Погоди, принесу ключ!
Но он не выпустил ее из объятий, уткнулся головой в крепкую грудь. Напряжение последних недель оказалось ему не по силам, он попросту разрыдался:
— Ах, Лотта, Лотта, без тебя я просто не выдержу! Я так по тебе тоскую!
Все его тело сотрясалось от рыданий. Лотта не на шутку оробела. Мужчин она навидалась, в том числе и слезливых, но они рыдали спьяну, а этот трезвый… Вдобавок говорит-то как — он по ней тоскует
