Юрий Гагарин - Виктор Степанов

Юрий уже знал, что Бахчиванджи был первым летчиком, испытавшим реактивный самолет, сделавшим новый отважный шаг… А Громов? Как тесен мир! Как непрерывна родословная авиации! Громов обучал курсанта Чкалова технике воздушного боя. И так отзывался о молодом своем военлете: «Он не знал никаких колебаний: сказано — сделано. Он шел, как говорится, напролом. Быстрота действий у этого человека равнялась быстроте соображения. В ту минуту, когда истребители внезапно вступали в схватку, рискуя, несмотря на тысячу предосторожностей, столкнуться в воздухе (а летали тогда без парашютов), в эту минуту иные все же побаивались. Чкалов просто не умел бояться».

А Полбин? Тот всю свою жизнь вспоминал о единственной встрече с Чкаловым на митинге после героического перелета АНТ-25: «Какой прекрасный летчик! Какой человек!», хотя поговорить удалось всего-то минуты. «Ну а волгари среди вас есть?» С этого вопроса, собственно, и началось знакомство. «Я с Волги…» — назвался Иван Полбин. Чкалов обрадовался земляку, подбодрил: «Если с Волги, быть вам настоящим летчиком!»

К концу 1941 года на боевом счету Полбина было 3500 уничтоженных фашистских солдат и офицеров, 160 танков, 370 машин, 3 дивизиона артиллерии, 18 вражеских самолетов. «Лучше всех бомбил генерал, дважды Герой Советского Союза Иван Полбин. Летчик подлинной чкаловской хватки, он во всей нашей бомбардировочной авиации считался непревзойденным мастером пикирующих ударов», — писал о нем трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин.

А Степан Супрун? В ноябре 1937 года его одновременно с Чкаловым выдвинули в депутаты Верховного Совета СССР. Был таким же отважным, отчаянным и… озорным. Однажды, не имея возможности заехать к матери и отцу, которые жили уже одинокими, изменил маршрут полета, сделал два круга над родительским домом. «Ой, гроза гремит!» — испугалась мать. Вечером принесли телеграмму: «Побывал у вас в гостях, пролетел над домом тчк целую тчк Степан тчк».

В реляции на награждение Степана Супруна говорится: «Во главе группы скоростных истребителей МиГ-3 громил фашистских извергов и показал себя бесстрашным командиром; возглавляя группу, Супрун сразу отбил охоту стервятников ходить на низкой высоте…» 22 июля 1941 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно. Это была вторая Золотая Звезда. Первой он удостоился за мужество и отвагу в боях с японскими самураями 20 мая 1940 года. Степан Супрун погиб в июле 41-го в неравном бою с семью фашистскими самолетами. Жители белорусской деревеньки Монастыри видели, как за околицей падал «ястребок» с красными звездами на крыльях. Они не успели к горящему самолету. Когда подбежали, увидели обгоревшего летчика, который неподвижно сидел в открытой кабине, все еще сжимал рычаг. На обугленной гимнастерке мерцала Золотая опаленная Звезда…

«Здесь учат не только на военных летчиков, — размышлял Юрий, проникаясь гордостью, что принят в такое училище, — здесь учат еще и на героев. Но, как говорится, «были люди в наше время, не то что нынешнее племя, богатыри не вы…».

Но, черт возьми, вот она, вот жизнь, о которой не ведал, не мечтал, но которая оказалась по нему, как будто готовился к ней все предыдущие годы.

Строем, еще не ладящим под команду шагом — в баню. Душ то горячий, то обжигающе-ледяной — кто дольше вытерпит, а тут кто-то опять почти кипятком из шайки на голову, на плечи, грудь, — тело каленеет, и жарко и зябко. И вот, наконец, самое желанное — одевание в летную форму. Гимнастерка еще топорщится, брюки вроде бы длинноваты, широковаты, и сапоги — раструбами, тяжелы на ноге. А на гладко-ворсистую голову — пилотку со звездочкой, чуть-чуть набекрень. И другой вид, и не отвести глаз от самого себя, от голубых с золотистой каемочкой крылышек, выросших над плечами — курсантских погон. И уже ты чем-то похож на тех, кого видел в оранжево-черных гвардейских лентах в вестибюле училища.

У выхода из бани строй уже не прежний, не гражданский, — настоящий военный.

— Равняйсь! Смирно! Шагом марш!

Дробанули по мостовой сотней сапог, еще не научились единым шаговым залпом. И старшина, придирчиво оглядывая со стороны, приказывает запевать песню.

Строй поначалу молчит, но вот уже перешептываются: кто и какую?

— Песню, песню, — уже не требует, а словно бы умоляет их старшина — идут через город, как же так, курсанты без песни.

И из задних рядов, где по ранжиру оказались те, кто пониже ростом, взвивается задористый тенорок, и сразу равняется дружный шаг:

Протрубили трубачи тревогу,Всем по форме к бою снаряжен.Собирался в дальнюю дорогуКомсомольский славный батальон.

Кто это, почти на «шкентеле» — в конце строя с веселыми колючинками в голубых глазах? Голос не сильный, но с такими нотками задушевности и призыва, что строй как будто ждал, грянул, выдохнул в такт:

Прощай, края родные,Звезда победы нам свети.До свиданья, мама,Не горюй, не грусти,Пожелай нам доброго пути.

Возле казармы старшина останавливает. Долго выравнивает зубчатку сапог, чтобы были все на одной, как стрела, нагуталиненной линии.

— Курсант Гагарин, выйти из строя!

Юрий послушно вышагивает на середину, поворачивается лицом к шеренгам, пронзающим сотнями вопрошающих, любопытных глаз. Что случилось, по какому такому поводу вызван этот щуплый, но крепкий на вид паренек?

— За хорошую песню объявляю вам благодарность!

Юрий еще не знает, что нужно ответить: «Служу Советскому Союзу!», сконфуженно приподнимает плечи, краснеет — первое поощрение?

В курилке товарищи не дают прохода:

— Да ты, брат, артист, Гагарин… Случайно не в консерватории научился?

— Летчику не петь, а летать надо…

— Без песни далеко не улетишь! — Это убежденно произносит и тем как бы ставит точку высокий, подтянутый парень. Протягивает руку: — Юра, твой тезка. По фамилии Дергунов.

И вот еще двое, уже сдружившихся, раскрывают портсигары и примыкают к ним:

— Валя Злобин.

— Коля Репин…

Юрию нравится новая жизнь, он действительно словно рожден для нее. Ранним утром, когда еще сонным дыханием полна казарма и на двухъярусных, «двухэтажных», койках не шевельнется ни одно одеяло, голос дневального взрывает настоянную на домашних снах тишину:

— Подъем!

И — пружиной с койки! Майку, брюки, портянки, сапоги, — все это хватаешь еще в полусне и сам не помнишь, как через минуту стоишь в строю, в полном военном своем облачении.

— Бегом марш!

Строй набирает дыхание, разгоняется как паровоз — с медленного бега на ускоряющийся, и чувствуешь — силой, бодростью наполняется каждый мускул. Специальный — только для летчиков — комплекс физических упражнений, умывание только холодной водой, заправка постелей, так, чтобы одеяло было подвернуто ровной «грядочкой», и снова в строю на утреннем осмотре стоишь сильный, красивый, блестя, сияя каждой надраенной пуговкой, пряжкой ремня. Не беда, что почти замыкающий в шеренге.