Моя жизнь - Ингрид Бергман

Спенсеру не нравились в фильме некоторые сцены. Особенно одна, где ему надо было взбежать по лестнице, неся меня на руках в спальню для весьма определенной цели. Виктор Флеминг показал эту сцену. Большой, сильный, он поднимал меня и взбегал со мной по лестнице, как с пушинкой. Спенсер взвыл: «А что будет с моей грыжей?» Они наспех соорудили какую-то перевязь, одним концом которой обмотали меня. За другой тянули в то время, когда Спенсер взбегал по лестнице. Он был позади меня, поэтому казалось, будто он сам несет меня на руках.

Но все оказалось не так просто. Сначала меня подтянули так быстро, что Спенсер не смог даже ухватиться за меня. Виктор Флеминг сказал: «Поднимайте ее вверх с обычной скоростью. Попробуем еще раз». Это было самое трудное. Вверх-вниз, вверх-вниз, и так всю репетицию. Потом, на двадцатой попытке, перевязь оборвалась. Я свалилась прямо на руки Спенсеру. Он не смог удержать меня, и мы оба кубарем покатились по ступенькам. Каким образом ни один из нас не пострадал, не знаю. Это было просто чудо. Мы лежали внизу совершенно обессиленные, задыхаясь от хохота, пока Виктор мчался к нам — воплощение заботы и внимания. Он облегченно вздохнул, когда увидел, что его звезды в целости и сохранности и готовы к дальнейшей работе.

Виктор Флеминг был изумительным человеком. Хотя я общалась в Швеции со многими прекрасными режиссерами, этот человек многое добавил к моим познаниям. Когда он приближался ко мне, я уже по его глазам догадывалась, чего он от меня ждет; в моей жизни это бывало всего лишь с несколькими режиссерами. Я точно знала, когда Виктор доволен мною, когда сомневается, когда просто восхищен. Я долго не могла сыграть сцену, в которой он хотел показать встречу испуганной, истеричной девушки с жутким мистером Хайдом. Дело кончилось тем, что он подошел ко мне, взял за плечо, повернул лицом к себе и ударил крест-накрест по лицу — сильно и больно. У меня мгновенно потекли слезы. Отчего? От стыда, от удивления? Я была убита его поступком. Я стояла, плакала, а он вернулся к камере и прокричал: «Внимание, снимаем!» Даже операторы онемели, наблюдая, как я проплакала всю сцену. Но это было то, что он хотел. К тому времени, когда мы закончили фильм, я была страшно влюблена в Виктора Флеминга Но он вовсе не отвечал мне взаимностью. Я была только частью очередной картины, которую он снимал.

Она написала в своей «Книге»:

«Январь—март 1941 года. Ничто на тарелочке не преподносится. За все приходится платить. Я заплатила «Лихорадкой в раю» за «Доктора Джекила и мистера Хайда . Я заплатила бы любую цену за эту картину. Буду ли я когда-нибудь более счастливой в своей работе? Будет ли у меня роль лучше, чем эта малышка Иви Петерсон; режиссер лучше, чем Виктор Флеминг; партнер более замечательный, чем Спенсер Треси, и оператор лучше, чем Джо Рутенберг? Никогда я не была более счастливой, чем сейчас. Никогда не отдавала себя всю целиком. Впервые мне представилась возможность вылететь из своей клетки, которая отгораживала меня от окружающего мира. Я прикоснулась к вещам, которые существовали раньше, но я не осмеливалась на них смотреть. Я так счастлива благодаря этой картине. Я будто летала. Я не чувствовала никаких оков. Я улетала все выше и выше, потому что прутья моей решетки были сломаны».

Глава 7

Прочная любовь американской прессы к Ингрид Бергман, вознесшая ее в сонм идолов, а затем взорвавшаяся с драматической символичностью на вулканическом острове Стромболи, начинала в те дни возведение монумента.

31 августа 1941 года одна из нью-йоркских газет заявила: «Мисс Бергман воплощение мечты любого репортера о самой замечательной девушке в мире. Женщина, которая остается красивой, не пользуясь косметикой, которая не потеряла способности краснеть, у которой нет даже личного пресс-агента, которая стоит в очереди за билетами, если хочет попасть в кино, которая, короче, ведет себя вполне по-человечески. А если ко всем перечисленным достоинствам добавить, что эта дама еще и талантлива, то можно считать, Голливуд просто получил подарок. Некоторое изумление в профессиональных кругах вызвал тот факт, что мисс Бергман разразилась целым потоком ролей распущенных соблазнительниц. Ее последним кинопревращением явилась барменша в фильме «Доктор Джекил и мистер Хайд». А на этой неделе она порадует зрителей «Мэйплтон Тиэтр» в пьесе Юджина О’Нила «Анна Кристи». Когда мисс Бергман попросили объяснить причину столь неожиданных превращений, она спокойно сказала, что это была ее собственная идея. «Мой муж говорит, что гораздо лучше быть хорошей в плохом фильме, чем плохой в хорошем, — добавила она. — Но я бы предпочла фильм, хороший во всех отношениях»».

Отзывы, приходящие со всех концов Америки, подтверждали, что молодая шведская актриса наделена оригинальностью. В Сан-Франциско одна из газет писала: «Подобно тому как северное сияние никогда не светило над экватором, так и в Голливуде не рождалось явления, подобного Ингрид Бергман. Чистая, как свежий шведский снег, наивная, как сельская девушка в день ее первого причастия, эта двадцатичетырехлетняя стокгольмская матрона с яблочным румянцем на щеках стала уникальным явлением в Голливуде, не имея ни малейшего представления о том, как этого добиваются».

Дэвид Селзник называл ее «Пальмолив[6] Гарбо». Торнтон Делахарти сказал: «Завтракать с Ингрид Бергман — это приблизительно то же самое, что час или около того общаться с интеллигентной орхидеей».

Критики с энтузиазмом приняли «Доктора Джекила и мистера Хайда». Говард Барнс в «Нью-Иорк геральд трибюн» писал: «Съемочная группа, куда входят Виктор Флеминг, использовавший все возможности богатой постановки, великий Спенсер Треси в центральной роли и неповторимая Ингрид Бергман, возглавившая состав исполнителей второстепенных персонажей, добилась ошеломляющих результатов».

1940 и 1941 годы надолго остались самыми волнующими и значительными в карьке Ингрид. Она с успехом появилась на Бродвее в «Лилиоме», с восторгом играла в летнем сезоне Анну Кристи, снялась в трех голливудских фильмах. Участие в одном из них — «Докторе Джекиле» — она до сих пор расценивает как поворотный момент в своей карьере. Именно в нем она сделала первую попытку вырваться из того изысканного кокона, который приготовили для нее Голливуд и Дэвид Селзник. Кроме того, она работала, готовя себя к роли Марии из романа Хемингуэя в надежде, что та ей все-таки достанется.

Осенью 1941 года пресса сообщила, что Ингрид собралась в Рочестер побыть с мужем и ребенком и сделать вовсе ей не свойственную передышку. Они сняли симпатичный дом, и Ингрид сразу же написала Рут Роберто: