Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
7 июпя утром булавинцы с трех сторон ворвались в Царицын, заняв весь так называемый старый городок. Жители встречали булавинцев радушно, приглашали в дома, потчевали пирогами. Над сторожевой башней взметнулось кумачовое знамя. Левка Булавин поскакал в Черкасск, не терпелось порадовать дядю доброй вестью.
А битва еще продолжалась. Воевода Афанасий Турченин с гарнизоном «сел в осаду в малой крепости». В гарнизоне не насчитывалось и тысячи солдат, зато малую крепость окружал глубокий ров, прочные палисады, из бойниц грозно выглядывали пушки, и снарядов было вдоволь.
Первые приступы булавинцев осажденные отбили. Воевода знал, что на помощь из Астрахани спешит полковник Бернер с солдатским полком, и надеялся до его прихода «от воров отсидеться». Но предусмотрительно высланные Некрасовым конные дозоры вовремя заметили приближение солдат. Оставив Лукьяна Хохлача продолжать осаду малой крепости, Некрасов и Павлов с двумя тысячами конных казаков и бурлаков встретили и наголову разбили полк Бернера близ Сарпинского острова, в пяти верстах ниже Царицына.
Возвратившись к осажденной крепости, Некрасов и Павлов велели засыпать в двух местах землей ров, а затем булавинцы, «наметав дров и всякого смоленого лесу и бересты, зажгли огонь», который быстро перекинулся на палисады и деревянные бойницы крепости. Сопротивление осажденных, задыхающихся от дыма, начало ослабевать. Булавинцы пошли на приступ и, как доносил царю астраханский воевода, «великою силою и тем огнем тот осадной городок взяли; и Афанасия Турченина убили, великою злобою умуча, отсекли голову, и с ним подьячего и пушкаря и двух стрельцов; а других, кои были в осаде, офицеров и солдат, отобрав ружье и платье, ругаясь много в воровских своих кругах, оставили быть на свободе».
Так Царицын стал вольным казачьим городом.
А тем временем Левка Булавин, сменив коня в Паньшином, мчался знакомой степной дорогой в донскую столицу. Не прошло и месяца, как покинул он родные места, а во скольких событиях довелось участвовать, сколько любопытного успел повидать. Будут завидовать теперь ему станичные казачата. И черноглазая Галя перестанет насмехаться, пожалуй, над молодецки взбитым рыжим чубом… А как будет доволен его сообщением дядя Кондратий! Левка слышал, как приезжавшие низовые станичники говорили, будто в Черкасске не утихают раздоры меж казаков и домовитые грозят расправой войсковому атаману. Прикусят небось поганые свои языки недруги, узнав о взятии Царицына, не осмелятся более суесловить!
И все же мысли о дяде были тревожны…
Некрасов, прощаясь с Левкой, сказал!
— Гляди, Левка, как там Кондратий Афанасьич, а ежели что, от дяди не отлучайся… Опасаюсь я тайных происков черкасских стариков.
— Наказной атаман Илья Григорьич небось за ними усмотрит, — промолвил Левка.
По лицу Некрасова словно тень проскользнула, он огляделся, потом наклонился к Левке, произнес:
— Ты хоть и молод, а, ведаю, тайного до поры не пронесешь… Слух есть, будто наказной сам путляет, со стариками в ночную пору его будто примечали…
У Левки от удивления глаза на лоб полезли и в горле пересохло:
— Илья Григорьич? Да он же сам верховодил и зачинал смуту… Как же так?
Некрасов пожал плечами:
— Мало что бывает! Сам-то наказной все ж из низовых богатеев, а ворон ворону глаз не выклюет. Может, и брешут про него, а остерегаться надо… при случае скажи о том дяде…
— Скажу непременно, — пообещал Левка.
И вот последний вечер в пути, до Черкасска рукой подать, завтра Левка будет дома…
Сумерки начали густеть. Повеяло прохладой. Острей запахло степной полынью и чабрецом. И вдали приветливо замигал огонек костра.
Левка подъехал ближе. Стало совсем темно. Костер из сухих степных будыльев трещал и брызгал золотистыми искрами. Двое незнакомых бородатых казаков варили в котелке пшенный кулеш. Вблизи паслись стреноженные лошади.
Левка соскочил с коня, поздоровался. Станичники окинули его равнодушным взглядом, спросили:
— Куда путь держишь, хлопец?
— В Рыковскую… Я рожак тамошний… — И, в свою очередь, полюбопытствовал — А вы с какой станицы?
— Донецкие, — неохотно отозвался один из казаков и опять спросил: — С Паньшина, что ли, гонишь?
— Оттуда…
— Не слыхал там, как наши под Царицыном?
— Не слыхал, — осторожности ради солгал Левка, — я не в самом Паньшине, а верстах в пяти на хуторе у свойственников своих гостил…
Казак помешал кипевший в котелке кулеш, потом поднял вверх бороду:
— Ложка-то есть у тебя?
— Есть!
— Так присаживайся, хлебово важнецкое…
Станичники были не из разговорчивых. Поужинали, проверили лошадей, улеглись, захрапели.
А Левка решил переждать еще часок, пока конь отдохнет, подкормится, да и трогаться дальше. Но усталость дала себя знать, и он крепко заснул.
И вдруг, почувствовав страшную, давящую тяжесть, он приоткрыл глаза, хотел приподняться, крикнуть и не мог. Бородачи скрутили ему руки и ноги, заткнули рот кляпом, засунули голову в мешок.
Дышать стало нечем. Левка потерял сознание.
X
Английский посланник при русском дворе Чарльз Витворт статс-секретарю сэру Гарлею в Лондон. Из Москвы 2 июня 1708 года:
«Украинский бунт становится опасным. Глава мятежников Булавин, казнив атамана донских казаков, принудил жителей выбрать себя на его место и известил царя об этом избрании, извиняясь, что решился на такое «справедливое дело», как он выражается, без ведома Его Величества, в уверенности, что Государь одобрит его, когда узнает, почему он так действовал. Булавин не признает мятежниками ни себя, ни своих сообщников, указывая на то, что они не коснулись царских доходов или чего-нибудь, принадлежащего
