Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус

— И как ей это удалось? — с интересом спросила Купер.

— Ивонн знала все, о чем Сюзи не имела понятия: какие книги читать, как одеваться, какие вина пить, как правильно вести беседу. Она демонстрировала ее в качестве трофея на всех модных курортах. До войны их часто можно было встретить в Каннах или Биаррице, разъезжающими в открытом «роллс-ройсе» Ивонн с огромным догом на заднем сиденье. Это было впечатляющее зрелище, могу вас уверить.

— Мне это знакомо, — задумчиво сказала Купер. Все то же самое Сюзи проделывала с ней. — А что йотом?

— Потом Сюзи ее бросила. Весьма неожиданно, чем разбила Ивонн сердце. Но Сюзи устала быть ее протеже. Ей захотелось расправить крылья, и — voila: adieu[42], Ивонн.

— Я ничего этого не знала.

Генрих открыл тяжелую, в кожаной обложке винную карту.

— Складывается впечатление, что она ненавидела Ивонн с самого начала и просто позволяла ей себя «воспитывать», пока не наступит подходящий момент, чтобы отомстить.

— Отомстить? За что?

— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. — Он углубился в изучение карты. — У Ивонн свой магазинчик на Фибру-Сент-Оноре. Она задает тон в моде; по профессии Ивонн — антиквар, знаток мебели восемнадцатого века. О ее рождественских витринах слагают легенды. Но с Сюзи она больше не встречается. О, у них есть «Шато Латур» урожая двадцать второго года. Может, закажем бутылку?

Она провела пальцем по списку сверху вниз, чтобы привлечь его внимание:

— Милый, милый Генри, должна ли я счесть это предупреждением?

— Нет, — улыбнулся он, — я просто предположил, что вы не захотите, чтобы Сюзи устраивала спектакль из ваших отношений.

— Я подумаю об этом.

— Вам кажется, я вмешиваюсь не в свое дело?

— О, Перл, например, делает это постоянно.

Он отложил карту вин в сторону:

— Меня не перестает удивлять тот факт, что вы приютили у себя любовницу мужа. Вы и вправду необычная женщина, Купер.

— Бедняжка Перл едва ли была любовницей Амори. Скорее развлечением на одну ночь, как сказали бы у нас в Америке.

— И все-таки вы великодушно простили ее. Немногие женщины поступили бы так же.

— У Перл и без меня проблем хватает.

— Вы имеете в виду ее зависимость от наркотиков?

Купер покачала головой:

— А есть что-то, о чем вы не знаете?

— Я слежу за тем, что говорят люди. Я слышал, как вы обошлись с ее — как бы помягче выразиться? — управляющим.

— Похоже, вы следите за всем сразу, милый Генри.

— У него правда был нож?

Серые глаза Купер озорно сверкнули:

— Я швырнула в него пепельницей фирмы «Лалик». У него не было шансов.

— Вас могли убить.

— Но не убили же. По крайней мере, теперь он носа не кажет к нам в квартиру. Но по-прежнему остается bete noir[43] Перл.

Генрих накрыл ее руку своей:

— Дорогая, понимаю, вы развлекаетесь, но мы живем в опасном мире.

— Вы правы, — задумчиво отозвалась она.

— Насчет опасностей мира?

— Нет, как раз это меня не волнует. Я и вправду развлекаюсь. Раньше я только и делала, что жалела себя, — когда мне было развлекаться? Я только сейчас это осознала.

— И вы не готовы отказаться от развлечейий ради… более прочного положения, — опечалился Генрих.

Она не сразу поняла, что он имеет в виду.

— О, Генри…

— Я понимаю, что рано о чем-то просить. И помню, что старше вас на двадцать лет…

— Восемнадцать, — автоматически поправила Купер.

— Но в качестве мужа я смог бы предложить вам многое.

— Генри…

— Я никогда не стану мешать вашей карьере или пытаться вас изменить. — На мгновение его пальцы сильно сжали руку Купер. Но он тут же ее отпустил. — Я не прошу у вас ответа прямо сейчас, ни даже в скором времени. Просто подумайте об этом.

— Я подумаю, — пообещала она, наклонилась и поцеловала его в щеку. — В любом случае для меня это большая честь.

Она не могла мимоходом отмести предложение Генриха Беликовского. Но и принять его тоже не могла — ни сейчас, ни, возможно, в будущем. Даже если он, как и пообещал, не станет мешать ее карьере, она все равно лишится свободы — единственного, чем по-настоящему дорожила.

Статус его жены — а тем более графини Беликовской, поскольку для многих и титул имеет значение, — повлечет за собой определенные обязанности. Часть ее сил и внимания неизбежно будет отвлекаться от работы и направляться на человека, за которого она вышла замуж. Это было знакомо ей по первому замужеству. А если появятся дети…

Она успела полюбить Генриха — за доброту, обаяние, чувство безопасности, которые он ей дарил; даже то, что он был старше, в ее глазах лишь добавляло ему привлекательности.

Сможет ли это теплое чувство стать топливом, поддерживающим ровный огонь в их семейном очаге, — другой вопрос. Возможно. Но тогда ей придется добавить жару. До сих пор они лишь танцевали, смеялись и вместе существовали в блистательном мире, слишком похожем на волшебную сказку, чтобы она могла ему доверять. Они не ложились друг с другом в постель, а до тех пор, пока этого не произойдет, они так и будут топтаться на пороге истинной страсти. Но Купер не знала, готова ли она открыть эту дверь.

После того как они расстались, ее охватила странная смесь грусти пополам с облегчением. То, что она смогла завоевать такого мужчину, как Генрих, безусловно, льстило ее самолюбию. И в то же время она чувствовала угрозу своей свободе, с таким трудом и так недавно ею обретенной.

Купер нелегко было разобраться в своих чувствах к Генриху. Их разделяла глубокая пропасть — как в годах, так и в политических предпочтениях. С ним она чувствовала себя наивной сироткой — неумелой и несмышленой, — а он представал спасителем, вызволяющим ее из неприятностей, которые она сама же и навлекала на свою голову, — и ей это не нравилось.

Да, ее влекло к Генриху, но его притягательность еще больше все усложняла. Она только что избавилась от одного склонного к манипуляциям и требующего постоянного внимания мужа и не спешила обзаводиться другим.

Вот и все, до чего она додумалась.

8

В Павильоне де Марсан перед скорым открытием выставки царила лихорадочная суета. Модельеры добавляли последние штрихи к своим диорамам. Большинство манекенов были готовы: красивые куклы в безупречных, уменьшенных на их рост туалетах были расставлены так, что образовывали интригующие жанровые сценки. Диор использовал в своих нарядах шелк, за которым они ездили на «симке». Купер оставила его доводить свои творения до совершенства, а сама отправилась бродить с фотоаппаратом по залу, подмечая интересные детали в царящем хаосе, который дополняли стрекот швейных машинок и грохот инструментов.

Все величайшие кутюрье Парижа собрались здесь. Купер уже узнавала их в лицо и научилась отличать стиль каждого. Тут был и молодой, хрупкого сложения Жак Фат: несмотря на то что ему было едва за тридцать, в мире моды на него взирали с восторженным трепетом. Эльза Скиапарелли, вся в черном, аристократичная и загадочная, выискивала пристальным взглядом несовершенства в своих моделях. Неподалеку от нее Баск — Баленсиага, смуглый и мрачный, как и она, трудился с той же одержимостью. А за ним склонялась над своей платформой Жанна Лане — дружившая с ней и носившая ее наряды Сюзи говорила, что война сломила ее и она умирает.

Пока Купер осматривалась вокруг, кто-то радостно окликнул ее. Это оказался Кристиан Берар, с головы до ног, включая его густую спутанную бороду, заляпанный голубой краской. Его глаза, почти такой же яркой голубизны, как краска, сияли озорством. Под мышкой он, как обычно, держал свою белую болонку, а в другой руке — кисть, которой работал.

— Купер! А где твоя Анактория[44]?