Бермудский артефакт - Вячеслав Денисов

Дебуа рассмеялся.

– Я не размениваюсь на частности, когда разговор идет о главном. – И своим: – Отмойте эту дрянь и уведите в машину. – И Левше: – Жаль, что вы не русский, Филипп Маршал. Это упростило бы задание в два раза.

Когда они были в дверях, Левша хрипло произнес:

– Эй.

Шарль Дебуа вопросительно поднял брови.

– Ты – сука.

– Я знаю.

И они увезли Мари.

Через два дня Левша понял, что в состоянии лететь в Москву.

Ему нужна Мари. Поэтому он сделает все, что ему велено. Чего бы это ни стоило…

Макаров прервал его, положив руку на плечо. Сначала тот воспринял это как знак приятельского понимания ситуации и собирался уже сказать, что в сочувствии не нуждается, как вдруг заметил – что-то происходит. Напряженное лицо Макарова было обращено не к нему. Отойдя от Левши, тот внимательно смотрел вдоль берега, прочесывая взглядом квадрат за квадратом.

– Левша, где дети?

Ускоряя шаг и обгоняя друг друга, они приближались к лагерю. Такое их стремительное приближение не могло остаться незамеченным.

– Кто-нибудь видел Питера и Берту?

Молчание и неловкие заглядывания за спины друг друга означали только одно: дети покинули берег.

Растревоженная, побледневшая Дженни вскочила на ноги и помчалась к джунглям.

– Стой! – окликнул ее Артур. Через мгновение, поправляя на плече автомат, он знаком велел (именно – велел, что вызвало в Дженни раздражение) ей остановиться. Пружинистой походкой он направлялся туда, куда только что спешила женщина.

Лагерь засуетился.

Левша посмотрел на небо. До заката оставалось часа три.

– Иди вслед за этим, – он кивнул в сторону Артура. – Он бестолков и упрям. Такие хороши на войне и совершенно непригодны для умозаключений. Я врежусь в лес в северо-западном направлении.

Через минуту он, взбивая ногами песок, как взбивает домохозяйка белок венчиком, добежал до зарослей, разметал молодой бамбук руками и мгновенно исчез.

– Что случилось? – спросил Гламур. Происшествие его огорчило. Прервался его разговор с Катей. – Так вот, на заре становления «Парамаунт Пикчерс»…

Но Катя, как и все, встала.

Очень странной была эта картина. Расположившись полукругом, более двух десятков людей стояли и молчали. И все бы ничего, и не казалась бы картина эта странной, будь они обращены к океану. Так люди ждут возвращения тех, чье отсутствие стало общей тревогой.

Но люди стояли лицом к лесу. Возвращения ждали оттуда.

Глава одиннадцатая

Питер и Берта ушли незаметно.

Он лишь шепнул ей: «Когда?» – и она, взяв мальчика за руку, встала. Левша с отцом Питера уже больше часа говорили о чем-то, отходя от стоянки все дальше и дальше, остальные были заняты рассказами друг другу о пережитых за эти пять суток ужасах.

– Мы скоро вернемся, – сказала Берта, потянув Питера за собой. – Мы просто поцелуемся, и все. Должны же мы хоть раз сделать это?

Питер горел, как в болезни. Но жар этот был настолько манящ и приятен, что он забыл и о предостережении никогда не заходить в джунгли, и о собственной робости. Он много раз видел, как целуются взрослые, и не раз хотел испытать то же, но ему и в голову не могло прийти, что случится какая-то ситуация, которая приведет к этому.

– Пойдем, пойдем… – Берта улыбалась и заводила Питера все дальше. И уже просветы между деревьями стали тоньше, и запах зелени стал сильнее привкуса океана.

– Повернись ко мне, глупый…

Он шагнул к ней, но не мог приблизиться настолько, чтобы их губы коснулись. И тогда шагнула она. Он почувствовал упругость ее маленьких, как теннисные мячики, грудей, коснулся животом, и жар залил его мозг.

Двое, он и она, слившись в поцелуе страстном, но еще неумелом и далеком от постижения существа любви, теперь стояли, и ничего вокруг для них не существовало.

А рядом, прислушиваясь к их робкому, детскому касанию друг друга, стоял страх.

Страх убивает все человеческие чувства. Он оставляет человеку только те, которыми наделены и животные. Олень, слушая звук распарываемой собственной плоти, уже не молит ни о чем. Страх убивает в нем желание искать выход. Страх лишь порождает желание бежать. Но когда бежать невозможно?

Ночь беспощадна.

Она разделяет все живое, способное пожирать и пожираемое. Будь проклята эта ночь, роняющая капли горячей, еще живой крови на уже отупевшую от бессмысленных убийств землю…

– Ты ни с кем не будешь больше целоваться, кроме меня?

Как же нелепо звучит этот вопрос здесь.

– Конечно нет, Питер…

И она еще раз коснулась немного распухшими губками его влажных губ.

– Нам нужно возвращаться, – секунду подумав и открыв глаза, сказал вдруг он.

– Нас нет всего пять минут. Значит, у нас есть еще пять минут. На этом острове начинают искать людей, лишь когда их не замечают десять минут. А потом мы выйдем, и твой отец…

– Задаст нам трепку. Но нам нужно уходить прямо сейчас.

…Девочка с онемевшими от поцелуев губами пыталась найти его губы. Ее руки, уже онемевшие от ненужных попыток, в тысячный раз вытаскивали его руки из-под своей майки и, вынув, разжимались, пуская их туда вновь.

– Пять минут прошли… – прошептала она.

Мальчик задыхался от страсти. Он знал, что-то должно произойти. Что-то главное, то, что еще не наступило, что должно ввести его туда, где он еще не был…

Питер хотел этого, он жаждал этого и не понимал, что к этому должно привести. Вдруг он вспомнил и насторожился.

– Сейчас нас будут искать. Пойдем. – Он вцепился ей в руку.

Берта рассмеялась:

– Ну, пошли!.. Только ты иди первый. Если Дженни заметит, она задаст мне.

– За что?

– Неважно. Иди, я выйду через минуту после тебя!

– Мы увидимся еще… так?

– Не знаю… – ответила она, понимая, что лжет.

Питер еще не умел сказать «поцелуй меня в последний раз», поэтому просто кивнул и быстрым шагом стал спускаться с пригорка. Через минуту он уже видел океан и повисшее над ним, как рыжая звезда во лбу серого коня, солнце.

За деревом, в десятке метров от того места, где стояла Берта, сидел кто-то. Он бесшумно сучил ногами по земле и терзал руками свое тело. Грязь со ступней его растиралась по всем ногам, но он не замечал этого. Он не замечал ничего. Даже себя. Он десять минут слушал звуки, раздававшиеся в нескольких шагах от дерева, к которому он прижался спиной, и истязал сам себя. По подбородку его текла жидкая слюна, но он не замечал и этого…

Под деревом сидел он, давясь собственной яростью и страстью. Он думал лишь о той минуте, секунде, когда сможет вонзиться в ее здоровое, еще не остывшее от чужих прикосновений тело…

Он будет рвать ее зубами, ногтями!..

Он будет слушать ее стон ужаса, и вот когда она в последний раз глянет в его глаза своими зрачками, он положит ей на горло руки и будет давить…