Окруженец - Виктор Найменов

Я легонько потрепал Ивана по плечу. Он моментально открыл глаза, уставился на меня и одним рывком уселся на пятую точку. Я насмешливо смотрел на него, а он молчал, опустив взгляд в землю. Так мы сидели довольно долго, и я не выдержал. Жалко мне его стало, вижу, как мучается парень:

— Да ладно, Вань! Успокойся, все нормально.

— Где же нормально, Вить! Мне даже стыдно смотреть тебе в глаза. Надо же так облажаться. Даже не пойму, как это случилось, раз и все!

— Ничего, капитан. Все обошлось на этот раз, но в будущем постарайся держать себя в руках. Иначе этот следующий раз может оказаться последним в нашей с тобой жизни.

Я нахмурился, а потом неожиданно рассмеялся. Капитан тоже не выдержал и улыбнулся:

— Так точно, товарищ лейтенант! Будет исполнено!

Напряжение между нами сошло на нет, и это очень хорошо. Потому что в нашем положении любая размолвка может оказаться роковой для обоих, и вести себя нужно честно и открыто в любой ситуации.

— Давай, Ваня, еще пожуем немного, да двинем вперед. Уйдем подольше, а завтра будем отдыхать, тебе это нужно сейчас больше всего. Да и мне тоже.

Так мы и сделали. А потом собрались и пошли дальше. Сначала, после отдыха, идти было довольно легко, и мы быстро перебирались от одного островка к другому. Но, все равно, ближе к вечеру усталость стала брать свое. И я решил не доводить дело до крайности и остановиться на первом же островке. Что мы, благополучно, и сделали. Выбравшись на сухое место, мы развели костер, попили кипяченой болотной водицы и плотно поужинали. Нужно было отдыхать, и капитан предложил:

— Вить, ты ложись спать, а я буду сидеть, а то днем как-то нехорошо получилось!

— Да нет, Ваня. Спать будем оба! Сейчас сюда никто не сунется, ночь на дворе. Так что, об этом нечего беспокоиться, все будет нормально, и отдохнем прилично.

Капитан возражать не стал, и мы завалились дрыхнуть. Но я долго не мог уснуть, этот день оказался тяжелей предыдущих. Но потом напряжение и усталость одолели меня, и я заснул.

42

Меня разбудил капитан, который громко ломал сухие сучья для костра. Выглядел он уже гораздо лучше, чем вчера. Даже плечи у него казались шире, расправились, что ли? Вчера он был каким-то сгорбленным, даже можно сказать, скомканным, а сегодня совсем другое дело. Я продолжал незаметно наблюдать за ним, как он хлопотал по «хозяйству» — раскочегарил костер, принес воды, открыл банку с тушенкой. В общем, все путем!

А потом началось нечто неожиданное, Ванька встал в боксерскую стойку и стал отрабатывать удары по воздуху. Так называемый «бой с тенью». Я немного разбирался в этом, хотя в училище мы занимались совсем другим видом, боевым самбо. А капитан делал все четко и грамотно, поэтому я решил, что боксер он классный. Ну, что же, проверим! Я внезапно вскочил и встал перед Ванькой в стойку. Он сначала немного опешил от неожиданности, но тут же выставил защиту. Я подмигнул и поманил его пальцем, капитан сделал выпад и нацелил мне левой в голову. Но я легко блокировал его руку, простейшей подсечкой уложил на землю и там зафиксировал, не давая ему возможности даже шевельнуться. Да, слабоват он еще против меня, ни реакции у него, ни сил. Но это на данный момент, а что будет дальше — неизвестно. Я помог ему подняться, отряхнул от хвои и пожал руку:

— Доброе утро, капитан!

И широко улыбнулся, а Ванька тоже не остался в долгу:

— Конечно, доброе, лейтенант! Самое доброе за последние три недели.

— Почему именно три недели?

— Потому что я их в плену просидел.

Он скрежетнул зубами и сплюнул на землю.

— Ладно, капитан, успокойся! Давай поедим, а потом расскажешь про себя. Лады?

Ванька неожиданно улыбнулся:

— Есть, лейтенант!

Мы позавтракали, и капитан первым начал свой рассказ:

— Это был мой первый и последний бой. Я служил в отдельной танковой бригаде, командиром роты. Бригада наша состояла из легких танков Т-28, лишь у комбрига был в подчинении взвод «тридцатьчетверок», три штуки. В общем, происходило что-то непонятное и страшное.

— А что случилось-то?

— После начала войны нами никто не интересовался. Мы так и стояли на своем месте, без всякого движения. Такое было ощущение, что про нас попросту забыли. Паники-то у нас не было никакой, но беспокойство присутствовало. Во всяком случае, у меня. Телефонной связи не было, посылали нарочных в дивизию, но все без толку. Диверсанты фашистские сработали хорошо. А у нас по одному боекомплекту на танк, и по одной заправке горючего. Командир послал в дивизию даже танк из моей роты, но все оставалось по-прежнему, бригада была без связи. Мы, как бы, выпали из жизни, нас даже не бомбили почему-то, хотя бомбардировщики регулярно летали над нашими головами. Но вот, в один из дней, примчался наш разведчик на мотоцикле и сообщил, что на нас движется большое количество немецких танков. Его товарищи сожгли один из них, но сами погибли под гусеницами. И, действительно, вдалеке уже слышался гул многочисленных моторов. Все сало ясно, война докатилась и до нас. И нам, а не кому-нибудь другому, нужно останавливать врага, во что бы то ни стало. Поэтому командир построил экипажи и приказал готовиться к бою. Все понимали, что бой этот будет неравным, наши легкие танки особой опасности для вражеских средних танков Т-3 и Т-4 не представляли. Нашими пушчонками их лобовую броню не взять, но если бить в бок, то можно с ними справиться, тем более, что и скорость больше, и маневренность лучше, чем у немцев. Так что, пройти через нас, как на параде, у них не получится. Комбриг у нас опытный был, еще на Халхин-Голе мял японцев танками. Поэтому он выстроил танки бригады таким образом, что все «тридцатьчетверки» оказались на одном фланге, на левом. А остальные машины разбил на два эшелона. Моя рота оказалась во втором. Вскоре вдали показались немецкие танки, это было завораживающее зрелище, они шли ровными рядами, действительно, как на параде. Но страх у меня, почему-то, отсутствовал, был только легкий мандраж и желание вступить в бой.

Капитан внезапно замолчал и стал неподвижно смотреть на затухающий костер. Я не стал торопить его, времени у нас было предостаточно. А капитан вновь переживал начало своего первого в жизни боя. Молчал он долго, минут десять, а потом продолжил хриплым голосом:

— Немцев надо было подпустить, как можно ближе, потому что на дальней дистанции наши снаряды не причинили бы им вообще никакого вреда. Но вот время пришло, взлетела красная ракета, и первый эшелон наших танков ринулся на врага. А мы вместе с «тридцатьчетверками» оставались на месте до приказа комбрига.

Вдруг капитан закрыл лицо ладонями и начал раскачиваться, как маятник:

— Господи, они горели, как свечки!

Он снова замолчал, продолжая раскачиваться, а я не знал, что мне делать и молча смотрел на него. Я хорошо понимал капитана Борисенко, на его глазах погибали товарищи, а он ничем не мог им помочь. Приказ есть приказ, и ему приходилось оставаться на месте. Через некоторое время Иван успокоился и продолжил:

— Да, они горели, еще даже не встретившись с врагом лицом к лицу. Но погибли не все. Нескольким машинам все же удалось вклиниться в немецкий строй. Вот здесь началось что-то невообразимое. Я увидел, как два наших горящих танка пошли на таран, а остальные стали крутиться среди немцев, поджигая их танки. Немцы были неуклюжи и неповоротливы, боялись поразить своих, а наши плясали между ними, исполняя танец смерти!

Капитан снова надолго замолчал, но вел себя достаточно спокойно, а потом стал рассказывать дальше:

— Но вот пришла и наша очередь, по приказу комбрига мы рванули вперед. Замысел командира удался на славу. «Тридцатьчетверки» на своем фланге разметали немцев буквально, как котят, и зашли к ним в тыл. Мы же двинулись в лобовую. У меня был отличный механик-водитель, он виртуозно владел танком. Поэтому мне и удалось подбить немца. Между нашими машинами связи не было, поэтому я плохо представлял себе, что творится на поле боя. Хотя, какая там связь! Там был только грохот, скрежет, лязг и еще какие-то непонятные звуки, что даже в шлеме было невыносимо больно ушам. Но все же мне удалось заметить кое-что через триплекс. Горел один Т-34, а вокруг него чадили пять или шесть немцев. На другом от меня фланге бой тоже еще продолжался. И вот в это время налетели пикировщики, и началась бомбежка. Немцы, видимо, отвели свои уцелевшие танки и вызвали авиацию. Наверное, крепко мы их потрепали, что даже со своими хвалеными танками они не смогли с нами справиться.

Капитан снова помолчал и добавил:

— С одной бригадой легких танков.

Потом продолжил:

— Взрывом бомбы у нас разбило гусеницу, и осколком был убит механик-водитель. Я, все-таки, сумел вытащить контуженого наводчика из танка и положить на землю. Потом осмотрелся, но ничего не увидел, только гарь, дым, и вой самолетов и бомб. Я попытался оттащить наводчика подольше от танка, но раздался взрыв, и наступила темнота. Очнулся уже в каком-то сарае, среди таких же, как и я. Нас было там человек тридцать, много раненых.