Удержать мою невесту - Анжела Снайдер

— Может быть, она не такая избалованная принцесса, какой ты ее считал, — предполагает он.

— Я никогда не ошибаюсь в людях.

Он кивает в знак согласия.

— Это правда. Но ты никогда не ошибаешься в своих врагах. Верона тебе не враг.

— Она мой враг, — многозначительно говорю я.

— Может, она и дочь твоего врага, но она не сделала ничего плохого. Она невиновна во всем этом, Лука, — говорит Бенито. — Так же, как невиновна была твоя мать.

Его слова приводят меня в ярость.

— На чьей ты стороне? Я огрызаюсь.

— На твоей. Всегда на твоей. Я просто пытаюсь открыть тебе глаза на новые возможности.

— Верона не особенная. Она не уникальна. Я просто должен понять, почему она пытается держать меня за дурака.

— Может быть, она вовсе не пытается разыгрывать тебя, — предполагает Бенито.

— Просто убирайся нахуй, — говорю я ему. На сегодня я устал его слушать.

— Ты просто хочешь, чтобы я ушел, чтобы ты мог вернуться к работе в своем дзен-саду, — говорит он со смешком.

— Уходи!

Я слышу, как его большая задница смеется всю дорогу по коридору после того, как он выходит из моего кабинета.

Глава 34

Лука

Мы все собрались в столовой на семейный ужин, хотя я бы назвал нас кем угодно, только не семьей. Возможно, это смесь неудачников — Данте, Бенито, Вероны и меня.

Грета суетливо входит в дверь, на ее лице появляется довольное выражение, когда она видит, что все уже расселись. Она настояла на таком ужине после всей своей тяжелой работы на кухне, как она выразилась ранее.

И хотя я бы предпочел поужинать с живым ядовитым питоном, чем находиться в одной комнате с Данте, я готов отложить свою ненависть к нему в сторону ради Греты. Во всяком случае, только на один раз.

Грета начала работать у меня несколько дней назад, и я уже могу сказать, что она чрезвычайно довольна тем, что ей снова приходится готовить для людей. Она делает заказы официантам по-итальянски, и вскоре перед всеми нами на тарелках огромная порция лазаньи, только что вынутой из духовки, домашний чесночный хлеб и салат капрезе на гарнир со свежим сыром моцарелла.

— Все выглядит восхитительно, Грета. Grazie, (с итал. спасибо) — говорю я ей, за что получаю сияющую улыбку, с которой она идет всю дорогу до кухни.

Верона, сидящая справа от меня, одобрительно хмыкает, откусывая кусочек салата.

— Тебе это нравится? — Я не могу не спросить.

— Да, очень, — говорит она, прежде чем отправить в рот еще один кусочек салата-латука.

Передайте Грете наконец то мы получили одобрение принцессы. Я не думаю, что для нее было что-то достаточно хорошее с тех пор, как она приехала сюда.

Слева от меня говорит Бенито.

— Итак, Верона, чем ты занималась после средней школы? Колледж?

Я знаю, что он просто ведет светскую беседу, но меня это раздражает. Я не хочу слышать о ее шикарном образе жизни. У меня никогда не было возможности поступить в колледж, поскольку управление семейным бизнесом всегда ложится на плечи старшего сына. А поскольку я был единственным ребенком, все упало на меня.

Верона не спеша вытирает рот одной из льняных салфеток и делает глоток воды, прежде чем ответить ему.

Это должно быть хорошо, я не могу не думать. Она, вероятно, училась в одном из самых дорогих колледжей в стране. Лучшее, что можно было купить на папины деньги. Интересно, какую степень она получила. Вероятно, ту, которой она никогда не воспользуется. Или, может быть, она все это время была в нерешительности, просто какое-то время отказывалась от студенческой жизни и жила на папины копейки.

— После школы-интерната я переехала жить к двоюродной бабушке на север штата, — говорит она, полностью опровергая мою теорию.

— Школа-интернат? — выпаливаю, не подумав.

Она слегка кивает мне.

— Вскоре после смерти моей матери отец отправил меня в школу-интернат для девочек в Юте.

— Итак, это частная школа, — начинаю я, но она не дает мне закончить.

— На самом деле это была школа-интернат для трудных девочек, так что временами там было довольно тяжело. — А потом она тихо добавляет: — Надо мной часто издевались.

Данте смотрит на нее с грустной, понимающей улыбкой, и я хмурюсь. И снова Данте знает больше меня, и это бесконечно меня бесит.

— И как долго ты была там? — Спрашиваю я, любопытство просачивается сквозь поры.

— Пока мне не исполнится восемнадцать. — Она берет вилку и пробует лазанью, медленно пережевывает, закрывает глаза, а затем закатывает их к небесам. — Грета — потрясающий повар. Как ты не растолстел, когда был подростком? — Она шутит, но я знаю, что это просто попытка сменить тему.

Я хочу смеяться, но все еще в шоке от откровений, которые открылись передо мной этим вечером.

— Я пробегал пять миль каждый вечер после ужина, — говорю я ей со всей серьезностью. Опуская ту часть, где это было частью моего жестокого режима, навязанного моим отцом. Пять миль первым делом утром, еще пять миль вечером, между тренировками. Это было изнурительно и нескончаемо, но мой отец хотел убедиться, что я готов к войне.

— Ах, — шепчет Верона, прежде чем вернуться к своей еде.

Я бросаю взгляд на Бенито, который вопросительно поднимает бровь. Ему интересно, какого хрена я к чему клоню, но не могу объяснить это даже себе. Все это время я был… неправ насчет Вероны. А я никогда не ошибаюсь. С самого начала считал ее избалованной, богатой маленькой принцессой. Для нее никогда ничего не было достаточно хорошим. Хотя, на самом деле, она совсем не избалована. Отец отослал ее после смерти матери. Итак, в течение многих лет она страдала в школе-интернате в штатах вдали от единственной семьи, которая у нее осталась. Она была совсем одна. Это объясняет привязанность к платью ее матери. Черт возьми, на самом деле это многое объясняет.

И снова понимаю, что у нас больше общего, чем когда-либо думал. После смерти матери я чувствовал, что у меня никого нет. Черт возьми, Грета была единственной, кто вел себя так, будто ей не наплевать, а она наемный сотрудник. Моего отца определенно не было рядом, чтобы стать родителем. Он вложил все свое время и усилия в дела мафии и пытался свергнуть Моретти.

Верона спрашивает: — Все в порядке?

Я понимаю, что все это время пялился на нее и ничего не говорил.

— Твоя двоюродная бабушка, — говорю я, прежде чем прочистить горло. — Она