Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Пол Макоули

— Шантаж, — сказал Никколо.

— Что вы слышали у окна?

— Я слышал имя Салаи, и я слышал, как Франческо угрожал Джустиниани, неуверенно и с отчаянием. Мне стало ясно: у Франческо есть доказательства, что Джустиниани периодически участвует в обрядах, подобных запечатленному здесь. Художник шантажировал его, требуя каких-то услуг.

— Каких это услуг?

Никколо, кажется, воодушевился:

— В самом деле, каких, Паскуале? И к чему шантаж? Маш, подобные Джустиниани, вечно нуждаются в деньгах, а у подобных Франческо, как мне кажется, денег хватает.

— Если только речь не идет о чем-то совсем уж ужасном, что даже Джустиниани не хочет делать.

— Подобное объяснение напрашивается само собой, хотя, прости меня, Паскуале, это смахивает на сюжет какой-то плохой мелодрамы. Возможно, Джустиниани уже все выполнил, и Франческо пытался припугнуть его, чтобы тот молчал. Возможно, это как-то связано с Салаи и убийством Романо. Я должен как следует все обдумать, — заключил Никколо и осушил бутылку. — Принеси мою фляжку и налей стакан воды из того кувшина.

— Это пойло доведет вас до безумия, а затем вообще прикончит, Никколо. Я знаю, что это такое. Там же полынь.

— Семь частей на сто частей воды, как раз правильная пропорция. Пожалуйста, Паскуале, не заставляй меня читать о нем лекцию! Мне необходимо подумать!

— Вам нельзя волноваться. Вы ранены.

Никколо помотал головой:

— Еще многое неясно. Дело оказалось сложнее и запутаннее, чем я сперва думал. Возможно, нас ждет сенсация века!

— Я делаю это в виде исключения, — неохотно согласился Паскуале.

— Семь частей на сто частей воды, — повторил Никколо, внимательно наблюдая, как Паскуале по капле наливает желто-зеленую жидкость. Он взял у Паскуале стакан и залпом выпил мутный напиток, затем лег и прикрыл глаза, пощипывая пальцами кончик носа.

Паскуале сидел и смотрел на Никколо. На лестнице за дверью послышались шаги, он положил картинку с черной мессой на письменный стол лицом вниз, как раз когда вошла синьора Амброджини. Она принесла поднос с двумя мисками супа и ломтем черствого хлеба. Никколо сказал хозяйке, не открывая глаз:

— И что бы я без вас делал, синьора Амброджини?

— Валялись бы пьяный в канаве, ясное дело, — ответила синьора Амброджини и вышла, бросив еще один негодующий взгляд на Паскуале.

Никколо сказал, что вспомнил кое-что, пошарил под кроватью и вытащил бутылку вина. Он выдернул пробку зубами и отпил изрядный глоток, затем встретился взглядом с Паскуале и сказал:

— Только в качестве лекарства. Кроме того, это последняя.

Паскуале выпил стаканчик под суп, но вино оказалось кислым и горьким, и он с радостью предоставил Никколо допивать бутылку самому. Никколо почти не прикоснулся к своему супу и позже снова заснул, а Паскуале сидел в сгущающихся сумерках и рассматривал сначала темнеющую картинку, затем летающую лодку. Как он ни старался, он не находил связи между двумя этими предметами, а потому отложил их в сторону и зарисовал сначала спящего журналиста, затем синьору Амброджини, добившись сходства, когда он вспомнил ее характерный косой взгляд, быстрый и сердитый, и как она смотрела на него, чуть отвернувшись. Так он и научился запоминать лица, не по каким-то деталям, а по выражению или эмоции, которые вызывали в памяти цельный образ. Он запечатлел сцену, последовавшую сразу после крушения vaporetto, в основном фантазируя, и закончил набросками ангелов, полностью уйдя в работу, пока на темнеющем небе не начали взрываться фейерверки и Никколо проснулся.

У журналиста затекла раненая нога. Он проковылял по комнате, ругаясь себе под нос, и свалился на кровать. Паскуале заявил, что ему следует отдохнуть, но Никколо твердо вознамерился идти. Необходимо задать кое-какие вопросы, пояснил он. Уже произошло два убийства, и это еще не конец.

— Тебе не следует идти со мной, Паскуале. Ты сделал достаточно, достаточно рисковал. Нас занесло в опасные мутные воды, и мне необходимо нырнуть еще глубже. У меня появилась догадка, что в них может скрываться, я уже тревожил их раньше, но ты художник. Ты дитя света, ты живешь на поверхности. Ступай домой.

— Я пойду с вами, — горячо возразил Паскуале. — Я не ребенок.

Он удивил Никколо не больше, чем удивился сам. Журналист задумчиво потер большим пальцем щетину на подбородке. В итоге он сказал:

— Я устал, это правда. И не стану отказываться от помощи, если эта помощь предложена по какой-то весомой причине.

— Что ж, если это вас беспокоит, вы по-прежнему должны мне деньги, которые предыдущей ночью я истратил на возницу.

Никколо захохотал:

— Но в итоге они не покрыли расходов того бедолаги, а?

— Я хочу выяснить, в чем здесь суть. Мне никогда раньше не приходилось раскрывать заговоры. Это куда интереснее, чем гравировать портреты Папы, а именно этим мы будем заниматься всю следующую неделю, чтобы заработать на хлеб. — Юноша подумал о пустых, холодных комнатах, где жил вместе с Россо: приют нищеты. Если ему удастся снова заработать флорины, он, по крайней мере, сможет закупить материалы для работы. А когда это будет сделано, ему уже не придется метаться в поисках денег. Паскуале отругал себя за эту пылкую и нелепую надежду, ведь надеяться глупо, когда мир так жесток, но не надеяться он не мог.

— Я забыл, как ты молод, — сказал Никколо, проницательно глядя на юного художника. — Помоги мне немного походить по комнате, чтобы размять ногу. Пройти придется немало, прежде чем это дело подойдет к концу.

Но не успел Паскуале помочь Никколо встать на ноги, как в дверь постучали, и ворвалась синьора Амброджини, объявив, что Никколо хочет видеть дама.

Никколо сел, внезапно встревожившись:

— Женщина? Кто она?

— Не женщина, а дама, — твердо повторила синьора Амброджини. — Она не назвала своего имени.

— Что ж, проводите ее сюда, пусть поднимается. Если она хочет со мной поговорить, я не стану отказывать.

— Когда у вас в комнате творится такое! Синьор Макиавелли, здесь вряд ли можно принимать даму. Это неприлично.

— Если она в настолько отчаянном положении, что пришла ко мне, ей нет дела до моего жилья. Прошу вас, синьора Амброджини, не заставляйте ее ждать.

— Я забочусь, — сказала синьора Амброджини с достоинством, — о своей репутации.

— Ваша репутация останется безупречной, синьора. А теперь прошу, приведите нашу гостью.

Это действительно оказалась дама. Паскуале тотчас узнал ее, потому что это была Лиза Джокондо, жена секретаря военной комиссии. Он чуть не присвистнул от восторга, но Никколо строго посмотрел на него.