Фулгрим - Грэм Макнилл

Певица улыбалась, но во всем её облике и поведении отчетливо мелькало нечто безумное, словно бы музыка слилась в одно целое с телом и разумом Беквы, а потом поглотила их.

— Что же, так работают истинные гении, — решил Юлий, решив не прерывать госпожу певицу.

Он уже довольно давно не появлялся в архиве: пока шло Очищение Лаэра, даже у простых Астартес не было и минутки свободного времени, а для Каэсорона несколько недель, проведенных без взятой в руки новой книги, были сродни паре месяцев голодания для обычного человека. Вообще-то и сейчас Юлий не совсем законно бросил свою роту (в свете охоты за Диаспорексом), но Первый Капитан успокаивал себя тем, что отдал Ликаону строгий приказ немедленно связаться с ним в случае чего.

Бесчисленные писцы и хранители архива приветствовали Каэсорона вежливыми поклонами. Многих из них он знал, кое-кого — лично, но, хотя большая часть книгочеев была незнакома Юлию, Первый Капитан всё равно чувствовал их немножко родными — ведь они так же, как и он, любили книги.

Наконец, Каэсорон увидел перед собой знакомую фигуру Эвандера Тобиаса, и улыбка сама собой появилась на его губах. Уважаемый архивист занимался любимым делом — устраивал разнос нескольким сбившимся в кучку Летописцам за какое-то нарушение его строгих установлений.

Старик перевел дух, и, оглянувшись, заметил своего друга и ученика. Строгое лицо Эвандера вмиг потеплело, и он, царственно махнув рукой, отпустил стертых в порошок Летописцев на все четыре стороны. Облаченный в скромный балахон из плотной темной ткани, Тобиас являл собой воплощенное знание. Старик источал вокруг себя некое поле боязливого уважения, которое действовало даже на Астартес. В его манере говорить, двигаться, даже сидеть, было столько гордого спокойствия, что Юлий каждый раз испытывал глубочайшее почтение к ученому.

Когда-то Эвандер Тобиас слыл величайшим оратором Терры, и именно он обучал первых Имперских итераторов. Он уже был утвержден в качестве Старшего Итератора при флоте Воителя, но трагическая случайность — быстро развившийся рак гортани — привела к парализации голосовых связок и вынудила Эвандера уйти из Схолы Итераторум. В преемники Тобиас выбрал своего лучшего и наиспособнейшего ученика — Кирилла Зиндерманна, ныне пребывающего в составе 63-ей Экспедиции.

Ходили слухи, что сам благословенный Император явился к постели Эвандера и лично руководил величайшими хирургами и кибернетиками Империума, оперировавшими старика, хотя была ли в этом хоть доля правды, точно не знал никто.

После того, как капризная судьба отняла у Эвандера данный ему от рождения талант ораторского убеждения, его вряд ли могли утешить аугментированные гортань и связки. Теперь бывший итератор говорил с мягким, даже приятным механическим шумом, и его тихий голос вводил в заблуждение многих Летописцев. Они считали его безобидным дряхлым старичком… до своего первого смешка или громкого слова на архивной палубе.

— О, мальчик мой, — Тобиас шагнул навстречу Десантнику и пожал его руку. — Давненько не заходил, верно?

— Служба, Эвандер, — с улыбкой ответил Юлий, кивая в сторону разгромленных Летописцев. — Детки опять нашалили?

— Они? Тьфу, безмозглый молодняк! — вновь разгневался старик. — Понимаешь, я всегда думал, что невозможно стать Летописцем, не обладая твердым характером и уровнем интеллекта хотя бы выше среднего орочьего. Но эти идиоты не могут даже воспользоваться моей гениально простой системой поиска данных! Это выводит меня из себя, и я начинаю опасаться за то, каким будет «творческое наследие» нашей Экспедиции. Боюсь, эти дуболомы не смогут даже как следует занести ваши деяния в летописи Великого Похода.

Юлий рассеянно кивал, думая про себя о том, насколько сложной на самом деле была «гениальная» система Эвандера. Первый Капитан и сам провел немало бесплодных часов в попытках отрыть из архивных залежей нужные ему записи. Впрочем, эти соображения лучше было держать при себе.

— Учитывая то, что вы в любой момент готовы прийти на помощь эти несовершенным Летописцам, мой друг, я уверен — наследие Детей Императора в надежных руках.

— Ты все так же добр к старику, мальчик мой, — одобрительно заметил Эвандер, и в серебряном горле архивариуса мягко прошипели какие-то клапаны.

Юлий улыбнулся, услышав, что его вновь назвали «мальчиком». На самом деле, Первый Капитан был едва ли не вдвое старше Тобиаса, хоть и оставался вечно молодым благодаря операциям над плотью и скелетом, возвысившим его от обычного человека до Астартес. Однако, несмотря на бессмертие тела, где-то в глубине своего разума Каэсорон оставался обычным малышом с Хемоса. И, возможно, Эвандер в каком-то смысле заменил Юлию настоящего отца, которого тот никогда не знал.

— Ладно, ты же пришел сюда не обсуждать идиотизм Летописцев, правда? — с улыбкой спросил Тобиас.

— Разумеется, — кивнул Юлий, а подобревший архивариус уже шагал по длинному коридору между бесконечных полок вглубь палубы.

— Пройдись рядом со мной, сынок, на ходу мне всегда лучше думается, — позвал обернувшийся через плечо Эвандер.

Каэсорон быстро догнал его и тут же умерил шаг, стараясь ненароком не обогнать старика.

— Пришел поискать что-нибудь особенное, верно?

Помедлив, Юлий кивнул. Присутствие кого-то или чего-то, впервые проявившегося в Храме Лаэра, продолжало сидеть занозой в разуме Первого Капитана. Промучившись пару недель, Юлий наконец решился отправиться в архив и попытаться найти ответ на неприятные вопросы — например, почему он с каждым днем все сильнее ощущал жгучее желание вернуться в этот омерзительный, чуждый и ненавистный Храм?

— Возможно, — начал Десантник. — Правда, я не совсем уверен, где мне это искать, или даже с чего начать.

— Звучит интригующе. Но все же, если хочешь, чтобы я тебе помог, объясни поподробнее, хотя бы в общих словах.

— Я уверен, вы слышали о Храме Лаэра? — наконец решился Юлий.

— Безусловно, и у меня сложился образ жутковатого дикого места, слишком безумного для моих стариковских чувств.

— Да, верно, так оно и есть, ничего подобного я прежде не видел за всё время Великого Похода. И, в общем, мне бы не помешало узнать побольше о подобных вещах, потому что… я постоянно возвращаюсь мыслями к этому Храму.

— Почему? Он так тебя очаровал?

— Очаровал? Меня? Да нет, что вы! — запротестовал Юлий, но тут же почувствовал фальшь в собственных словах и поймал на себе неодобрительный взгляд Эвандера.

— Хотя, наверное, да, — склонил голову Каэсорон. — Понимаете, я никогда не чувствовал так ярко, как тогда — ну, разве что при первом взгляде на великую картину или первом прочтении гениальных стихов. Каждое из пяти моих чувств вдруг обострилось донельзя, и с тех пор всё кажется каким-то серым, безжизненным. Я не нахожу радости в творениях, когда-то воспламенявших мою душу. Я иду по залам корабля, заполненным трудами величайших мастеров Империума — и ничего не чувствую.

Улыбнувшись, Тобиас кивнул в знак понимания.

— Похоже, этот Храм и вправду невиданное место, раз уж он стольких людей сбил с толку.

— О чем это вы?

— Ты ведь не первый из тех, кто явился сюда в расстроенных чувствах после экскурсии по Лаэру.

— Не первый?!

Тобиас, казалось, слегка улыбнулся.

— Почти все, кому довелось побывать внутри Храма, пришли в мой архив, ища объяснение тому, что случилось с ними. Летописцы, офицеры Армии, воины-Астартес. Похоже, там действительно было на что посмотреть, и мне почти жаль, что я не смог выкроить свободный вечерок и побывать на Лаэре.

Юлий, неожиданно для себя, сделал отрицающий жест, но старый архивариус не заметил этого, поскольку резко остановился и повернулся лицом к полке, заставленной внушительными томами в кожаном переплете с золотым обрезом. Корешки книг покрылись несколькими слоями пыли, и, похоже, их никто никогда не брал в руки со дня попадания в архив.

— Что это? — спросил Каэсорон.

— Здесь, дорогой мой мальчик, собрание сочинений жреца, умершего за несколько веков до наступления Долгой Ночи. Имя ему было Корнелий Блайк, а вот звали его по-разному: гением, мистиком, провидцем и еретиком, причем, как правило, за одни и те же слова.

— Похоже, жизнь этого Корнелия однообразностью не отличалась, — усмехнулся Юлий. — О чем же он писал?

— Обо всем, что сейчас терзает тебя, мальчик мой, — ответил Тобиас. — Блайк полагал, что только чувственный опыт способен помочь людям в получении новых знаний о мире, и что истинная мудрость рождается только в разуме, пресыщенном наслаждениями. В его трудах ты найдешь целую мифологию, созданную Корнелием лишь затем, чтобы обосновать свои духовные идеи и объединить их в прочный фундамент, на котором будет возведено здание новой Эры, века чувственного опыта и сладких знаний.