Фриленды - Джон Голсуорси

- Брать. Девочка скорей других сумеет его удержать, если там и в самом деле начнутся беспорядки.

Феликсу это было очень неприятно, но, испугавшись, что в нем просто говорит ревность, он решил взять дочь с собой. И, к радостному изумлению Недды, она в тот же день обедала в Бекете. Феликса обеспокоило, что он встретил там Джона. Значит, Стенли протелеграфировал и ему. Видно, дело обстоит серьезно.

А в поместье, как всегда, съехались гости. Клара на этот раз превзошла себя. Один болгарин, к счастью, написал книгу, где неопровержимо доказывал, что люди, питающиеся черным хлебом, картофелем и маргарином, обладают превосходным здоровьем. Это открытие послужило отличной застольной темой: оно ведь одним ударом решало наболевший вопрос о судьбе земледельцев! Если бы только их удалось заставить перейти на эту здоровую диету, положение было бы спасено! По словам болгарина, питаясь этими тремя продуктами (его книга была отлично переведена), семья из пяти человек могла чудесно прожить на один шиллинг в день. Подумайте! Это ведь оставит в неделю почти восемь шиллингов (а в ряде случаев и больше) на арендную плату, отопление, страхование, табак для отца семьи и башмаки для ребят. Женщинам больше не придется отказывать себе во всем (об этом столько приходится слышать!), чтобы как следует накормить мужа и детей; и нечего будет опасаться вырождения нашего национального типа. Черный хлеб, картофель и маргарин - на семь шиллингов этого можно купить совсем не мало! А что может быть вкуснее хорошо пропеченного картофеля с маргарином лучшего качества? Углеводороды... ах, нет, водоуглероды... или нет, углекислороды, содержатся в этих продуктах в совершенно достаточном количестве! Весь обед на ее краю стола ни о чем другом не говорили. Над цветами, которые Фрэнсис Фриленд, когда она здесь жила, всегда сама расставляла на столе - и при этом с большим вкусом, - над обнаженными плечами и белоснежными манишками, как стрелы, взад и вперед, летали эти слова. Черный хлеб, картофель, маргарин, углеводы, калорийность! Они смешивались с легким шипением шампанского, с мягким шорохом благовоспитанно поглощаемой снеди. Белоснежные груди вздымались от этих слов, а брови многозначительно приподнимались. И порой какая-нибудь высокоученая "шишка" роняла слово "жиры"! Подумать только: накормить деревню, сохранив ее работоспособность и не нарушая существующего порядка вещей! Эврика! Если бы только удалось заставить крестьян печь черный хлеб самим и хорошо варить картофель! Щеки горели, глаза блестели, зубы сверкали. Это был лучший, самый многообещающий обед, какой когда-либо поглощали в этой комнате. И только тогда, когда все гости мужского пола осоловели от еды, питья и разговоров настолько, что их уже стало удовлетворять общество собственных жен, трое братьев смогли посидеть в курительной без посторонних.

Когда Стенли описал свое свидание с "этой женщиной", мелькнувшую вдали красную кофточку и собрание батраков, наступило молчание. Его прервал Джон:

- Было бы недурно, если бы Тод на какое-то время отправил своих детей за границу.

Феликс покачал головой.

- Не думаю, чтобы он это сделал, и не думаю, чтобы они согласились уехать. Но надо постараться им объяснить: что бы бедняги-батраки ни затеяли, все это с учетверенной силой обрушится на них же самих. - И он добавил с внезапной желчностью: - Крестьянское восстание у нас, полагаю, вряд ли имеет шансы на успех?

Джон и Стенли даже глазом не моргнули.

- Восстание? А зачем им восставать?

- В тысяча восемьсот тридцать втором году они же восстали!

- Ну, так это же было в тысяча восемьсот тридцать втором! - воскликнул Джон. - Тогда сельское хозяйство еще играло большую роль. Теперь не играет никакой. К тому же они друг с другом не связаны, у них нет такого единства и силы, как у горняков или железнодорожников. Восстание? Оно невозможно. Их задавит металл.

Феликс улыбнулся.

- Золото и пушки? Пушки и золото! Сознайтесь, братья мои, что нам он большая подмога, этот металл!

Джон широко открыл глаза, а Стенли залпом выпил свое виски с содой. Нет, право же, Феликс иногда слишком много себе позволяет!

- Интересно, что обо всем этом думает Тод? - вдруг сказал Стенли. Может, ты съездишь к нему, Феликс, и посоветуешь нашим юным друзьям не подводить бедных батраков?

Феликс кивнул. Братья пожелали друг другу спокойной ночи и, обойдясь без рукопожатий, разошлись.

Когда Феликс отворял дверь своей спальни, позади раздался шепот.

- Папа! - В дверях соседней комнаты стояла Недда в халатике. - Зайди ко мне на минуточку! Я давно тебя жду. Как ты поздно!

Феликс вошел в ее комнату. Прежде ему было бы так приятно это полуночное перешептывание, но теперь он только молчал, помаргивая. Глядя на ее голубой халат, на темные кудри, падающие на кружевной воротник, на это круглое детское личико, он еще больше чувствовал себя обездоленным. Взяв его под руку, она подошла с ним к окну, и Феликс подумал: "Ей просто нужно поговорить со мной о Диреке. Довольно мне изображать собаку на сене! Надо взять себя в руки". Вслух он спросил:

- Ну в чем дело, детка?

Недда, словно задабривая его, чуть-чуть сжала ему руку.

- Папка, дорогой, я так тебя люблю!

И хотя Феликс понимал, что она просто разгадала его состояние, на душе у него стало тепло. А она, сидя рядом с ним, перебирала его пальцы. На душе у Феликса стало еще теплее, но он все-таки подумал: "Видно, ей от меня чего-то очень нужно!"

- Зачем мы сюда опять приехали? - начала она. - Я вижу, что-то случилось! И как ужасно ничего не знать, когда так волнуешься! - Она вздохнула. Этот легкий вздох больно отозвался в сердце Феликса. - Я всегда предпочитаю знать правду, папа. Тетя Клара говорила, что у Маллорингов был пожар.

Феликс украдкой взглянул на нее. Да! У его дочери есть кое-что за душой! Глубина, сердечность и постоянство чувств. С ней не надо обращаться, как с младенцем.

- Детка, ты знаешь, что наш милый юноша и Шейла - горячие головы, а у них в округе неспокойно. Нам надо сделать так, чтобы все уладилось.

- Папа, как, по-твоему, я должна поддерживать его во всем, что бы он ни сделал?

Ну и вопрос! Тем более, что на вопросы тех, кого любишь, нельзя отвечать пустой отговоркой.

- Пока мне трудно что-нибудь сказать, - ответил он в конце концов. Кое-чего ты, без сомнения, делать не обязана. Во всяком случае, в своих поступках ты не должна во всем следовать ему - это противоестественно, как бы ты человека ни любила.

- Да, и мне так кажется. Но мне очень трудно разобраться, как я сама на все это смотрю: ведь порой так хочется считать правильным то, что удобно и легко!

"А меня-то воспитывали в убеждении, что только русские девушки ищут правды! - подумал Феликс. - Видно, это ошибка. И не дай мне бог помешать моей собственной дочери искать эту правду! Но с другой стороны, куда ее это приведет? Неужели она - тот ребенок, который только на днях говорил мне, что хочет "все изведать"? Ведь она уже взрослая женщина! Вот она, сила любви!" Он сказал:

- Давай-ка двигаться потихоньку и не требовать от себя невозможного.

- Хорошо, только я все время в себе сомневаюсь.

- Без этого никто еще не добивался правды.

- А мы сможем завтра съездить в Джойфилдс? Я, пожалуй, не выдержу целого дня еды и "шишек"...

- Бедные "шишки"! Хорошо, поедем. А теперь спать. И ни о чем не думать! Слышишь?

Она шепнула ему на ухо:

- Какой ты хороший, папочка!

И он ушел к себе утешенный.

Но когда она уже забылась сном, он все еще стоял у открытого окна, курил одну папиросу за другой и пытался вглядеться в самую душу этой ночи. Как она тиха, эта таинственная безлунная ночь; в ее тьме, казалось, еще звучала перекличка кукушек, куковавших весь день напролет. И Феликс прислушивался к перешептыванию листвы.

ГЛАВА XXI

Что думал обо всем этом Тод, было загадкой не только для трех его братьев, но, пожалуй, и для него самого, особенно в то воскресное утро, когда в дверях его дома появились двое полицейских с ордером на арест Трайста. С полминуты Тод пристально смотрел на них, а затем сказал: "Подождите", - и ушел, оставив их на пороге.

Кэрстин находилась в чулане за кухней - она мыла после завтрака глиняную обливную посуду; тут же неподвижно стояли на редкость чистенькие дети Трайста и молча на нее глядели.

Она вышла к Тоду на кухню, и тот прикрыл за ней дверь.

- Два полицейских. За Трайстом, - сказал он. - Как быть? Пусть забирают?

С первых дней совместной жизни между Тодом и Кэрстин установился безмолвный уговор, кто из них решает в семье тот или иной вопрос. Постепенно у них выработался безошибочный инстинкт, так что между ними никогда не вспыхивали ожесточенные споры, которые обычно занимают такое большое место в семейной жизни. Лицо Кэрстин дрогнуло, и она нахмурила брови.

- Мы ничего сделать не можем. Дирека нет дома. Предоставь это мне, а сам уведи ребятишек в сад.

Тод увел маленьких Трайстов на то самое место, откуда Дирек и Недда смотрели на темнеющие поля и где они обменялись первым поцелуем; он сел на пень старой груши и дал каждому из детей по яблоку. Пока они ели, Тод смотрел на них, а собака смотрела на него. Закон отнимал сейчас отца и кормильца у этих ребятишек, но трудно сказать, испытывал ли Тод, глядя на них, те же чувства, что обыкновенный смертный, однако глаза у него стали донельзя синими, а брови насупились.