Коктейль на троих - Маделин Уикем

– Нет. Просто мне хотелось, чтобы ты отдохнула как следует. – Джайлс опустился на краешек кровати и погладил Мэгги по волосам. – Ты прекрасно выглядишь, Мэг. Я всем рассказываю, какая ты у меня молодец. Тебе напередавали целую кучу приветов и поздравлений.

– Кто?

– Да буквально все, с кем я разговаривал по телефону. – Джайлс повернулся к колыбельке. – А как наша принцесса?

– О, очень хорошо! – беззаботно отозвалась Мэгги. – С тех пор как ты ушел, она просыпалась только один раз – поела и тут же заснула снова.

– Какие красивые лилии, – заметил Джайлс. – От кого они?

– Ой, я даже не посмотрела! – призналась Мэгги и, вскрыв небольшой розовый конвертик, привязанный к букету, вытащила оттуда сразу две яркие открытки. – Это от Роксаны, – смеясь, сказала она. – Она пишет, что хочет принять Люсию в члены нашего коктейль-клуба!

– Очень на нее похоже, – улыбнулся Джайлс.

Глядя на открытку, Мэгги словно наяву услышала глубокий, чуть хрипловатый голос подруги и с ужасом почувствовала, как на глаза наворачиваются предательские слезы. Несколько раз моргнув, она положила открытки на тумбочку у изголовья кровати.

– А вот и я! – сказала Пэдди, входя в палату с подносом, на котором стояли три чашки, сахарница и чайник. За ней следовала акушерка, которую Мэгги не помнила. Поставив поднос на тумбочку, Пэдди снова лучезарно улыбнулась.

– Я думаю, после чая мы можем искупать Люсию, – сказала она.

– Д-да? – растерялась Мэгги. – Я не знаю… Вообще-то…

– Это не грязь, это – загар! – пошутил Джайлс, поглядев на девочку.

– Нет-нет, – вмешалась акушерка, решительно покачав головой. – Мне кажется, у маленькой небольшая желтушка. Странно, что этого до сих пор никто не заметил.

Желтушка? Незнакомое слово, хотя и произнесенное с уменьшительным суффиксом, прозвучало как самая страшная угроза. Мэгги, побледнев, с тревогой поглядела на акушерку. Значит, они ей лгали, все лгали? Ее ребенок вовсе не здоров, как ее уверяли!

– Это… очень серьезно? – проговорила она.

– О нет, через недельку все пройдет, – заверила акушерка и, поглядев на вытянувшееся лицо Мэгги, рассмеялась: – Не волнуйтесь, дорогуша! Ничего страшного нет. Ваша девочка будет жить долго и счастливо.

Ральф Оллсоп сидел на скамеечке в саду больницы Чаринг-Кросс и смотрел, как мужчина со сломанной ногой с трудом ковыляет по дорожке на костылях. Две сиделки в белоснежных халатах и кокетливых крахмальных шапочках оживленно беседовали на крыльце больницы.

На коленях у Ральфа лежала только что купленная в больничной лавке красочная открытка с изображением колыбельки, охапки цветов и румяного мордастого младенца. «Дорогая наша Мэгги!» – написал Ральф и отложил перо. Что писать дальше, он не знал.

Ральф чувствовал себя очень скверно, и дело было даже не в болезни, которая поначалу развивалась почти незаметно. Она запустила в его плоть сначала один коготок, потом другой и вдруг начала распространяться по всему телу с непринужденной уверенностью желанного гостя. Прошло сколько-то времени, и болезнь утвердилась в его организме на правах пожизненной аренды, так что теперь победить ее было уже нельзя. Она стала сильнее его. Возможно, именно поэтому болезнь отнеслась к нему с небрежной снисходительностью победителя, который ничего не боится, и не причиняла ему особых страданий. А может, такова была ее стратегия. Усыпляя его бдительность сносным самочувствием и отсутствием болей, болезнь втихомолку захватывала один плацдарм за другим, чтобы покончить с ним одним решительным ударом. Во всяком случае, Ральф очень надеялся, что конец будет быстрым и относительно милосердным.

Сегодняшний консилиум не оставил ему никакой надежды, окончательно подтвердив страшный диагноз. Теперь Ральф знал все. Три врача – знаменитый профессор и два опытных ассистента – тщательно исследовали его и вынесли приговор. Конечно, они очень старались выбирать выражения, но Ральф недаром столько лет проработал в журналистике и умел отделять зерна истины от словесной шелухи. Поэтому он задал врачам прямой вопрос и получил не менее прямой ответ: он обречен. Сколько ему осталось – этого врачи не знали, но были уверены, что немного, иначе бы они не стали упоминать о хосписе для неизлечимых больных, не стали бы настаивать на том, чтобы он поставил в известность жену, старших детей, деловых партнеров и сотрудников редакции. Получалось, что рассказать о своей болезни всему миру было не правом, а обязанностью Ральфа…

Впрочем, несмотря на вполне объяснимый протест, поднимавшийся в его душе, Ральф понимал, что врачи правы. Он действительно был обязан ввести в курс дела всех, кого его смерть могла так или иначе коснуться. Именно это осознание ответственности перед близкими и было главной причиной его нынешней подавленности. Ральфу стало дурно, как только он начал прикидывать, кому необходимо сказать в первую очередь и что сказать. Ему было совершенно ясно, что как только роковые слова сорвутся с его губ, все сразу изменится. Он перестанет принадлежать самому себе, превратится, если можно так выразиться, в «общественную собственность». Его жизнь – точнее, ее жалкий остаток – больше не будет его жизнью; она окажется в руках тех, кого он любил. В том-то и была главная проблема: Ральф никак не мог решить, чьи они на самом деле – его последние месяцы, дни и часы.

Сейчас, пока он сидел на скамейке в больничном саду, Ральф склонялся к мысли, что с его стороны честнее всего будет посвятить остаток жизни жене и детям; ну, может быть, еще самым близким друзьям. Так должен был поступить на его месте любой человек, считающий себя порядочным. Однако подобное решение означало, что кого-то ему придется исключить из привычного круга общения. Точнее – одного, самого близкого для него человека. Ральф не сомневался, что как только он объявит о своей болезни, каждый оставшийся ему день и час окажется как бы под гигантским увеличительным стеклом. Столь пристальное внимание, объектом которого он волей-неволей окажется, безусловно, исключало любые неожиданности, секреты, встречи с посторонними. До конца жизни ему придется разыгрывать из себя добропорядочного джентльмена, мужа, отца…

Но, черт побери, ведь раковые больные – не преступники и не обязаны нашивать на грудь огромную алую букву!

Закрыв глаза, Ральф устало потер лоб. Врачи, с которыми он сегодня встречался, безусловно, были опытными, знающими специалистами. Их беда заключалась в том, что они не способны были заглянуть дальше своих графиков, анализов крови и мочи, данных рентгеноскопии и прочего. Они не знали и не хотели знать, что происходит за стенами консультационных кабинетов, не представляли, с какими проблемами – кроме, конечно, наличия или отсутствия болезни – приходится сталкиваться их пациентам в повседневной жизни. Наверное, им просто не приходило в голову соотнести приговор, который они ему сегодня вынесли, с бесконечной сложностью окружающего мира, где, кроме отсутствия надежды на выздоровление, существовали еще десятки, сотни сложнейших проблем и где каждый оставшийся день мог принести бесконечное горе и бесконечную радость.