Возвращение - смерть - Елена Юрская

- Может на телевидении? Там, говорят, все такие.

- На радио, дурак, ты голосок диджея Слава помнишь? Типаж, Надежда Викторовна.

- Или вам розовых? - издевательски протянула девица с первой парты.

- Синих, - отрезала я. - Только синих. Что-то приличное для среднего возраста.

- А есть, знаю. - сказал Джагоев и все разочарованно вздохнули. Такое тело, такие мозги и пожалуйте на здоровье. Он усмехнулся и заявил. - Не переживайте, девчонки, не из личного опыта. Я - весь ваш. Называется "Василиса Прекрасная".

- Что? Как? Где? - язык у меня порядком заплетался. От водки, пережитого и подтверждения, казалось бы, самой невероятной версии.

- И-и-иго-го-го, - сымитировали мне призывный сигнал из передачи Ворошилова и предложили поправить название. - Что? Где? Когда? Но вы не переживайте, если Джагоев сказал "нет", значит "нет".

- Василиса Прекрасная? - еще раз уточнила я, и отчетливо вспомнила предсмертный бред Анны Семеновны, тогда показавшийся мне связанным с моим нелепым внешним видом. Она знала, что умирает не просто так! Она давала мне адрес!

И своды небесные померкли у меня перед глазами, и время побежало медленно и спасительно, красиво отрежиссированный обморок должен был дать всем понять, как чувствительна моя натура, но тут раздался голос, оповещавший продолжение апокалипсиса моей едва начавшейся карьеры.

- Мне все ясно! Марш на кафедру, - Мишин вскочил с последнего ряда как черт из табакерки и решительно направился к трибуне, за которой пыталась спрятаться я. Аудитория в единой порыве дружно зааплодировала, окончательно втаптывая мой авторитет в грязь и пыль. - Я пришел к вам с проверкой. А вы... Разврат! Мерзость! Разложение! Содом! Таким не место в приличном обществе.

Мужественный Джагоев и сотоварищи, нервно поблескивая кинжалами, загородили проход, предлагая Владимиру Сергеевичу взять нас всех силой.

- Послюшай, - сказал короткий раскосый блондин. - Мы здесь деньги платим. Хотим ум получить. Не мешай, а, дорогой? - в подтверждение сказанному он, как заправский Джеймс Бонд, выплюнул жвачку прямо под ноги растерявшемуся заведующему. - Может, у нас тема такая, а? Греция - дело тонкое. Иди себе.

- Вы доведете меня до инфаркта, - отчужденно, глухо проговорил Мишин, явно не желая сдаваться. - Продолжайте, Надежда Викторовна, я посижу, посмотрю.

И что мне оставалось делать? Вместо того, чтобы лихорадочно думать о приличном гей - клубе, я стала лихорадочно объяснять своим защитникам, что греческие комедии произошли от фаллистических песен и были посвящены всякому виду плодородия. Когда сложный термин был записан на доске, Мишин схватился за сердце и положил под язык валидол. Когда классификация греческих философов была проведена по принципу их сексуальной ориентации, он встал во весь рост и размашисто зашагал к двери.

- Я всегда знал, что Платон - идеалистическое дерьмо. Но чтобы так!.. После звонка жду вас на кафедре...

А потом мы писали словарный диктант - как и было задумано. Театр, акрополь, басня, софизм. Все чин чинарем. И ничего, что мои студенты в слове "театр" делают две ошибки "тиадр". Когда - нибудь будет лучше...

А приличный гей - клуб находился на окраине города - среди дач-новостроек и, скорее всего, был частным. И, значит, очень дорогим.

- Никогда и никто не сможет понять мятущуюся душу художника? - вещал Виталий Николаевич, взобравшись на стул. - Никто не станет кувыркаться после заката. Есть в этом черном силуэте звон. И пусть когда-то радость киснет. И белым заревом могильным нас господина дразнит ищущий враг. Это, кажется, были стихи. Что-то из области вселенского бреда, который ныне стал элитарной литературой для посвященных. Виталию Николаевичу внимали Татьяна Ивановна и Инна Константиновна. В центре праздника стояла трехлитровая бутылка водки, созданная по принципу сифона. Общество было пьяным. И безголовым - Мишин в борделе участия не принимал.

- Наденька, - Виталий Николаевич бросился вниз со стула и приветственно вручил мне небольшую рюмку. - Присоединяйтесь. Поминаем.

- Вы тоже делаете маникюр, - спросила я, отягощенная своими думами.

- Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Конечно, делаю...

Этот сговор мог быть и менее масштабным. Впрочем, ржавчина не выбирает себе приятелей - она вербует только сообщников. Я лихо опрокинула в себя водку и пристально посмотрела в глаза Татьяне Ивановне, а потом все же спросила, скорее устало и сочувственно, нежели агрессивно. Потому что слишком многое уже стало совершенно понятным.

- Зачем Анна Семеновна хотела поговорить с Чаплинским?

Татьяна вздрогнула и сжалась в комок: "Мы вместе учились" , - едва выдавила она.

- А вы не хотели? Больные воспоминания? - а что, я тоже женщина, почему и не посплетничать прежде, чем взорвать притон вурдалаков.

- А я не хотела! - тихо сказала она и быстро добавила. - Я виновата.

- Что? Простите, - я отвлекалась на миражи, представляя, как будут пылать щеки моего редактора, когда я откажусь продавать бомбу за мизерную зарплату. - Что? А может быть Наум...

Татьяна Ивановна полупрофессионально закатила глаза. На пороге кафедры застыл карающий меч командора Мишина, за его спиной маячили две счастливые физиономии: Игорька и девицы приятной наружности.

- Моя племянница, - сухо отрекомендовала Инна Константиновна.

- О чем это вы тут? - спросил Игорек, целуя маму в щечку.

- О тете Ане, - сказала она сухими сжатыми губами и посмотрела на Мишина умоляюще "спасите наши души".

- За мной, Крылова, - гаркнул шеф по-молодецки, и развернувшись на каблуках, покинул импровизированные поминки.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

В нос ударил неприятный запах туалета. Оказывается, я была пьяненькой покорной сомнамбулой и потащилась за шефом в его кабинет. Не ожидала от себя такой покорности.

- Проходите, - недовольно буркнул Мишин, пропуская меня вперед, чтобы отрезать пути к отступлению и позорному бегству. - Садитесь, сразу садитесь. Спокойно, без шума, - предупредил он трагическим голосом. Предстоящий разговор, видимо, был не по нраву нам обоим. Меня он лишил возможности проверить версию, а его..?

Я села и осмотрелась. Ничего хорошего - в лучших общежитских традициях. На окне сероватые кружевные занавески, цветочный горшок с завявшим фантиком от конфеты, на стене - Майкл Джексон, вырезанный мишинскими предшественниками из иллюстрированного журнала, и товарищ Ленин в скромной деревянной рамке. Слава Богу, национализмом в этом кабинете не пахло.

- Будем разговаривать под протокол? - спросил Владимир Сергеевич, доставая чистый пугающий лист финской бумаги, которую в этом учебном заведении брали в качестве благодарности за троечку на экзамене.

- А что, Танечке уже полегче, - встрепенулась я, надеясь увидеть важного свидетеля.

- Нет, она дома. Не сбивайте меня с толку, - вдруг взвизгнул предынфарктный заведующий, и его белесые глаза налились кровью.

Пришлось послушно взмахнуть руками и пролепетать неуместные извинения. Время, траченное даром, продолжало свой бесполезный бег. Оставалось только залихватски спросить: "Ну?" Но я удержалась, вдруг подумав о том, что мощнейший словарный запас изрядно подпорчен тюремной, блатной и прочей дворовой лексикой. Иногда мне просто не хватает умных слов, чтобы точно описать свое состояние. Например, понты. Коротко и ясно. Вот они самые меня и охватили. Или пришли? Или наступили? Что-то очень много вещей последнее время я стала делать непрофессионально.

- С вашим приходом на кафедру, - начал Мишин, и я сочла возможным его перебить, помочу что вдруг почувствовала острую необходимость в союзнике. Как ни странно, но Мишину я почему-то доверяла.

- Да, я знаю. На кафедре начались неприятности. Взрывы, смерти, срывы концертной программы и глубокие запойные обмороки сотрудников, - Владимир Ильич Ленин смотрел на меня хитро и укоризненно. Как на меньшевика Мартова, который был слишком демократом, чтобы точно знать, чего хотеть. - Но я тут не причем! Подумайте сами - какой смысл? Только прийти и все испортить? Прослыть на весь город сумасшедшей маньячкой и остаться без куска хлеба? Где логика?

- Да, - согласился Мишин . - Но... кафедра СГД...

Я впала в состояние транса. Изредка мои мозговые оболочки принимали сигналы типа "диверсия" ,"оплата", "профессиональная деструкция", "кто-то должен это делать". Мишин бредил, я абстрагировалась. У каждого свой конек, кто-то покоряет горные вершины, кто-то собирает шариковые ручки. Мишин воюет с кафедрой СГД. В сущности, он счастливый человек - образ врага прорисован до мельчайших деталей. Это очень важно - точно знать, кто виноват и что делать. Ленин снова посмотрел на меня укоризненно. Я подмигнула портрету, давая понять, что не собираюсь претендовать на его место в истории. А Мишин удивленно замолчал.