Пульс за сто - Олег Викторович Солод
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Геннадий Иванович вдруг ощутил, насколько голоден, посмотрел на почти нетронутую закуску и отправил в рот щедрую порцию. На сей раз ему удалось по достоинству оценить вкус. Карпов одобрительно помычал.
— То-то, — поощрила Кристина. — Давно бы так.
Тарелка опустела быстро. Вместе с чувством голода постепенно уходил страх. Но, уходя, страх всегда оставляет визитку. Возможно, поэтому недавнее ощущение безудержной радости не вернулось.
— Кто вы? — спросил Геннадий Иванович. — Люди, которым по силам осуществить такое?
— Вам лучше не знать. Не все знания идут на пользу. Хотя про себя могу рассказать. Я, как вы уже знаете, филолог. А также богатая вдова.
— Вдова? В вашем возрасте? Примите мои соболезнования… Подождите! — Карпов вдруг выпрямился, вспомнив, как представилась Кристина. — Вы… Елисеева?!
— Да. Кирилл Елисеев — мой муж, если ваш вопрос имеет эту подоплеку. Был моим мужем, — поправилась она.
— Вот что… — Геннадий Иванович давно потерял способность бурно реагировать на неожиданные новости и лишь добавил: — Интересно, сколько еще меня ждет сюрпризов?
— Основное сказано. Поэтому, давайте, приходите в себя. Скоро горячее принесут. Его нужно встретить во всеоружии.
Кристина принялась доедать гусиный паштет. Карпов безуспешно пытался вспомнить его подлинное французское название.
— Я вас ничем не задел? — на всякий случай поинтересовался он. — В рассказе?
— Не беспокойтесь. Вы поведали миру свою собственную историю, а не нашу с Кириллом жизнь. И сделали это здорово.
— Спасибо. — Геннадий Иванович решился задать еще один волновавший его вопрос. — Никакого «серьезного эксперта» ведь нет, так?
Кристина кивнула.
— Так. Нужен был весомый аргумент, чтобы вытащить вас из квартиры. Вы огорчены?
— Немного.
Карпов лукавил. Первое профессиональное признание пролилось на него живительным бальзамом. И вот теперь выяснилось — его нет.
— Не расстраивайтесь, — проявила проницательность Кристина. — Ваш последний рассказ действительно хорош. Олег тоже так считает.
— Последний? — Геннадий Иванович достаточно осмелел, чтобы спросить: — То есть, остальные два — плохи?
Молчаливый официант забрал освободившуюся посуду и сменил приборы.
— На мой взгляд, они вполне профессиональны. Но «Последняя ставка» задевает не только разум, но и душу.
— Возможно, дело просто в том, что для вас с братом эта история носит личный характер.
— Возможно. Но когда твое личное трогают чужими руками — чаще возникает отторжение, чем понимание. Так что ваша заслуга несомненна. Впрочем, вам известно, насколько субъективны в литературе понятия «плохо» и «хорошо».
— Почему же? Как говорят в рекламе: «Есть истинные ценности». Кто скажет, что «Война и мир» — плохой роман?
— Многие. Кто-то ради стремления соригинальничать, а некоторые искренне так считают. Пять из десяти современных школьников, если не больше, скажут даже резче: «Отстой».
— Это говорит лишь о том, что они не доросли до Толстого.
— Или о том, что у каждого свои критерии. Объективной шкалы не существует.
— Так уж! А всемирное признание?
— Перестаньте! Можете назвать хотя бы трех последних Нобелевских лауреатов по литературе?
Карпов подумал.
— Вряд ли. Разве что одного. Одну.
— Вот вам и всемирное признание.
— Но постойте… Если каждый судит о творчестве других исключительно со своей, субъективной точки зрения…
— Безусловно.
— Как же тогда можно осуждать его за это?
Произнеся вырвавшуюся «с разбега» фразу, Геннадий Иванович посмотрел на Кристину с некоторой опаской. Не хватил ли он лишнего, вновь затронув рискованную тему?
Кристина подождала, пока перед ней поставят блюдо с аппетитной рыбной тушкой. Только сняв первую пробу, она все же заметила:
— Насколько я помню, с вашей субъективной точкой зрения на известный вопрос дело вообще не сложилось.
— Извините, мне не стоило… — пошел на попятный Карпов, в то же время думая: «Черт возьми, я еще должен перед ней извиняться?!»
— Да уж, лучше оставим эту тему, — согласилась Кристина к облегчению Геннадия Ивановича, перед которым в этот момент материализовался диковинный дар морских глубин.
— Я даже не спросила, едите ли вы рыбу. Впрочем, тогда вы бы мне вряд ли ответили.
— Я и сейчас не отвечу.
— Почему?
— Потому что такую рыбу я никогда не ел.
Карпов отщипнул кусочек, положил на язык и пожевал.
— И как? — поинтересовалась Кристина.
— Плохо.
— Плохо?!
— Плохо, что хорошо. К хорошему привыкаешь, а такую привычку мне не осилить. — Геннадий Иванович отметил, что обрел способность шутить.
— Не стоит себя недооценивать. Станете известным писателем — будете ходить сюда каждый день.
— Вашими молитвами… — усмехнулся Карпов.
Рыба оказалась столь восхитительной, что некоторое время они ели молча.
Когда принесли кофе, Геннадий Иванович, вконец разомлев от угощения и комфорта, вдруг сказал:
— Знаете, отчасти я вас понимаю. У нас, редакторов, быстро грубеет душа. Подумаешь, потерялась какая-то рукопись. Не все ли равно, если с почтой завтра придут новые десять и с большой вероятностью окажутся плодом труда очередных графоманов. — Он тут же добавил: — Я не имею в виду вашего отца. Ведь его рассказ я так и не прочел. Просто хочу сказать: на этой работе забываешь, что каждый автор для самого себя — единственный, а каждая новая рукопись — единственная в своем роде. Так что я вас понимаю. Тем более, речь идет об отце.
Кофе был хорош. Карпов даже захотел попросить еще, но постеснялся.
— А почему — отчасти?.. Когда мои родители… Вы знаете, они разбились в автокатастрофе. Я никого не ненавидел так, как водителя того КамАЗа. Он стал инвалидом, получил пять лет. Мне казалось — этого мало. Я потребовал пересмотра дела, но потом… потом забрал заявление.
— Почему?
— У этого мужика оказалось пятеро детей, с которыми он уехал из Средней Азии, когда на двери в очередной раз написали «Убирайтесь в свою Россию!». На гроши, что дали за дом, купил в деревне полуразвалившуюся избу для семьи — и подался на заработки. На работу по специальности его не взяли. Посадили в грузовик — без оформления, за половину зарплаты обычного водителя. Лихие девяностые… В тот день он провел за баранкой двенадцать часов подряд — и просто тупо уснул. Был ли этот человек виновен в смерти моих родителей? Конечно. Но месть… Она как-то потеряла смысл. Никакой суд не накажет его сильнее, чем уже наказала судьба. Кстати, я ведь тогда отказался ехать на дачу. Предлагал отправиться в воскресенье, но родители не захотели терять лишний выходной. Мы даже поругались из-за этого. Сколько раз с тех пор корил себя: почему не уговорил, почему просто ушел, хлопнув дверью?
— У каждого из нас есть свой комплекс вины, — согласилась Кристина. — Я тоже могла бы помочь отцу.
