Злая ласка звездной руки (сборник) - Сергей Синякин

Двух разбойников уже вздернули на кресты и вкопали эти кресты в каменистую почву Голгофы. Разбойники, как и полагалось, громко стонали. Так громко, что прокуратору начало казаться, что он играет в каком-то любительском спектакле. Сейчас закроется занавес, и из темного зала раздадутся бурные аплодисменты, переходящие, как водится, в овации.

Он прикрыл глаза, чтобы справиться с собой, а когда открыл их, легионеры, неудобно скучившись, с натугой поднимали третий крест.

— Ну, Ванька, — неожиданно по-русски закричал с креста Иксус. Да какой Иксус! Митрофан Николаевич Пригода с креста закричал, только что кулаком погрозить не сумел. — Отольются тебе мои слезы! Займутся ещё тобой, сукиным сыном, компетентные органы!

В толпе заволновались.

— Отца небесного зовет! — авторитетно сказал хмурый плечистый мужик в грязной милоти.

— Может, нас проклинает?! — с не меньшей уверенностью возразил ему ещё один любопытствующий.

— И тебе, Феденька, мои слезы отольются! — снова закричал Митрофан Николаевич из поднебесья. — Иван! — Он явно обращался к Софонию. — Доведется вернуться, напиши все в органы, обязательно напиши! Пусть знают Иуд поименно!

— Иуду вспомнил! — загомонили в толпе. — Значит, правду говорят, что он его предал!

— А я ещё воскресну! — неожиданно по-арамейски пообещал Митрофан Николаевич Пригода. — Сейчас вы меня судите, а тогда уж я вас судить буду! По всей строгости законов!

Толпа снова взволнованно охнула.

«Господи! — подумал прокуратор. — Надо было бы молчание обеспечить. Ведь каждое слово интерпретировать станут!»

Тут и гадать не стоило, к какому выводу чуть позже собравшиеся на Голгофе придут.

Ромул Луций внимательно смотрел на прокуратора. Прокуратор еле заметно кивнул, а чтобы сомнений в его дальнейших указаниях не было, уткнул большой палец правой руки в землю.

Увидев столь недвусмысленный знак, Ромул зашептал на ухо Портвинию Циску, бывшему у него в напарниках.

— Ты этих двух, — показал он рукой. — А я — этого!

— Ты серьезно? — Портвиний покачал головой. — Непорядок! Распятый помучиться должен, для того их на солнышке и вкопали. А это, друг Ромул, ненужное милосердие получается, не может быть, чтобы прокуратор этого требовал! Не может быть!

Однако, услышав о сестерциях, быстро изменил свое решение.

— Начальству виднее, — заметил он, выполняя свой легионерский долг. Как это ни прискорбно, но в армию нас берут совсем не для того, чтобы мы посмотрели мир и почувствовали себя настоящими мужчинами. В армию нас берут для того, чтобы мы исполняли свой служебный долг, а он как раз и заключается вот в такой щекотливой работе, которую выполнил по указанию прокуратора Портвиний Циск. «Убей или умри сам!» — вот девиз, которого свято придерживался не один призыв, начиная с незапамятных ещё доисторических времен. И тут нет никакого преувеличения, солдат в армию набирают не для того, чтобы они браво маршировали на парадах или помогали колхозникам в их вечной и нелегкой битве за урожай. Святая обязанность солдата — убить врага по приказу своего командира. Портвиний Циск был настоящим солдатом и в легионе служил не первый год, а потому сомнений не испытывал.

— Митрофан Николаич, вы уж потерпите, — извинился Ромул Луций и ловко кольнул копьем первого секретаря, который от неожиданности замолчал. Опустив голову, он увидел багровую ссадину на впалом смуглом животе и осознал, что это его собственная кровь. Как это часто бывает, люди легко проливают чужую кровь и к её виду относятся без особого содрогания, но при виде собственной немедленно теряют сознание.

Грянулся в спасительный для всех обморок и Митрофан Николаевич. Собственно, даже не грянулся, а обвис на кресте и перестал реагировать на происходящее вокруг.

И тут ударил гром.

Гром раскатился над Голгофой сухо, словно небесный кашель.

А вслед за раскатом на измученную зноем каменистую почву Иудеи, на вялые и серые от пыли пальмы, на заросли мандаринов и хурмы, на жаждущий Гефсиманский сад обрушился долгожданный ливень.

Ливень этот разогнал первосвященников и зрителей, он — хлестал по земле, обещая обновление, и вместе с тем был похож на падающие с небес слезы, словно там, высоко над землей, и в самом деле оплакивали первого секретаря Бузулуцкого райкома партии, волею случая заброшенного в далекое прошлое и принявшего в этом прошлом мученическую смерть.

Народ бежал.

В отличие ото всех остальных и к их общему недоумению на холме осталось несколько человек, которые не бежали от дождя, напротив, они поднялись по склону, окружая крест, и напряженно вглядывались в распятого проповедника, словно надеялись, что им откроется истина.

Стоял прокуратор в своем необычном одеянии. По бритому лицу его текли капли дождя, и оттого казалось, что прокуратор искренне скорбит по распятому.

Хмурясь недовольно и ладонью прикрывая от дождя лицо, стоял первосвященник Анна, напряженно вглядывался в фигурку на кресте, словно не верил в смерть проповедника.

Стоял, жадно впитывая события, приезжий грек. Не иначе, был он из историков или тех, кто святотатственно подобия людей из камня высекает. Стоял, смотрел, паразит смуглый, запоминал.

Застыл подле прокуратора римский воин, дерзнувший поднять копье на святого проповедника. Стоял, опустив копье, и весь такой растерянный был, словно понял, что совершил. И второй, что ему помогал вкапывать крест, тоже растерянно застыл, обратив свой взгляд на неподвижного прокуратора. Ликторы, окружавшие прокуратора, поначалу тоже держали марку, но тут грянуло особенно грозно, а ветвистая молния впилась в землю совсем близко, и ликторы не выдержали — не было у них уговора шкурой зазря рисковать,

А бородатый караванщик, не так давно объявившийся в Иерусалиме, тоже стоял, поминутно вытирая ладонью могучую черную бороду. Только караванщик смотрел на не крест, а куда-то поверх него, в серые небеса, словно видел там того единственного и всемогущего, к которому проповедник обращался.

— Гроза! — зачарованно пробормотал прокуратор.

— Ноги надо делать, пока молнией не пришибло! — с некоторой развязностью вскричал Портвиний Циск, но на слова его никто не обратил внимания.

Все выходцы из будущего были в сборе. Не было лишь экстрасенса Онгоры, которому и в своем мавзолее было достаточно хорошо. «Что я, распятий не видел? — удивился он накануне. — Вы как хотите, а мне и здесь хорошо! Мне ваши забавы ни к чему, к завтрашней проповеди готовиться надо, а я историю христианства не слишком хорошо знаю!» И ещё не было Плиния Кнехта, героически погибшего при открытии нового континента. Но это была неизбежная жертва, гораздо больше погибло народу при вторжении в Египет, но кто теперь помнит, когда, кто, а главное, зачем в этот самый Египет вторгался?