А дальше – море - Лора Спенс-Эш

– Откуда тебе знать? – злится он. – Что ты вообще об этом знаешь? – Он вскакивает и идет к двери, но не успевает ее открыть, как Беа заговаривает вновь.

– У твоих родителей нынешней весной трудные времена, – продолжает она, по-прежнему на него не глядя. – Ты наверняка и не заметил. Они не захотят, чтобы ты пошел каким-то иным путем, кроме того, за который уже заплачено. Так что делай что хочешь, но знай, что, может, ничего и не выйдет.

Уильям демонстративно не реагирует на ее слова и громко хлопает дверью.

Однако за ужином он сидит молча и наблюдает за родителями, размышляя о том, что сказала Беа. Ему кажется, что они ровно такие же, как всегда, ничего не изменилось. Мама чересчур деловитая, чересчур восторженная, чересчур энергичная. А отец? Кто знает. Несколько лет назад Уильям составил целый список – как он будет себя вести, чтобы стать лучшим родителем. Он вспоминает, как однажды в Мэне, когда был еще маленьким, он проснулся рано утром и выглянул в окно, а родители стояли на берегу и любовались восходом. Мама повернулась к отцу, сделала реверанс, а он обнял ее и начал кружить в танце, и мама смеялась, когда он сильно наклонил ее у самой кромки воды. А еще он помнит, как иногда вбегал в кухню, а она сидела у отца на коленях и сразу вскакивала, очень смущенная, и принималась взбивать тесто, или резать яблоки, или мыть кастрюли. А сейчас он и припомнить не может, когда в последний раз видел отца в кухне.

После ужина Уильям стучит к Беа и открывает дверь, не дожидаясь ответа.

– Господи, Уильям, что опять? У меня завтра экзамен по французскому. То тебя целый год не видно было, то никак не оставишь меня в покое.

Сунув руки в карманы и угрюмо уставившись в пол, он выпаливает:

– Я скучаю по тебе!

И когда она поднимает на него глаза, он понимает, что наконец-то произнес правильные слова.

Беа

У Беа есть любимое место в лесу за домом. Выкорчеванное дерево, покрытое мхом, которое лежит поперек дорожки, и сейчас, поздней весной, его совсем не видно издалека. Она все чаще сбегает сюда. Ложится на толстый ствол и просто глядит вверх, сквозь молодую листву, на высокое синее небо.

В мыслях у нее Уильям. В последние несколько недель, когда весенние деньки начали плавно перетекать в летние, они вдвоем потихоньку ускользают из дома, дождавшись, чтобы все остальные уже легли спать, и вместе качаются в гамаке; их руки и ноги соприкасаются, и под толстым байковым одеялом тепло и уютно. Они почти не разговаривают – смотрят, как медленно проплывают над головой облака, как висят в синеве звезды. Иногда они даже засыпают. Ей хочется поцеловать его, хочется чего-то большего, чем просто держаться за руки, но она чувствует, что это рискованно, как будто они на самом краю, и торопить события, наверное, означает просить слишком многого. Беа хочется продлить каждое мгновение и не спешить переходить к следующему.

Но вчера вечером, когда они уже вымыли посуду, а никого рядом не было – мистер Джи у себя в кабинете, миссис Джи в спальне, Джеральд тоже где-то наверху, – Уильям схватил ее за руку, потащил в чулан и целовал так долго, что ей захотелось еще. А потом, сегодня утром за завтраком, он уронил ей на колени записку – приглашение встретиться на кладбище после его бейсбольной тренировки, – а когда выходил из-за стола и никто на него не смотрел, он наклонился и поцеловал ее в шею, ласково поправив волосы. Она понимает, что они уже перешли черту, так почему бы не помечтать о продолжении.

Но приходит еще одно письмо от матери. Беа так и не ответила на предыдущее, шесть недель назад – то, где мать сообщила о своей свадьбе, – да и на четыре следующих. Надо написать ответ, но Беа кипит от ярости. Чувствует себя преданной. И никак не разберется, на что злится больше – что мама вышла замуж или что рассказала об этом только после свадьбы.

Дорогая, начинается письмо, у Томми есть связи, и мы уже начали выяснять, как можно вернуть тебя домой. Пока ничего определенного, но колеса завертелись. Дальше она описывает их новую квартиру, и что там есть не только комната для Беатрис, но и собственная отдельная ванная для нее. Квартира в той части Лондона, которую Беа совсем не знает. Аристократический район. Едва ли мама помнит первое послание от Грегори, в котором тоже специально подчеркивалось, что у девочки будет своя ванная. Беа давным-давно не перечитывала то письмо, но оно хранится в ящике стола, в самом низу целой стопки писем.

Не верится, что с того времени прошло почти пять лет. Тогда все было совсем иначе. А сейчас, когда все с нетерпением ждут окончания войны, возвращения нормальной жизни, Беа хотела бы, чтоб все оставалось по-прежнему. Она привыкла жить между мирами, привыкла не знать, откуда она. И сейчас ей не хочется возвращаться к матери и ее новому мужу – что это за взрослый мужчина, которого зовут Томми? – переезжать в новую квартиру и заканчивать учебу совсем в другой школе. Она хочет остаться здесь, со своими подругами, поступить в колледж. Многие девочки надеются попасть в Уэллесли или Рэдклифф, тогда они смогут и дальше жить здесь. Ходить за покупками в «Джорданс». Смотреть бейсбол на «Фенуэй»[14]. Быть рядом с Уильямом. Да, она понимает, что это невозможно. Все это было временным. Война заканчивается, и Беа едет домой. Конец истории.

Обстановка дома напряженная. Уильям уже несколько недель бодается с мистером Джи из-за своего нежелания ехать в Гарвард. И мистер, и миссис Джи раздражены и постоянно в дурном настроении. Даже Джеральд, который всегда был при ней, теперь частенько смывается по своим делам, сбегает к своим картам, в свои отдельные миры. Он как будто сердится на Беа за что-то и очень отдалился.

Вчера она выглянула из окна библиотеки и увидела, как Джеральд идет по кампусу, развешивая плакаты про сбор металлолома в этом месяце. Он уже завалил один гараж металлоломом и старой резиной и надеется удвоить количество хлама за счет новых поступлений в субботу. Беа услышала, как за соседними стеллажами смеются мальчишки из его класса. Младший Грегори, сказал один из них, по-прежнему собирает мусор. Кто-нибудь скажет ему, что война в Европе закончилась?

Беа решительно прошла туда, встала в проеме, сложив руки на груди.

– Вот